Однако Митька недооценил немца – его планы оказались еще шире. Помимо прочего, офицер поручал посыльному сказать заинтересованным людям (пустить слух!), что приезжий капитан-лейтенант Шпанберг собирается скупать пушнину в больших количествах по высокой цене. А рассчитываться будет хорошим товаром сразу на месте. Для этой цели он везет с собой много муки, соли, железных инструментов и прочего – сам, дескать, видел.
* * *
Верхнекамчатский острог стоял на левом берегу Камчатки, близ устья речки Кали-Кык. От Большерецкого он отличался мало – такой же кривобокий четырехугольник бревенчатых стен, внутри которого располагались приказная изба, два амбара и аманатская «казенка». Поблизости красовалось чуть менее двух десятков жилых изб и множество балаганов. Бродить среди них Митька, конечно, не стал, а прямо с берега направился в острог – в приказную избу.
По дороге, кроме баб, никто ему не встретился, ворота были открыты, но на крыльце избы бездельничали четверо казаков – кто-то курил трубку, кто-то грыз орешки кедрового стланика. Надежда на то, что знакомых среди них не окажется, не сбылась. По крайней мере двое его сразу узнали и ласково заулыбались:
– И куды ж ты прешь, милай? Может, поздоровкаешься?
– Пошел на хрен, мудила! – спокойно, но твердо ответил гость.
– Шел бы ты сам легонько, – вступил второй знакомец. – Тихонько-легонько – да вон туда. Там твоя постелька уж простыла!
Служилые тихо радовались и вставать со своих мест не спешили – уж коли злобный вражина оказался здесь, то никуда он не денется. Вот если б он привел с собой два десятка большерецких казаков – другое дело. Только никого с ним нет, один он! Это может означать, что собственный начальник прислал его сюда как бы по делу, а по сути, на расправу – такая форма наказания подчиненных практиковалась нередко. Вот местные и предложили гостю самостоятельно забраться в «казенку» – тюрьму, низкий замшелый сруб которой красовался рядом с приказной избой. Митька мысленно содрогнулся, представив, что с ним там сделают, если он окажется в тюрьме раньше, чем объявит о своем новом статусе. На этот случай берестяной «пенал» с бумагами он распаковал заранее. Вытащив его из-за пазухи, извлек лист и, распрямив двумя руками, продемонстрировал присутствующим:
– Видали? По государеву делу иду!
Однако не все сразу поняли, что это означает.
– Вот и иди на хрен, сука! – сказал один из присутствующих, сплевывая скорлупу. – Ща мы тебе глаз на задницу натягивать будем!
– Ты мне препятствовать?! – возвысил голос Митька. – Все слышали? Вот ты, ты и ты – слышали? Трое свидетелей имею! Коли расспрос будет, они на тебя и покажут! Может, еще что хорошее про государыню скажешь, а?
Челюсти у служилых отвисли, они выпучили глаза – обвинение было вроде бы напрасным, но убойным.
– Кажись, ничо не сказывал… – пролепетал любитель орехов.
Митька не дал оппоненту собраться с мыслями:
– Уйди с дороги, падаль!!
– Дык…
– Уди, говорю!!!
Ему дали дорогу. Оставалось молить Бога, чтобы заказчик данного острога оказался на месте.
Бог помог или дьявол, но начальник был на месте. Он сидел за столом, подперев кулаком голову, и думал, вероятно о чем-то возвышенном. Компанию ему составляли пучок черемши, глиняная кружка и объемистая бутыль зеленоватого стекла.
Андрей Васильевич Шубин был одним из старожилов Камчатки, поскольку прибыл сюда через несколько лет после ее открытия. Вместе с Козыревским, Анциферовым, Малаховым и другими он принимал активное участие в казачьих бунтах. По делу об убийстве в 1711 году трех приказчиков он оказался под следствием и понес наказание – был бит кнутом нещадно. Покрытая шрамами спина дала ему важное преимущество в дальнейшей жизни – он считался чистым перед законом, в отличие от некоторых соратников, сумевших избежать наказания. Он даже получил чин десятника. В периоды междувластия камчатские приказчики и комиссары охотно ставили его заказчиком Верхнекамчатского острога – за соответствующую мзду, конечно. Когда в остроге вновь воцарялся какой-нибудь новоприбывший якутский ставленник, Шубин опускался на ступеньку ниже – заплатив «окуп», становился ясачным сборщиком. Незадолго до своей гибели Иван Малахов что-то не поделил с Андреем Шубиным, и былые дружеские отношения быстро переросли во вражду. Молодой Малахов ее продолжил и развил, «браконьерствуя» на территории, подсудной Верхнекамчатскому острогу.
– Мир вашему дому, господин заказчик! – вежливо сказал Митька.
Хозяин не шевельнулся, не посмотрел на гостя, но спустя малое время ласково попросил:
– Сгинь, паскуда.
– Никак не могу, Андрей Васильевич! – бодро отреагировал Митька. – По государеву делу я.
– Во бля… И этот туда же… – безнадежно вздохнул Шубин.
С видимым усилием он поднял голову и уставился на посетителя. Взор его постепенно становился все более ясным. Наконец увиденное было осмыслено.
– Митрий что ли? Ивана Малахова сын?!
– Он самый.
– Ты ж, сказывают, в бегах с самой зимы, – улыбнулся заказчик. – Попался, сука…
– Все – брехня и наветы! – заявил служилый.
– А людей моих хто поувечил? – меланхолично спросил начальник. – А вином хто камчадалов поил? А долги хто собирал до ясака? Дед Пихто, наверное…
– Не, Андрей Васильч, это Федька Топорков с Заречной заимки безобразил! – нагло ухмыльнулся Митька. – А я есть невинный.
– Угу… – вяло кивнул заказчик. – Агнец ты Божий… Ничо: еще обрадуешься, как вешать поведут…
По слухам, которыми, как известно, земля полнится, Андрей Шубин выпить любил, однако запоями не грешил и во хмелю не безобразничал – держал себя. Сейчас он выглядел таким усталым, таким безнадежно обиженным, что Митька решил сменить тон:
– Андрей Васильич, мои грехи посля сочтешь. Нынче-то я не в твоей власти. Бумаги тебе важные привез – кликай своего грамотея!
– Обойдусь, – вяло махнул рукой заказчик. – Давай сюда.
Читал он долго – по складам, по буковке. Сначала осилил Митькину «пропись», а потом принялся за офицерский приказ. Когда справился и с ним, по-бабьи подпер щеку и некоторое время смотрел в пространство. Потом с присвистом вздохнул, взял бутыль и набулькал полную кружку – даже на стол пролилось. Выпил до дна, словно это была вода, понюхал черемшу и опять взялся за бутылку.
«А ведь для него это выход, – с досадой подумал Митька. – Напьется пьяный, а завтра снова, а послезавтра опять. С пьяного-то какой спрос? Начальство потом накажет, но не сильно – пьянство не воровство, грех невеликий».
– Бери поджопник и садись, – сказал хозяин с усталой брезгливостью в голосе. – Чего стоишь столбом?
– Ну, сел…
– Пей! – Он подвинул полную кружку.
– Это мне, что ли?! – обрадовался Митька. – Твое здоровье, Андрей Васильч!
– Какое на хрен здоровье?! Быть бы живу, – пробурчал заказчик. – Сказывай, что знаешь! Иль нынче я те докладывать должен?
– Да чо ты, дядь Андрей?! – обиделся гость. – Чо на меня-то сразу?! Я ж не просился – понудил меня бусурман этот!
Митька звал Шубина «дядей» в те времена, когда они с его отцом были дружны. Употребив теперь это обращение, он как бы звал, как бы приглашал собеседника вернуться в «довоенную» эпоху.
– Не ври, Митяй! Я ж тя насквозь вижу!
Похоже, его предложение было принято, и Митька начал рассказывать о своей встрече с караваном приезжих и последующих событиях. Умолчал он лишь о том, как «грозил» кулаком офицеру и как упражнялся в писании букв. Следующий ход был за хозяином.
– Да, Митяй, – вздохнул Андрей Васильевич, – пришла беда – отворяй ворота.
– Чо ж за беда-то? – пожал плечами Малахов-младший. – Как приехали, так и уедут!
– Ага, жди… Думаешь, ты первый с таким указом прибег? Считай, уже третий. Те, правда, солдаты с проводниками были… Все одно и то ж: давай баты, давай людей, избы белые руби и провиант сбирай. Думал, рассосется, ан нет – едут, сучьи дети… Эх ма!
– Да перетащите, – легкомысленно махнул рукой Митька, – с тридцати-то батов!
– С тридцати?! – устало возмутился начальник острога. – А ты знаешь, сколь у этой испидиции грузов, знаешь?!
– Откуда ж… – пожал плечами служилый.
– Тыщщи пудов! Ты и не видал стока добра разом! Мне вот сказывали… Наш-то корапь два рейса на них сделал. Да они еще один такой же в Охотске построили и его полный пригнали! И все в Большерецке выгрузили. И все это к весне в Нижний перетащить желают!
– Чой-то они? Везли б морем, зачем сушей-то?
– Зачем?.. – задумался заказчик и вдруг заорал, стукнув кулаком по столу: – А чтобы нас, православных, извести под корень!!
– Ты бы, Андрей Васильч, чем кулаками стучать, лучше б налил еще по малости, – попытался Митька вернуть разговор в мирное русло. – Примем, перекрестясь, да мозгами раскинем, как…
– Пить с тобой, сука?! – перебил Шубин. – Вот смотрю я на тебя, Митяй, и думаю: ну каким же ты гадом вырос! Коли захочешь, ведь в любую задницу без масла пролезешь! Сколь пакостей натворил, а все живой-небитый. Теперь вот немца поганого в друзьях завел!
– Ты полегче, Андрей Васильч! – обиделся Митька. – Сам-то который год тут на ясаке сидишь! Это за глаза красивые да усы длинные, да? Молчишь? То-то! Чо ты на меня взъелся?! У тебя без меня врагов мало?
– Ладно, хрен с ним со всем, – обессиленно махнул рукой заказчик. Мутноватая вонючая жидкость вновь полилась в кружку. – Держи… Всех изведут, падлы немецкие!
– Благодарствую! – Митька в три глотка осушил посудину и вытер усы. – Вот ведь заладил: изведут да изведут! А зачем? На хрена им нас изводить?
– Бусурмане…
– Однако ж, государыне служат! Не, дядь Андрей, ты не прав. Ширше надо мыслить и глыбже! Я вот рассуждаю: потому они через всю Камчатку грузы таскать вздумали, что пушниной разжиться хотят. Не для казны, конешно, на казну-то приказчики да комиссары стараются. Иль немцы не люди? А прогоны у них, считай, даровые – казна платит.
– И что с того? Что в лоб, что по лбу! – отмахнулся Шубин. – Где я им столько лодок возьму?!
– А ты дай сколь есть…
– Ага, – кивнул Андрей Васильевич, – потом меня запорют, а тебя заказчиком здесь поставят!
– А ты дай сколь не жалко… – Митька многозначительно подмигнул. – Не испидиции тока, ты немцу этому дай – Шпанбергу. Мы, мол, от всей души, мы не корысти ради, а тока уважения для! У тебя, поди, пара соболей-то ненужных найдется, а?
– Эх, бля!.. – Андрей Васильевич задумчиво поскреб бороду. – Может, ты и верно сказываешь… Был бы наш – комиссар иль иной кто, – нет сумнений, а с этим как? И чин-то он не малый, и немец, и с самого Петербурха приехал! Да как к ему подойти-та? Как дать? Лют же, сказывают, аки пес бешеный. Что не так сделаю, и без соболей останусь, и без должности. Ладно, ежели в железа не закует…
– Тута, дядь Андрей, дело такое: или пан, или пропал, – важно сказал Митька. – Хочешь, я все проведаю, а может, и подведу тя к нему – невзначай как бы. Чтоб, значит, ладно было.
– Оно б хорошо, конечно… – призадумался заказчик. – Только ить ты, Митяй, человек темный. Ну как ты меня извести захотел, а? Вот и подведешь – под монастырь-та! Откель у меня вера тебе?
– А у меня – тебе? – парировал выпад Митька.
– Тоже верно… – вздохнул Шубин.
* * *
В верховья реки Камчатки с Митькой прибыло всего с десяток батов разного водоизмещения. В качестве носильщиков заказчик выделил полтора десятка ительменов, в основном пожилого или совсем молодого возраста, и пятерых служилых. Это было менее трети от затребованного количества.