– Сказывал, пожалуй, – неожиданно для себя ответил Митька. – Ни хрена не сыщется, дядь Андрей. Апонская держава недалече, тока ей на нас насрать. Китайским ампираторам тоже. Коли, вон, отец Игнатий с силушкой соберется и до той Апонии путь проведает, может, вольное казачество камчатское тама хлебушка наторгует. Может, железом да солью у них разживется. А более толку никакого. Ну, может, боярина сюда пришлют…
– Сего говна у нас и свово хватает, – отмахнулся Шубин.
– Эт точно, – согласился инок. Некоторое время он молчал, уставившись в стол, а потом поднял глаза на собеседника: – Так что, Андрюха, дадим ему людишек-та?
– Дык им же от свово барыша отречься придется! – напомнил Андрей Васильевич.
– Потом более получат, – усмехнулся Козыревский. – А кто несогласный, тот нам не надобен, а?
– Кажись, се – дело, – признал Шубин. – Се обмозговать надо.
– Мозгуйте, – сказал Митька, вставая. – Коли верных людей найдете, сразу к Берингу их. Скажут: от меня, мол, прибыли – он к делу и поставит. Своих-то людишек к торгам ставить ему не с руки.
– А рухлядь мягкую, что соберут, немцам что ли?! – никак не мог принять несправедливость Шубин.
– Пущай соберут сначала, – успокоил его Козыревский. – Именем Беринга, бля! Чо еще скажешь, Митрей?
– Самому речь вести иль чо бес подскажет? – ухмыльнулся служилый. – Коль самому, так полетят наши головы, как пить дать полетят! А коль по-бесовски… Может, чо и выгорит. Тока тут не дристать: за волю так за волю! Чтоб жить, значит, здесь по-божески. А ежели кому торбу набить да сбежать на Большую землю, эт иная песня.
– Складно те бес нашептал, ой складно. – раздумчиво проговорил Андрей Васильевич. – Вот тока как с Якутском, с воеводой говорить станем? Ить не морем, так сушей пришлет войско – нас усмирять. Не устоим.
– Не то говоришь, Андрюха, не то, – усмехнулся монах. – Нонеча игра по крупному пошла, не то что давеча. Беринг тут по государеву указу, а Шестакова с Павлуцким, кажись, сюда губернатор наладил. Воевода якутский тут на подхвате только.
– И что нам с того?
– Сдается мне, что у капитана немецкого власти поболее будет, чем у казачьего головы. А, Митька?
– Есть у меня такая думка, – кивнул казак, – бесовская, конешно. Пока мы Берингу служим, не тронут нас.
– Мы, однако ж, к Якутску приписаны.
– А пущай капитан приказ издаст, чтоб мы ему служили, – предложил Митька. – И приказ тот на утверждение государю отправит!
– А коли не утвердит государь-та?
– Не, – рассмеялся служилый, – толк тут не в этом! Покуда до государя весть дойдет, пока в Сенате мозгами раскинут, пока губернатора сибирского спросят, пока ответ пришлют… Много, ой много воды в Камчатке-реке утечет!
– Уж всяко года два минет, – кивнул Козыревский.
– А то и более. Окромя того… – Митька перешел на шепот. – Окромя того, мнится мне, недолго государю править осталось. После него царица будет. При ей немцы еще больше силы возьмут.
– Ну, эт ты хватил, паря! – возмутился Шубин. – Про то лишь Богу известно!
– Я и говорю: мнится мне! – пожал плечами служилый. – Не хош, не слушай.
– И не буду! Лучше о другом спой. Все ты капитана поминаешь – Беринга этого. С чего бы это он по-нашему дело творить начал? Хапнет мягкой рухляди и за море подастся. Немец же!
– Тут так, господа казаки, – вздохнул Митька. – Сдается мне, что с капитана немецкого можно нам пользу поиметь. Однако ж зарекаться не буду. Вот у меня приказ евойный имеется – против лихоимств комиссарских. Он того не ведает, что я сей приказ камчадалам читаю. Коли надо, могу вам списку оставить, чтоб, значит, ваши людишки тоже читали иль так, по памяти, сказывали. Выгорит дело – хорошо, не выгорит – извиняйте.
– Что ж, покуда быть по сему, – подвел итог Козыревский и мечтательно вздохнул: – Эх, вот коли б корапь энтот нам – ну, «Гавриил» который…
– Да-а, – согласился Шубин, – чтоб на ем куда хошь плавать. А кормчим Мошкова поставить. А того лучше – Треску!
– Ну, Кондратия мы б сговорили, пожалуй, – кивнул монах. – Ас Треской, сказывают, совсем худо. И се – мой грех!
– Ты-то чо, отец Игнатий?! – встрял Митька. – То я согрешил!
– А я попустил! – настоял на своем Козыревский. – И грех сей не отмолить, пожалуй.
– А что за дела? – поинтересовался Андрей Васильевич.
– Да вишь, как оно обернулось… – неохотно стал пояснять монах. – Никифор на лодье своей, считай, уж годов двенадцать иль тринадцать плавал. Она ему и мать, и жена, и дом родной. А тут сгорела по осени… Ну, сам понимаешь… В опчем, запил Треска, по-черному запил.
– Эка беда! – усмехнулся Шубин. – Много ль он капиталов нажил на государевой-то службе? Пропьет все и трезвым станет!
– Ну, кажись, кой-чо все-таки нажил, – вздохнул Козыревский. – Да я ишшо ему подкинул – за провоз, значит. Ему, поди, надолго хватит. Как бы руки на себя не наложил.
– Не, отец Игнатий, – улыбнулся Митька, – теперь не наложит. Да и пить, кажись, под наш отъезд бросил. Не слыхал разве?
– Нет, а чо так?
– Да бабу камчадальскую встретил. Они, кажись, давно знакомые. Как сошлися, так он в кабак ни ногой. Может, конешно, пока мы ездим, он по новой начал…
– Бабу?! – удивился инок. – А ты почем знаешь?
– Как же мне не знать-то, – невесело усмехнулся Митька, – коли он, считай, у меня жену увел? Вернее сказать, вдову.
– Погодь, погодь! – напряг память Козаревский. – Никифор… Баба тутошняя… Любава, что ль, вернулась?!
– Того не ведаю, – вздохнул служилый. – Свово русского имени она мне не сказывала.
– Будет вам! – вмешался Андрей Васильевич. – Что нам за дело до мореходов? Все одно корабля не видать как своих ушей!
– Это точно, – согласился Козыревский. – Боем взять силенок не хватит. А хоть и возьмем, так не будет нам тогда от начальства ни пощады, ни прощенья…
* * *
Отец Игнатий остался в Верхнекамчатске, а караван двинулся в Нижний острог. К нему присоединились трое местных служилых. В дороге Митька старался держаться от них подальше – как бы, по старой памяти, чего не вышло. Казаки тоже демонстративно с ним не разговаривали и на приветствия не отвечали.
В Нижнекамчатске Митька отпарил в бане многодневную грязь и принялся пропивать и проигрывать свое казенное довольствие, выданное на два месяца вперед. В ходе этого увлекательного процесса он стал свидетелем замечательной сцены. Как-то раз за соседним столом отдыхали двое местных служилых. Разговаривали они так громко, что подслушивать нужды не было.
– …Слышь, Васька, ну мы с Антохой страху и натерпелись! А все из-за винища! Опосля того немец нас распотешил, бля! И смех и грех!
– Да чо было-то? Толком скажи! Может, и мне обломится от немцев-та!
– Щ-ща, раскатал губу! Ну, короче, пили мы тут вчерась с Антохой – бобра пропивали. А тут енти, с испидиции, винцом балуются. Ну, мы слово за слово с ними и зацепились. Хрен ли, говорим, вы суды приперлись – мы вас не звали! А они нам: мы, дескать, государево дело творим, новы землицы проведываем. Мы, ясное дело, в смех: снастей да жратвы натащили немерено, два корабля построили! Сколь лесу извели! И много ль тех землиц сыскали? На Чухотский нос сплавали, никакой там Мерики не нашли!
– Эт верно: чо там немцы найдут?! То ж наше море!
– Ясен хрен! А энти-то, с испидиции, вроде как в обиду: мы, грят, со всем старанием, да командир дурной попался. Антоха – ты ж его знаешь! – еще чарку принял и давай орать: хрен ли искать енту вашу Мерику?! Да ее в хороший день с Камчатского носу видать! Те мужики еще не шибко пьяные были, враз подхватились: где видать, куды видать? Антоха, косой уже, знай себе ржет да глумится: к восходу видать, кого хошь спроси! Тут и я встрял: вы тут, грю, со столиц понаехали, как щенки слепые тычетесь, под себя гадите и ничо не ведаете! Они, ясное дело, на меня: правда, что ль, землицу видать? Может, остров?
Ну, я ребятам мигнул, каки рядом были: давай, мол, потешимся! Оне враз к нам подвалили и давай ентих залетных парить. Ставьте нам, грят, по чарке, мы вам все поведаем! А сами гогочут, паскудники: какой, грят, на хрен остров, ежели с него по весне птицы тучами летят! Ежели с той земли дерева морем приносит, здесь не виданные! Вон, на Карагинском сколь их валяется!
Народ разошелся от души – ржут и сказки одна другой забористее сказывают. Опосля не до смеху стало. Эт я потом вспомнил: как пошло само веселье, мужичок один испидишный как бы по нужде вышел и не вернулся, гад. В опчем, пили мы, ржали да байки травили, а тут солдаты с ружьями. И ундер с ними: кто, грит, про землицы ведает, пошли к капитану!
– К Берингу что ль? К самому?!
– А я те про чо сказываю?! Знамо дело – к самому!
– Да-а, попали вы крепко!
– Не то слово! Наши-то, кто потрезвей да пошустрей, разбежались, а нам с Антохой куды деться? Пошли… И ничо! Вполне обходительный немец оказался. По-русски прям как человек шпарит! Чо разумеет, не ведаю, а говорит внятно. Он вроде как на хитрость пустился. Сначала, значит, Антоху призвал и давай выспрашивать. Все про землицу и про дерева вызнать старался. Потом меня пред собой поставил и про то ж пытать начал. Это чтоб, значит, у нас в лад получилось. А чо тут ладить?! Мы ж сызмальства ученые, чтоб с начальством не спорить. А ентот, видать, и без нас все ведает, нам тока кивать да поддакивать. Землицу видали? Конешно! Сосны да елки на берегу встречали? Навалом! Может, льдины с кострищами или санным следом к берегу прибивало? Прибивало, сколь раз прибивало! А жителей той земли не встречали? Ясен хрен, встречали! Не сами, конечно, но служилые сказывали. И где те служилые? Сменились давно и в Якутск уехали. В опчем, велел он писарю слова наши прописать, а нам полтину дал и отпустил с миром. Во как!
– Полтину?! – изумился собеседник и протянул завистливо: – Да-а, бля… Темный народ енти немцы. Может, и мне напроситься поведать чо-нито? Про кита о двух головах, про чертей на горелой сопке, а?
– Верна! Того кита на Курильской лопатке на берег выкинуло! Годов пять тому как! Мы с тобой сало с него резали!
– И сало то сплошь синего цвета! Тока я пять годов назад, кажись, ишшо на Индигирке гуля л…
– Да кака немцу разница?!
– Точна! А еще… Во, удумал! В той землице, что на восход, лисиц непуганых тьма тьмущая! И все сиводушчатые!
– Врешь, Василий! Красные там тоже водятся!
– Водятся, да… Тока мало! А так, считай, все сиводушки!
– Ладно… А откель мы енто знаем?
– Иноземцы сказывали! А еще сказывали, будто соболя там с медведя ростом!
– Ну, ты это… Не очень-то! Не больше собаки оне!
– А про чертей на горелой сопке скажем?
– Ну их на хрен! На полтинник и так хватит!
– Так чо, пойдем к капитану проситься?
– Пошли!
Митька к тому времени и сам уже изрядно набрался, так что смотреть, чем дело кончится, не пошел. Потом ему рассказали, что тех служилых к Берингу в конце концов допустили. А некоторое время спустя капитановы денщики выгнали из избы пинками. Видно, история про двухголового кита немцу не понравилась или очевидцы дали противоречивые показания. Так или иначе, но денег им не обломилось.
Как ни странно, но эта пьяная история имела продолжение. Лейтенант Чириков, улучив удобный момент, начал допытываться у Митьки про землю на востоке, которая очень заинтересовала капитана Беринга. Ее существование предполагали некоторые европейские географы, а теперь как бы подтверждали показания камчатских жителей. Митька не стал объяснять происхождение этих показаний – история о немецкой «глупости» получила широкую известность в народе, и народ ее поддерживал и веселился. Подводить «своих» не хотелось, пакостить Чирикову – тоже. Поэтому Митька честно сказал: все, что касается видений земли на востоке, – чистой воды брехня. Но доказать это теперь практически невозможно – авторы откажутся от своей выдумки разве что под пыткой. Чириков вздохнул и высказался в том смысле, что капитан, вероятно, получил то, что хотел, и никакого расследования проводить не будет. Вот если бы он так же поверил словам Татаринова о близости Большой земли к Чукотке!