– Нет! – Юрий взглянул прямо в глаза врагу, заставив себя улыбнуться. – Ни малейших…
Следователь ошибся. Прошло три дня, затем еще три, но Орловского никуда не вызывали. Спросить было не у кого. «Вертухаи», естественно, ничего не знали, да и не собирались беседовать с заключенными. Люди в камере приходили, исчезали, на смену им появлялись новые, а о Юрии словно забыли. Наступало странное оцепенение. Все, даже собственная жизнь, даже Ника, начинали казаться чем-то далеким, ненужным, неинтересным.
…Юрия подняли ночью. «Вертухай» буркнул: «На выход!», толкнул в спину. И тут же откуда-то вновь появился страх. То, что ожидает его – рядом…
В коридоре уже толпился десяток таких, как он, – сонных, небритых, растерянно озирающихся в беспощадном свете голых ламп. Их погнали по коридору, затем вниз по лестнице. В небольшом четырехугольном помещении тип с кубарями в малиновых петлицах проверил всех по списку – их оказалось двенадцать – и указал вперед, в прохладную темноту двора.
Там ждал грузовик – большой, крытый. Охрана заняла место у бортов, оттолкнув особо любопытных, чья-то рука в гимнастерке задернула полог, мотор заревел и машина тронулась с места.
Вначале все молчали, очевидно, еще не придя в себя, но затем кто-то не выдержал:
– Товарищи! Товарищи! Кто знает, куда нас? Куда нас?..
– Молчать! – рявкнул один из конвоиров.
– Товарищи! Скажите! – не умолкал голос, но тут же сменился стоном: один из охранников двинул наугад прикладом.
Вначале Юрий подумал, что их везут на суд, в это самое ОСО. Но была ночь. Даже большевистский суд едва ли заседает это время. Он склонился к невидимому в темноте соседу и прошептал:
– Вас судили?
– Да. «Червонец» без права переписки…
Этого человека судили, его, Орловского, – нет. И всех их везут куда-то ночью, не оформив документы, не дав даже взять вещи. Страх вновь сжал горло – Юрий начал понимать. Он слыхал об этом: «десять лет без права переписки», вызов ночью – и все. В висках стучало, по рукам прошла холодная дрожь…
– Товарищи, у кого ВМН? – негромко спросил кто-то, и словно эхо отозвалось в темноте: «У меня… у меня… у меня…»
Вначале Юрий не понял, но память подсказала. ВМН – высшая мера наказания она же «высшая мера социальной защиты». Значит… Юрий до крови закусил губу. ВМН, «без права переписки» – все это означало одно и то же. То, что произойдет со всеми ими этой холодной сентябрьской ночью…
– Нет! – крикнул тот же голос, что спрашивал вначале. – Нет, не хочу! Не хочу!..
– Молчать! Молчать, сука!
Снова удар прикладом, стон – и вновь тишина, только ровный шум мотора, уносящий грузовик куда-то в ночь…
– …Вылезай! – команда последовала неожиданно, когда грузовик еще не успел остановиться. Очевидно, сопровождающие спешили. Спрыгнув вниз на асфальт, Юрий невольно оглянулся, но заметил лишь темный двор и еще более темный провал, возле которого стояли двое с винтовками.
– Становись!..
Неровная шеренга замерла возле черного входа. Один из конвоиров, вероятно, старший, наскоро пересчитал их и кивнул в сторону подземелья:
– Пошел!
Юрий шагнул в темноту и невольно зажмурил глаза. Под ногами были ступени, затем они кончились, и дальше пришлось идти длинным темным коридором. Где-то капала вода, воздух пропитался сыростью, вокруг стояла полная тьма. Конвоиры негромко чертыхались, но света никто не включал.
– Стой! – они замерли прямо посреди неглубокой лужи, и тут вспыхнул луч фонаря.
Орловский постарался сбросить мертвое оцепенение. Все еще неубитое чувство любопытства заставило осмотреться. Они были уже не в коридоре, а в небольшом помещении с высокими стенами, по которым сочилась вода. Кроме конвоиров здесь находился кто-то еще – тот, что держал фонарь. Юрий успел заметить, что этот «кто-то» одет не в форму, а в черную кожаную куртку. Лица было не разглядеть, но поразили широкие плечи и огромные кисти рук с широко расставленными пальцами…
– Сколько? – голос был хриплым, в нем звучало нетерпение. Конвоир что-то негромко ответил.
– Ладно! Давай подпишу…
Свет фонаря упал на бумагу, конвоир козырнул и кивнул остальным. Те быстро вскинули винтовки на плечи и шагнули в темноту. Широкоплечий в куртке свистнул, и тут же в проходе появились еще трое таких же, широкоплечих и широколицых, с короткими кавалерийскими карабинами.
Теперь все стало окончательно ясно. Юрий прижался к холодной мокрой стене и закрыл глаза…
…Вот, значит, и все.
Мысль почему-то не испугала, словно то, что было вокруг: темное мокрое подземелье, замершие у стены смертники и равнодушные палачи в черных куртках, больше не имело к нему никакого отношения…
Глава 4. Группа «Вандея»
Сергей стоял посреди большого кабинета, прямо под портретом товарища Сталина, раскуривавшего известную всему миру трубку. Остальные, десятка два мужчин в светлых гимнастерках, сидели за огромным столом, покрытым зеленым сукном. Почти ни с кем из присутствующих, кроме хорошо известного ему Фриневского, старший лейтенант еще не успел познакомиться и оттого чувствовал себя не слишком уверенно. Нарком сидел во главе стола, маленький, сутулый, совсем не похожий на свои портреты. Лицо товарища Ежова было хмурым, острые скулы, казалось, вот-вот порвут пергаментную кожу, серо-голубые глаза смотрели куда-то вдаль. За те полчаса, пока Пустельга делал доклад, Николай Иванович ни разу не показал, что он как-то заинтересован происходящим.
– У вас все, товарищ Пустельга? – голос наркома был тих и невыразителен.
– Так точно, – как можно тверже ответил Сергей, стараясь не показать волнения. Докладывать на коллегии НКВД ему еще не приходилось.
– Прошу вопросы… – нарком устало прикрыл глаза.
– Так что ж это выходит? – тут же вскочил плотный мужчина с петлицами комбрига. – Никто, значит, не виноват? Четверо сотрудников погибли, враг народа скрылся…
Пустельга понял, что придется отбиваться, и отбиваться всерьез.
– Я не утверждал, что никто не виноват. Я лишь хотел подчеркнуть, что мы все недооценили врага…
– Кто – все? Я? Товарищ Ежов? Извольте уточнить, старший лейтенант!
Слово «товарищ» было пропущено – случайно или преднамеренно.
– Виноваты многие, – Сергей тряхнул головой, словно пытался отогнать невидимую муху. – Товарищ Айзенберг не имел всей необходимой информации по «Вандее», а значит, был в какой-то мере дезориентирован. В частности, он не знал о предупреждении сотрудника Иностранного отдела Арвида о подготовке терактов в самой Столице…
Пустельга перевел дух. Критиковать покойного майора не хотелось, но от него требовали правды.
– Товарищ Айзенберг не перепроверил информацию, полученную якобы от соседа Корфа Василия Лихачева, которого на самом деле не было в Столице. Кроме того, нельзя было так, нахрапом, врываться в квартиру…
– Достаточно, – голос Ежова был по-прежнему скучен и невыразителен. – Значит, никаких следов?
– Не совсем так…
Найти удалось мало. Квартира № 15 принадлежала арестованному месяц назад инженеру; тот, кто готовил засаду, попросту снял с дверей печати. В самой квартире никого не было.
– Следов почти нет. Однако неизвестный позвонил нам по телефону. По внешнему номеру – не через коммутатор. Этот номер знали только здесь, в Главном Управлении. При беседе со свидетелями сотрудники группы давали справочный…
– То есть… – не выдержал товарищ Фриневский. – Значит, у Корфа есть агент в Главном Управлении?
– Не обязательно у Корфа, – уточнил Пустельга. – Мы вообще не знаем, был ли Корф в тот день в Столице. Но те, что готовили засаду, явно имели какую-то информацию…
По кабинету пронесся гул, и Сергей почувствовал себя крайне неуютно. Еще бы! Он, без году неделя сотрудник Управления, обвиняет коллег в том, что среди них имеется вражеский агент!
– А может, все было проще, товарищ Пустельга? – осторожно поинтересовался Фриневский. – В конце концов, мог проболтаться кто-то из группы Айзенберга. Девушке своей рассказать, например…
– Да, конечно, – тут же согласился Пустельга, внезапно сообразив, что зря разоткровенничался. Ведь вражеский агент мог преспокойно присутствовать в данный момент в этом самом кабинете!
– Я просто предположил…
– Предположил! – буркнул кто-то. – Думать надо, прежде чем языком чесать…
– Товарищ Пустельга абсолютно прав, – негромко произнес нарком, и шум разом стих. – Очищение аппарата от троцкистско-зиновьевских и прочих двурушников – наша важнейшая задача, товарищи! Что еще не ясно?
Больше Сергея ни о чем не спрашивали, и через пару минут он уже покидал кабинет наркома. Все кончилось относительно удачно. Расследование ему было велено продолжить, но уже в новом качестве – руководителя того, что осталось от группы «Вандея».
В кабинете № 542 Пустельгу ждали его новые подчиненные. Группа «Вандея» состояла теперь из самого Сергея и тех, кто уцелел от старой. Лейтенант Карабаев уже вышел из больницы, где пролежал три дня с легкой контузией, вторым же был срочно отозванный из отпуска старший лейтенант Михаил Александрович Ахилло.
Все дни, пока шло следствие, Сергей внимательно присматривался к своим сотрудникам. Карабаев стал понятен практически сразу. Таких молодых лейтенантов Пустельге часто приходилось встречать и на Украине, и в Ташкенте. Семья Прохора жила в маленькой деревеньке где-то под Омском. Отец был убит семеновцами, шестерых детей выхаживала мать, работавшая в батрачках у местного мироеда. Ничего удивительного, что Прохор в четырнадцать лет стал селькором, в пятнадцать стал служить в местной милиции, а еще через год попал в Омское училище наркомата внутренних дел. Карабаев был серьезен, неулыбчив и необыкновенно старателен. В характеристике из личного дело особо подчеркивались его «классовая непримиримость» и «бескомпромиссная ненависть к врагу».
Второй член группы, старший лейтенант Ахилло, в день гибели Айзенберга был в Сочи, в ведомственном санатории. Заглянув в его личное дело, Пустельга удивился – и было от чего.
…Ахилло звали вовсе не Михаилом, а Микаэлем. Странные имя и фамилия объяснялись просто: старший лейтенант происходил из артистической семьи, его родители были актерами одного из разъездных театров. В первые же месяцы службы в органах Ахилло удостоился двух благодарностей наркома. После училища был оставлен в Главном Управлении, к двум благодарностям прибавились еще три, а год назад Микаэль был награжден орденом Боевого Красного Знамени.
Сергей был немного смущен – предстояло командовать едва ли не героем. Он ждал, что увидит чудо-богатыря, но когда на третий день дверь старший лейтенант Ахилло изволил прибыть, Пустельга удивился еще более. В дверях стоял невысокий смуглый парень совершенно штатского и даже какого-то несерьезного вида. Стоял как-то странно, широко расставив ноги, левая рука в кармане, в правой – дымящаяся папироса. И взгляд был соответствующим – рассеянным, чуть снисходительным, а по красивому горбоносому лицу блуждала праздная улыбка.
Сергей не стал призывать подчиненного к порядку. Он встал, внимательно поглядел на развязного старшего лейтенанта – и тоже усмехнулся. Несколько секунд они глядели друг на друга, затем Ахилло улыбнулся еще шире, мгновение – и папироса куда-то исчезла. Щелкнули каблуки, последовал рапорт по всей форме. Впрочем, при неизбежной процедуре знакомства, Ахилло сразу же назвал его по имени. Пустельга не возражал, и сам Ахилло отныне стал для него просто Михаилом.