Мэри оперлась спиной о бетонную стену и скользнула по ней вниз; колени упёрлись в подбородок. Она ненавидела себя за вырывающиеся из груди мучительные всхлипы.
Через некоторое время она просунула ладонь между ног, потом вытащила и осмотрела её, чтобы узнать, не идёт ли кровь; слава Богу, нет.
Она подождала, пока не выровняется дыхание, а желудок не уляжется достаточно, чтобы она смогла встать, и её бы не вывернуло. И тогда она встала, медленно и мучительно. Она слышала голоса — женские голоса — в отдалении: две студентки болтали и смеялись на ходу. Часть её хотела их позвать, но она не смогла выдавить из горла ни звука.
Она знала, что температура воздуха никак не ниже двадцати пяти градусов, но ей было холодно, холоднее, чем когда-либо в жизни. Она начала растирать руки, чтобы согреться.
Непонятно, сколько времени ей потребовалось на то, чтобы прийти в себя. Пять минут? Пять часов? Она должна найти телефон, набрать 911, позвонить в полицию Торонто… или в полицию кампуса, или — она знала о таком, читала в справочнике для студентов — в центр помощи жертвам изнасилований Йоркского университета, но…
Но она не хотела ни с кем говорить, не хотела никого видеть… не хотела, чтобы кто-то увидел её такой, как сейчас.
Мэри застегнула брюки, сделала глубокий вдох и зашагала. Лишь через несколько секунд она осознала, что направляется не к машине, а возвращается в Фаркуарсон-билдинг, к себе на факультет биологии.
Войдя в здание, она поднялась на четыре лестничных пролёта вверх, всё время держась за перила, боясь потерять равновесие, если их отпустит. К счастью, коридор был по-прежнему пуст. Она добралась до своей лаборатории, никем не замеченная. Замерцали и зажглись флуоресцентные лампы.
Она не беспокоилась насчёт беременности — она глотала таблетки (не грех в её глазах, хотя несомненный грех в глазах её матери) с тех пор, как вышла замуж за Кольма, и просто продолжила их принимать после того, как они разошлись, хотя, как скоро стало ясно, потребности в этом никакой не было. Но ей совершенно точно надо будет найти клинику и провериться на СПИД, просто для душевного спокойствия.
Мэри не собиралась сообщать о преступлении; она уже определилась на этот счёт. Сколько раз она проклинала тех, о ком читала, что они не стали заявлять в полицию об изнасиловании? Они предают других женщин, дают чудовищу уйти, дают ему шанс сделать это снова с кем-то ещё, со мной, сейчас,но…
Но легко проклинать кого-то, когда это случилось не с тобой, когда не ты была там.
Она знала, что случается с женщинами, которые обвиняют мужчин в изнасиловании; она видела это по телевизору множество раз. Они пытаются доказать, что в этом была еёвина, что её показаниям нельзя верить, что она каким-то образом согласилась с тем, что её моральные устои не слишком крепки....
— Так вы говорите, что вы — добрая католичка, миссис О’Кейси… о, простите, вы больше не носите это фамилию, правда ведь? С тех пор, как разошлись с вашим мужем Кольмом. Теперь вы мисс Воган, так? Но вы и профессор О’Кейси юридически до сих пор состоите в браке, не так ли? Пожалуйста, расскажите суду, спали ли вы с другими мужчинами с тех пор, как ушли от мужа?
Она знала, что справедливость редко можно найти в зале суда. Там её разорвут на части и соберут из них такое, что она сама не узнает.
А в результате ничего, по сути, не изменится. Монстру всё сойдёт с рук.
Мэри сделала глубокий вдох. Возможно, потом она передумает. Но прямо сейчас самым важным делом был сбор вещественных доказательств, и она, профессор Мэри Воган, была в этом не менее компетентна, чем женщина-полицейский с чемоданчиком для сбора улик.
В двери в её лабораторию было окно; она встала так, чтобы её было невозможно увидеть из коридора. Она сняла брюки, едва не подпрыгнув от звука расстёгиваемой молнии. Потом взяла стеклянный контейнер для образцов и несколько ватных тампонов и, смаргивая выступившие слёзы, промокнула оставшуюся внутри неё гадость.
Закончив, она запечатала контейнер для образцов, написала на нём дату красным маркером, и пометила как «Воган 666»: её фамилия и номер образца, как нельзя лучше подходящий для маньяка. Потом она запечатала свои трусики в непрозрачный пластиковый контейнер и пометила его той же датой и обозначением. И то, и другое она поместила в холодильник для хранений биологических образцов, рядом с ДНК странствующего голубя, египетской мумии и шерстистого носорога.
Глава 7
— Где я?
Понтер знал, что в его голосе слышна паника, но ничего не мог с собой поделать. Он всё ещё сидел в странном кресле, катающемся на двух обручах, что было хорошо, поскольку он сомневался, что сможет устоять на ногах.
— Успокойся, Понтер, — сказал имплант-компаньон. — У тебя пульс подскочил до…
— Успокойся! — огрызнулся Понтер, будто Хак предложила что-то до смешного невозможное. — Где я?
— Я не уверена, — ответил компаньон. — Я не принимаю сигналов от башен системы позиционирования. Вдобавок, я отрезана от планетарной инфосети и не получаю подтверждений от архивов алиби.
— Ты не повреждена?
— Нет.
— Значит… значит, мы не на Земле? Иначе ты принимала бы сигналы от…
— Я уверена, что мы на Земле, — ответила Хак. — Ты обратил внимание на солнце, когда они вели нас к экипажу?
— А что с солнцем?
— Его цветовая температура 5200 градусов, а угловой размер — одна семитысячная большого круга, как и должно быть у Солнца, видимого с орбиты Земли. К тому же, я опознал породу большей части деревьев, которые успел рассмотреть. Нет, это вне всякого сомнения Земля.
— Но эта вонь! Откуда такой поганый воздух?
— Могу лишь поверить тебе на слово, — ответила Хак.
— А мы не могли… скажем, переместиться во времени?
— Маловероятно, — ответил компаньон. — Но если сегодня ночью мне удастся взглянуть на звёзды, я смогу сказать, сдвинулись ли они вперёд или назад на заметное расстояние. А если я смогу зафиксировать положение других планет и фазу луны, то, возможно, мне даже удастся точно определить дату.
— Но как нам вернуться домой? Как мы…
— Понтер, я снова должна повторить свой совет: успокойся. Ты близок к гипервентиляции. Сделай глубокий вдох. Вот так. Теперь медленно выдыхай. Правильно. Расслабься. Ещё один вдох…
— Кто эти
— Каких характеристик? — спросил Рубен.
— Во-первых, разумеется, надбровный валик, — ответил Сингх. — Заметьте, что в отличие от такового у других приматов он имеет двойной изгиб и борозду позади. Потом прогнатизм — выдвинутость лицевой части вперёд: посмотрите как выпирают челюсти. Отсутствие подбородка. Ретромолярный пробел, — он указал на пустое пространство позади последнего зуба. — А эти треугольные выступы в носовой полости? Таких нет ни у какого другого млекопитающего, тем более примата. — Он постучал пальцем по изображению задней части черепа. — И видите вот этот закруглённый выступ на затылке? Он также характерен именно для неандертальцев.
— Вы меня разыгрываете, — сказал Рубен.
— Никогда не занимался ничем подобным, — ответил Сингх.
Рубен оглянулся на незнакомца, который встал с кресла-каталки и изумлённо рассматривал пару рентгенограмм на другом краю кабинета. Потом Рубен ещё раз посмотрел на рентгенограммы, висящие перед ним. Ни он, ни Сингх не присутствовали, когда рентгенограф делал снимки, так что теоретически возможно, что их с какой-то целью подменили, хотя…
Хотя это были реальные рентгенограммы реальной живой головы, не ископаемого: носовые хрящи и контуры мягких тканей хорошо просматривались. И всё-таки что-то было не так с нижней челюстью. Часть её на ренгенограмме получилась значительно светлее, словно была сделана из менее плотного материала. И цвет этот был сплошным, без вариаций, словно материал был абсолютно однороден.
— Это подделка, — сказал Рубен, указывая на странный фрагмент челюсти. — Я хочу сказать, он— подделка. Он сделал себе пластику, чтобы быть похожим на неандертальца.
Сингх вгляделся в рентгенограмму.
— Да, это следы операции — но только на челюсти. Особенности черепа подлинные.
Рубен снова взглянул на раненого, который по-прежнему разглядывал рентгенограммы и что-то бормотал себе под нос. Он попытался представить себе череп этого человека под кожей и тканями. Будет он выглядеть похоже на то, что он видит на рентгенограмме?
— У него несколько зубов вставные, — сказал Сингх, вглядываясь в снимок. — Но они находятся на реконструированной секции челюсти. Что же до остальных зубов, они выглядят натуральными, только корни укороченные, как при тауродонтизме. Это тоже неандертальская особенность.
Рубен снова повернулся к снимкам.
— И ни единого дупла, — в раздумье отметил он.
— Похоже на то, — сказал Сингх. Потом он снова вгляделся в снимок. — Как бы то ни было, я не вижу ни трещины в черепе, ни субдуральной гематомы. Держать его в больнице нет причин.