– Постараюсь вас не разочаровать, граф… Гаррах нашел Голема. Он всегда был чертовски упрямым, как та английская собачка, что специализируется на ловле крыс…
Какое-то время царило молчание. Пушкину отчего-то казалось, что непринужденно плававшие в огне саламандры издают нечто вроде тонкого хрустального звона, соприкасаясь лапками и хвостами – хотя это было чистой воды наваждение.
– Этого не может быть, – ровным голосом сказал граф. Чересчур ровным.
– Боюсь, что это правда. Человек, который мне это сообщил, никогда меня не обманывал раньше. Я его знаю десять лет… нет, господин граф, простите, но я дал слово. Вам я его не выдам. Да и зачем? Он не знает подробностей. Но клянется и божится, что Гаррах нашел Голема.
– Вздор, – тем же неестественно ровным голосом сказал граф.
– Вы не верите в Голема?
– Я не верю, что он где-то пролежал все эти столетия. Никакая глина не выдержит какого-нибудь сырого подвала…
– А разве это была обычная глина? Если верить иным источникам, не вполне обычная, выразимся обтекаемо… Подождите минуту, я вам кое-что покажу.
Шелестя полами шлафрока, он вышел в другую комнату и почти сразу же вернулся. В первый миг показалось, что он несет под мышкой то ли куклу, то ли младенца. Но когда Грюнбаум положил этот предмет так, чтобы на него падал отсвет каминного пламени, стало видно, что это пепельно-серого цвета истуканчик высотой в локоть, напоминавший грубо вылепленную ребенком фигурку.
Подняв обе руки, так что широкие рукава соскользнули, открывая костлявые локти, Грюнбаум что-то громко и раздельно произнес в совершеннейшей тишине – это не походило ни на один из человеческих языков, знакомых присутствующим.
Барон приглушенно выругался: фигурка вдруг зашевелилась, пошатываясь, поднялась на ноги, покачалась, утвердилась на кривоватых, толстых конечностях. И двинулась вперед, раскачиваясь, словно пьяный матрос, кренясь взад-вперед, но ухитряясь каким-то чудом не падать, помахивая толстыми корявыми ручками…
Выглядела она слепленной из серой глины: вместо рта – узкая горизонтальная щель, вместо глаз – две дырки, небрежно выколупанные чем-то тупым. С явственным тихим стуком разлапистых подошв она брела вдоль каминной решетки, качаясь и поводя ручками…
Граф встал и с величайшим хладнокровием заступил ей дорогу, потом поднял трость и, держа ее наискосок, преградил путь кукле, словно шлагбаумом у заставы.
– Осторожнее! – вскрикнул Грюнбаум.
Правая ручка глиняной фигуры взметнулась с неожиданным проворством, послышался сухой треск – и трость графа разломилась пополам, прямо-таки брызнув щепками, ее нижняя половина упала на пол. Глиняный человечек споткнулся о нее, упал ничком – и замер, неподвижный, как деревянная колода.
– А об этом что вы скажете? – спросил Грюнбаум, в первый раз изменив своему обычному унынию. В его голосе звучало некоторое волнение. – Впечатляет?
Пушкин обнаружил, что его рука сжимает под сюртуком рукоять пистолета. Он смущенно разжал пальцы и увидел, как барон, крутя головой и бормоча себе под нос что-то безусловно ругательное, убирает обратно в трость длинный клинок.
– Что это? – спросил граф хладнокровно.
– Результат наших совместных с Гаррахом поисков. В свое время мы метнули жребий, и истуканчик достался мне, чего Гаррах мне так и не простил… И, кстати, зря. Тот, кто помог нам его раздобыть, клялся всем на свете, что это и есть некая модель, пробный шар безвестного создателя Голема… да, вот именно безвестного, потому что Бен Бецалель тут вовсе ни при чем… Может быть, тот человек был прав, и это в самом деле проба сил творца настоящего Голема. Не знаю. Одно ясно: эта штука столь же бесполезна, как веселые ящерки в огне. Уж я-то могу утверждать со всей уверенностью, она у меня восемнадцать лет…
– Но вы ж его умеете оживлять! – выпалил барон.
– Толку от этого мало, – преспокойно ответил Грюнбаум. – Всякий раз повторяется одно и то же: истуканчик приходит в движение, но способен пройти не более двух десятков шагов… после чего, если не встретит никакого препятствия, падает и вновь становится мертвее камня. А если попадется препятствие… ну, вы видели.
– Ну, а коли ему…
– Подставить ногу? – спокойно спросил Грюнбаум. – Категорически бы вам не советовал, вспоминая мою несчастную кошку… Неприятное было зрелище. Бедное животное оказалось буквально разорвано пополам.
– Я бы на вашем месте выкинул бы эту тварь в речку поглубже, – сказал барон. – Или поработал кувалдой…
– Мне кажется, мой юный друг прав, – сказал без выражения граф.
– Духу недостает, – признался Грюнбаум с ноткой стыдливой беспомощности. – Как-никак, воспоминание о десятках лет, отданных… Вот и храню в шкафу, как влюбленный бережет локон возлюбленной. Так что же, господин граф, будете утверждать, что это обычная глина?
– Пожалуй, не рискну…
Грюнбаум повернулся к нему резко, порывисто, так что полы шлафрока разлетелись нетопырьими крыльями:
– А теперь представьте себе настоящего Голема, рушащего все на своем пути. Уж если эта куколка в мгновение ока переломила вашу солидную дубовую трость… Или вы рассчитываете, что Гаррах ограничится тем, что поместит Голема в стеклянный шкаф и будет остаток жизни гордо демонстрировать, как особенный раритет? Это я перегорел – а наш общий знакомый Густав Гаррах все еще полон неистребимого мальчишеского желания забавляться с любой диковинной штукой, какая только попадется…
Судя по лицу графа, он эти опасения разделял полностью.
– Я, думается, состарился, – продолжал Грюнбаум. – Поскольку в глубине души жажду одного: покоя, неизменности… А это как раз и есть характерная черта старости. Можете думать что угодно о моих побудительных мотивах, но мне, право же, по-настоящему страшно, когда я представляю этого истукана на пражских улочках…
– Кровь и гром! – воскликнул барон. – Но пушка-то его, надеюсь, остановит?
– В конце концов, – сказал граф. – А до того… Где Голем, вам, разумеется, не известно?
– Представления не имею.
– А Гаррах знает те заклинания, которыми вы только что привели истуканчика в движение?
– Конечно. Я же говорю, мы вместе этим занимались…
– И сразу возникает множество вопросов, – сказал граф так, словно размышлял вслух. – Может ли это заклинание поднять настоящего Голема? Кто бы знал… – Он решительно встал. – Благодарю вас, Грюнбаум. Сами понимаете, в свете вышеизложенного нам нужно как можно быстрее вернуться в Прагу…
Он вышел первым, не оглядываясь. Молодые люди заторопились за ним, все же не удержавшись от того, чтобы еще раз посмотреть на плавное, завораживающее скольжение клубка саламандр в невысоком пламени. Карета, запряженная парой сильных лошадей, стояла на прежнем месте. Уже почти совершенно стемнело, и кучер зажег оба фонаря.
– Возможно, я крепок задним умом, – сказал граф, когда карета тронулась, – но мне сейчас кажется, что подсознательно к чему-то подобному я был готов. Ох уж этот Гаррах…
– Вы верите насчет Голема? – спросил барон.
– Вы знаете, верю. Случались вещи и удивительнее – ну, а в Праге, учитывая историю города, удивляться не следует вообще ничему.
– Прохвост старый! – рявкнул барон. – Я про Гарраха. Каков тихоня!
– Быть может, он не заслуживает таких эпитетов, – задумчиво отозвался граф. – Все-таки он не на службе, не обязан присягой или чем-то схожим… Он, конечно, не злонамерен и никогда не стал бы извлекать личную выгоду наподобие той парочки, за которой мы с вами охотимся. Но мне порой приходит в голову, что бескорыстная жажда познания вроде той, что сжигает Гарраха, еще хуже. Очень уж он уязвлен тем, что ученый мир отвергает его «классификацию» и прочие труды. Теперь представьте, что он и в самом деле обнаружил Голема… и, мало того, сумеет его оживить. Представляете, какой великолепный случай он усмотрит, чтобы отомстить тем, кто, по его собственными словам, погряз в материализме? Лучшей наглядной демонстрации и не придумаешь.
– А последствия?
– Ученые – народ особенный, Александр, – печально сказал граф. – Им важно одно: доказать нечто. А последствия их словно бы и не волнуют абсолютно… Что с вами?
– После всего, что мы только что слышали, кое-что, думается, нужно переосмыслить, – сказал Пушкин. – Я говорю о странном поведении Гарраха. До некоего момента он никуда не спешил, не проявлял нервозности, не пытался от нас отделаться… По-моему, переломным моментом стало как раз упоминание о Руджиери. О нашем Руджиери, нынешнем. О том, что он преспокойно пребывает в Праге. Тут-то, обозревая недавние события, наш профессор и повел себя странно…
– Ага! – сказал барон. – Все совпадает! У него есть Голем… а у итальянского комедианта – фамильное умение двигать статуи. Что-то очень уж многозначительно для простого совпадения… А?