Почувствовав на себе её взгляд, неизвестный вытащил из кармана тяжёлый кошель, скупыми движениями старческих пальцев растянул завязки, вытащил большую золотую монету и подбросил над фонтаном. Она на миг блеснула жёлтым, и тут же серебристая струя сбила её в воду.
— Не уделит ли мне ваше высочество на полпенни внимания? — сказал старик по-английски.
— По мне так это скорее гинея, — отвечала Каролина. Её бесило, что в саду оказался посторонний, но воспитание требовало сохранять ровный тон. Скорее Георг-Август свалился бы с лошади, инспектируя лейб-гвардию, чем Каролина дала бы волю своему гневу.
Старик пожал плечами, раскрыл кошель до конца и обрушил в водоём град золотых гиней.
— На эти деньги может год жить целая деревня, — заметила Каролина. — Когда вы удалитесь, я прикажу их достать и положить в церковную кружку.
— Тогда приготовьтесь к тому, что ваш лютеранский викарий пришлёт их назад с короткой запиской, — отвечал старик.
— О чём?
— Он может написать: «Ваше высочество, заберите эти блестящие кружочки обратно и раздайте нищим в Англии, где они имеют хоть какую-то ценность, потому что так утверждает монарх».
— Какой странный разговор… — начала Каролина.
— Простите. Я воспитан в неуважении к монархам. Мои единомышленники не устают повторять, что все люди равны перед Богом. Когда принцесса навязывает мне странный и неожиданный разговор, я не успокаиваюсь, доколе не отыщу её и не отплачу тем же.
— Когда и где я поступила с вами так дурно?
— Дурно? О нет, это было скорее благодеяние. Когда? В прошлом октябре, хотя вы запустили цепочку событий намного раньше. Где? В Бостоне.
— Вы — Даниель Уотерхауз!
— Ваш смиренный и покорный слуга. О, слышал бы мой отец, как его сын говорит такое принцессе!
— Вы заслужили все возможные почести и уважение, доктор. Почему вы дожидались меня здесь, как бродяга? И почему начали со странных слов о гинеях?
— Королева Анна написала Софии очередное письмо.
— О Боже!
— Вернее, написал Болингброк и положил перед бедной женщиной, чтобы она поставила внизу своё имя. Письмо отправили сюда с делегацией англичан: несколькими тори, для пущей оскорбительности, и несколькими вигами, чтобы полюбоваться их унижением. Тори всё сплошь важные птицы: многие из тех, кто ищет милостей Болингброка, состязались за считанные места. А вот на вакансии мальчиков для битья охотников сыскали не враз: пришлось отлавливать на пристани каких-то неудачников и палкой загонять на корабль, как чёрных невольников в Африке. Я воспользовался случаем отправиться сюда и вернуть вашему высочеству долг.
— Как, гинеями?
— Нет, не денежный долг. Я вновь о странном и неожиданном разговоре в Бостоне, следствием которого стало долгое плавание и множество приключений.
— Разговор с вами мне приятен, — ответила Каролина, — я была бы счастлива, если бы вы могли отправить меня в долгое плавание со множеством приключений. Увы, принцессам такое выпадает только в авантюрных романах.
— Плавание вам вскорости предстоит, пусть только через Ла-Манш. Едва вы вступите на английскую землю, начнутся и приключения — какие, не смею даже гадать.
— Об этом я знаю и без вас, — сказала Каролина. — Так зачем вы здесь? Чтобы повидаться с Лейбницем?
— Его, к сожалению, нет в городе.
— Ваш приезд связан с гинеями?
— Да.
— В таком случае гинеи как-то указывают на того, кто их чеканит, сэра Исаака Ньютона.
— Лейбниц писал мне, что вашему высочеству ничего не надобно разъяснять — вы до всего доходите сами. Теперь я вижу, что в нём говорила не только гордость наставника.
— В таком случае должна с прискорбием сообщить, что исчерпала свои дедуктивные способности. Я попросила вас отправиться в Лондон и очень рада, что вы это сделали. Вы отыскали сэра Исаака и возобновили знакомство, что воистину достойно восхищения.
— Лишь в той мере, в какой восхищаются ярмарочным фигляром, глотающим шпагу.
— Пфуй! Пересечь Атлантику зимой и войти в логово льва — подвиг Геркулеса. Я очень довольна тем, что вы пока сумели для меня сделать.
— Не забывайте, что ваше удовольствие либо неудовольствие мне безразличны. Я ничего не предпринимал из желания вам угодить. Я взялся за это дело потому, что наши цели до определённой степени близки, и вы обеспечили меня некоторыми средствами для их достижения.
Теперь Каролине пришлось подставить лицо брызгам, чтобы остудить жар — так клинок закаляют в воде, чтобы он не разлетелся вдребезги от первого же удара.
— Я слышала, в Англии ещё есть такие, как вы, — сказала она наконец, — и рада, что мы поговорили наедине и загодя, чтобы не омрачать свои первые недели в вашей стране возгласами: «Отрубить ему голову!» по нескольку раз каждый день до завтрака.
— Сейчас вопрос в том, будете ли вы, София либо Георг-Люд-виг вообще править Англией, — сказал Даниель Уотерхауз, — или толпа якобитов потребует отрубить голову вам!
Мысль была скорее интересная, чем пугающая. Принцесса Каролина совершенно позабыла свой гнев.
— Разумеется, я знаю, что в Англии много якобитов, — сказала она. — Однако закон о престолонаследии действует с 1701 года. Наше право на престол неоспоримо, ведь так?
— Мы отрубили голову Софииному дяде. Я собственными глазами видел его казнь. Для неё имелись веские основания. Однако казнь монарха имела непредвиденные последствия. Головы принцесс и принцев стали мячами, которые пинают по полю более сильные или более ловкие игроки. Верите ли вы слуху, будто Софию-Шарлотту отравили?
— Об этом мы говорить не будем! — воскликнула Каролина. Сейчас она и впрямь приказала бы отрубить ему голову, будь рядом стража, или даже отрубила бы сама, случись у неё в руках острый предмет. Видимо, гнев ясно отразился на её лице, потому что Даниель Уотерхауз поднял седые брови и заговорил голосом таким тихим и вкрадчивым, что его слова, как сахар, растворялись в плеске волн у края водоёма.
— Вы забыли, что я дружен с Лейбницем. Он передал мне любовь к этой замечательной женщине. Я разделяю его скорбь. Скорбь и гнев.
— Он считает, что её отравили?
Это была одна из немногих тем, которые Лейбниц отказывался обсуждать с Каролиной.
— Важна не столько причина её смерти, сколько последствия. Если хотя бы половина того, что о ней говорят, правда, она превратила Берлин в протестантский Парнас. Литераторы, музыканты, учёные съезжались в Шарлоттенбург со всех концов Европы. Однако она умерла. Недавно за ней последовал её супруг. Прежний король Пруссии посещал оперу, нынешний играет в оловянных солдатиков… Вижу улыбку на лице вашего королевского высочества. Родственная слабость к кузену, любителю парадов и шагистики, полагаю. Однако тем из нас, кто чужд семейному умилению, не до смеха. Ибо война окончена, большая часть великих споров разрешена, в области разума победила натурфилософия и — сейчас, в эту самую минуту — в некой великой книге пишется новая система мира.
— Система мира — это ведь название следующей книги сэра Исаака Ньютона, которую мы ждём столько лет, третьего тома «Математических начал», если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь. Однако я говорю о другом неоконченном труде — моём и вашем. Мы потеряли Софию-Шарлотту, а с ней и Пруссию. Я не хочу потерять вас и Британию. Вот что на кону.
— Так для того я и вызвала вас из Массачусетса! — воскликнула Каролина. — Я не могу управлять домом, разделившимся в себе между сторонниками Ньютона и Лейбница. Как немецкие и британские владения объединятся под одной державой, так должны объединиться немецкая и британская философия. И вы, доктор Уотерхауз, тот человек…
Однако Каролина обращалась к облаку брызг. Даниель Уотерхауз исчез. Она взглянула на аллею и увидела стремительно приближающуюся старуху. Та размахивала письмом София, как всегда, двигалась драгунским шагом. Однако сад был велик, у Каролины оставалось ещё несколько мгновений, чтобы привести в порядок свои чувства. Она отвернулась к фонтану: если на её лице написано смятение, лучше Софии его не видеть. И всё же недавний разговор стал для неё куда меньшей неожиданностью, чем для среднестатистической европейской принцессы. Странные люди с загадочными посланиями и необычными просьбами приезжали к ней из Англии уже довольно давно. По большей части она плохо их понимала, потому что никогда не бывала по ту сторону Ла-Манша. Их с Георгом-Августом приглашали туда какие-то виги — трудно произносимое для немки слово; другие англичане, которых называли «тори», были категорически против. Впрочем, вопрос оставался чисто умозрительным, поскольку Георг-Людвиг не отпускал сына и невестку в Англию.
Высоко над головой, там, где напор фонтана уступал силе тяготения, Каролина видела сгустки воды, сохранявшие цельность даже после того, как остальная струя рассыпалась в пыль. Тёмные на фоне более светлых брызг, они рушились быстрее и с большей силой и в падении разбивались на сгустки поменьше, оставлявшие за собой длинные кометные хвосты. Эскадроны комет неслись к воде — гонцы с неведомыми вестями свыше.
Она прошла вдоль водоёма к тому месту, куда падала большая часть струи. Воздух полнился шипением и гулом, платье отяжелело от впитанной влаги. Каролина старалась проследить взглядом кометы. Ударяясь о пену, они издавали едва различимый звук, словно единичный возглас в толпе. Однако всё, что имели сообщить кометы, тонуло в водоёме. Когда пузырьки лопались и пена таяла, оставалась лишь наморщенная ветром гладь. Каролине подумалось, что вести по-прежнему там, и можно их прочесть, если достаточно долго смотреть на воду. Однако видела она лишь созвездие жёлтых крапинок на каменном дне.
— Нет, это точно подстроено!
— Доброе утро, бабушка.
София смотрела на монеты. В свои восемьдесят три она превосходно видела без очков, могла отличить орёл от решки и узнала профиль королевы Анны.
— Всюду эта мерзавка!
Принцесса Каролина промолчала.
— Символ, знак, — продолжала курфюрстина Ганноверская, — оставленный здесь кем-то из гадких заезжих англичан!
— Что, по-вашему, он означает?
— Всё зависит от того, что ты думаешь об английских деньгах, — отвечала София. — С тем же успехом можно спросить, стоят ли они хоть что-нибудь?
Слова Софии так странно перекликались с намёками упомянутого гадкого англичанина, что Каролина оторвала глаза от монет и заглянула курфюрстине в лицо. Смотреть ей пришлось немного сверху вниз, потому что София от старости усохла на несколько дюймов. Однако даже дряблость кожи, естественная в таком возрасте, лишь подчёркивала удивительную ясность её глаз. По стенам Герренхаузена и Лейнского дворца висели фамильные портреты Софии, её сестёр и матери. Все они глядели из-под изогнутых бровей огромными зоркими глазами, не разжимая маленьких губ, явно не те барышни, к которым на светском рауте неуверенный молодой человек направится с желанием завести разговор. Каролина не хуже других знала, что портреты царствующих особ лгут. Однако лицо перед ней было удивительно схоже с лицами на портретах: те же большие глаза и маленький немногословный рот. А главное, то же выражение самодостаточности, словно говорящее: «Я не жду, когда ко мне подойдут, и не изнываю от желания, чтобы со мной заговорили». Отличалась только одежда. София, к щегольству обычно равнодушная, тем не менее носила фонтанж — высокую наколку из нескольких слоёв крахмального кружева, которая прибавляла ей несколько дюймов роста, прятала редеющие седые волосы, а заодно не давала им падать на её дивные глаза.