— Приступим, — Я вбил четыре яйца в глиняную миску, посмотрел вокруг, в поисках чего ни будь, чем можно было начинать взбивать, — Евсей, нужно пяток березовых прутков.
Пока он ходил на двор, отделил желток, нарезал и связал принесенные ветки в подобие некого венчика.
— Я разбил сюда яйца, взбиваю, кидаем щепотку соли, и ложку уксуса и начинаю понемногу подливать масло, — Рассказывая, работал миксером, взбивая майонез, дома его делал пару раз, но самому делать не рентабельно, легче в магазине купить. А здесь…
Минут через десять я получил густую однородную массу, с запахом жареных конопляных семечек и довольно острую на вкус, уксуса я всё-таки перебухал. Спросил меда, старого, сковырнул сверху засахаренную корку, вроде получше стало. Но всё равно чего-то не хватало.
— Евсей, у тебя яблок кислых нету? — Лимонами здесь не пахло, как и не было горчицы, сахар жрали только богатые мира сего. Вот и решил сделать эрзац из того что есть в наличии. Эта хрень прошла на ура, когда я предложил Евсею намазать эту отраву на хлеб и попробовать.
— Говоришь, можно мясо с ней жарить?
— Можно, и птицу и рыбу. Мясо можно мариновать, а потом кусочками на вертеле жарить. Попробуй, не пожалеешь.
— Похоже на то, как наши бабы делают, только у тебя вкусней получилось. А сколько это масло яичное лежать может?
Я развел руками, — К сожалению не долго, но я тебе совет дам, посчитай, сколько раз тебе его в день подать просят, а потом делай меньше на четверть. Тогда точно у тебя его всегда подъедать без остатка будут, а не хватит, так сделать его всего ничего по времени надо.
Евсей протянул мне на ладони, размером с малую саперную лопатку, кучку медных монет, — Как и уговаривались, рубль.
— А покормишь меня?
— Ну, иди сидай, кашу будешь?
— С мясом?
— С требухой, греча.
— Лучше с молоком и хлебом. — И уже на выходе поинтересовался, — Кто такая Дарья?
— Сродственница, сестры дочка, простыла.
— А чем лечите?
— А ты что, лекарь?
— Да, нет. Просто… — Замялся, — Просто помню, как матушка лечила, когда меня такая же лихоманка прихватила.
— Молоком с медом на питье даем, в бане парили…
— Смола, живица есть в доме?
— Как не быть? Есть такое.
— Возьми хлебное вино, самое ядреное какое у тебя есть, из смолки всю грязь убери и залей вином чтоб поверху на палец было, дня за три должно раствориться. Дальше берешь одну ложку растопленной живицы да две ложки сала нутряного, ставишь на малый огонь и греешь пока не растопиться. Как разойдется, отставишь в сторонку, и пусть стынет, но не до конца, теплым должно быть.
Мёд липовый есть?
— А как же, завсегда держим.
— Кладешь в горшочек, теплый, ложку меда и перемешиваешь, пока настаивается, надо кость пережечь но не дочерна, а до бела, перетрешь в порошок, положишь столько, сколько на кончике ножа помещается. Размешиваешь и доешь три раза в день по пол ложечки. Понял?
Трактирщик кивнул головой, — Да, а поможет?
— Должно. У тебя сухая черника есть? Её можно заваривать и давать как теплое питье.
— Найду, пошли Федор, покормлю тебя. Акулина, гречу разогрей. — Он вполголоса распорядился, и мы вышли в общую комнату.
Я сел в самый темный угол, лицом к входным дверям.
После завтрака побродил по 'городку' — колхоз 'красный лапоть' ей богу. Низенькие деревянные избушки из потемневших, а кое-где и почерневших бревен с редкими украшениями. Издалека сразу и не поймешь, что за зверь на коньке сидит, толи лошадь, толи еще какая тварь неведомая. Вместо каменного храма, стоит бревенчатое недоразумение. На улице немноголюдно, оно и понятно, осень. С наступлением тепла, по речке Яхроме, пойдут караваны. Здесь они будут, перегружаются на более мелкие суденышки, которые, повезут товары дальше в Дмитров. Издалека, ближе не стал подходить, посмотрел на людскую суету у одного из длинных складов, построенных на берегу реки. Припозднившийся купец стремился побыстрей выбраться из этих мест.
Красивое место, много леса, нет уродливых проплешин огромных полей, линии электропередачи, вульгарных, гипсовых монументов, любимому вождю. Бродил до самого вечера, а устав и проголодавшись, вернулся обратно, на постоялый двор. Спать в коморке, предложенной Евсеем, отказался, убоявшись многочисленных домашних насекомых. Отправился на сеновал, с детства хотел попробовать, каково оно….
***
Утро началось с того что, проснулся на рассвете от жуткого холода, всё тело ломило и вдобавок болела голова. Покрутившись под накинутым плащом, плюнул, пошел в дом, там хоть и воняет, но тепло. Евсей, был на своем месте, приветливо кивнув, молчком поставил передо мной кувшин с вином, доску с накрошенным мясом и кусок серого хлеба. Забрал деньги и ушел. Я в одиночестве сидел за столом и завтракал.
Уже почти доел, осталось самая малость, когда заскрипели ступени ведущие со второго этажа и вниз спустился Степан, увидев меня, подошел и, не здороваясь, сел напротив, протянул руку взял со стола кувшин и приложился к нему, напившись, поставил обратно и осторожно утерев губы, уставился мне в лицо. Молчание затягивалось. И я не выдержал, — Сказывай.
— Чего?
— Чего надумал.
— Обидел ты меня вчера, крепко обидел.
Я, глядя на него, постарался припомнить наше знакомство и вчерашний разговор, да и вообще все, что он мне поведал о своих злоключениях.
' Народу было всего ни чего, что-то у нашего хозяина дела совсем не идут. Я сидел в углу перед пустым столом, опершись спиной на бревенчатую стену, проконопаченную болотным мхом, ожидая трактирщика. Шаркающей походкой мимо шел кто-то. Передумав идти дальше сел напротив.
Не открывая глаз, спросил его, — Что, скучно? Или тебе места мало?
Открываю глаза, передо мной сидит стрелец по виду молодой ещё парень. Правая щека, вспухшая, красного цвета, бровей и ресниц нет, я усмехнулся, — Эк тебя разукрасило. В костре спал что ли?
— А скажи мне немчура…
— Русский я, и зовут меня Федор. Или тебя контузило на всю голову?
— Ты почто лаешься?
— А сам с чего начал? Поговорить хочешь? Говори. Отвечу.
Он даже оторопел от таких слов, — А… — Только и смог сказать.
Тут пришел Евсей принес миску с кашей, кувшин и кусок хлеба, поставил передо мной, потом из чистой тряпицы достал ложку и положил на стол. Спросил, — чего еще буду.
Я сказал, чтоб нёс вина, он кивнул и молча, ушел.
В корчаге оказалось молоко, которое я вылил в плошку и вприкуску с хлебом стал есть. Когда пришел хозяин, стрелец велел, чтоб принес гречки и ему.
А потом мы сидели друг напротив друга, я пил чай, а он вино и молчали.
— Так чем тебе так лицо разнесло? — Начал я разговор после того как он напился, поставил локоть на стол подпер щеку, сморщился. Обхватил кружку ладонями и стал задумчиво поворачивать за ручку, туда-сюда.
— Пищаль, разорвало, вроде всё как обычно сделал, но… Только и успел, что глаза закрыть.
— Не повезло, тебе. Ружье старое было?
— Пищаль? — Переспросил и кивнул, да мол. — Нет не очень, лет пять, как с ней хожу, ходил вернее.
— Удачно, что разрыв пошел по запальному отверстию…
— А откуда знаешь?
— В другую сторону и тебя уже отпели бы, или так прикопали. Справа от тебя никого поблизости не было?
— Был, дружок мой, Макарка, стоял, но он далече был, шагах в пяти, Его кажется, тоже чуток достало, спит. Меня так вообще, давеча аж сомлел.
— Не тошнит?
— А…
— Блевать не хочется?
Он кивнул головой.
— Тебе надо полежать дня три спокойно, — Я показал на вино, — И это не пить, от него только хуже будет.
— А ты лекарь?
Я усмехнулся, — Нет, не лекарь, но такое у меня было. Так что у тебя было с пищалью?
— Плохо стрелять стала, вот и решил чуток, подправить, а она возьми да взорвись.
— Слышал, шведов побили.
— Так это ещё в прошлом годе было, побили свеев. Был я там.
— Расскажешь?
Степан отпил глоток, облизнул губы, поморщившись, когда кончик языка прошелся по обожженному уголку рта.
Посмотрел на меня, взгляд его вдруг поплыл, вспоминая давние дни….
' — Тихо как. Эх, кабы не свеи, сейчас бы в лес, грибов собрать, да солянку сделать. Да винца хлебного под них.
— С лучком, и уксусом, яблочным.
— Уксус лучше хлебный брать, он вкус не перебивает… Смотри Макарка, свеи зашевелились…
Густой туман, поднимавшийся над речной гладью причудливыми клубами, начал оседать. Открывая взору противоположный берег, большие пушки и суетившихся около них людей. Вот они побежали назад, оставив на месте пушкарей держащих в руках длинные пальники с тлеющими фитилями. В утренней тишине, над водой звуки разносятся далеко, послышалась команда на гортанном языке….
Двадцатого октября сто двадцать четвертого года, рано утром гром от выстрелов разорвал тишину. Начался второй штурм.
Первый, что случился девятого октября, был удачно отбит с уроном для нападавших
Ядро со свистом ударило в стену, взметнув вверх кучу каменных осколков, стрелец, стоявший невдалеке, не успел пригнуться и большой осколок, ударил его в грудь, бедняга, всплеснув руками, кубарем покатился со стены.
— Надо народ уводить, пока всех за зря не побило, оставить только охотников, за свеями смотреть. Давай Степан, пробегись, скажи, чтоб вниз шли. — Полусотник Богдан, хлопнул меня по плечу, и пошел к упавшему ратнику, около которого уже копошилось несколько женщин. Подойдя ближе, спросил что-то, судя по тому, что он снял шапку и перекрестился, мужику не повезло.
Я добрался до всех и когда спускался вниз, споткнулся и упал, в этот момент надо мной с утробным каким-то воем пронеслось ядро, подскочил и на полусогнутых ногах стал спускаться по лестнице, содрогающейся под многочисленными ударами свейских ядер, бьющих в крепостную стену. А потом, по прошествии трех дней от берега отчалили плоты с войском, и пошел враг на приступ.
'Удар, ещё удар. По ребрам хлещет боль. На шаг назад бы отойти перевести дыхание.
Подставить щит, и ткнут под него, чувствуя, как раздвигаются кольчужные кольца и острое железо входит вплоть. Короткий вскрик и оседает тело. Да надо отходить. Зажимают. Над рядами врагов, белым облаком вспухает дым от выстрела, и пуля вонзается в плечо, рука немеет, отпуская щит. Копье пронзает грудь, другой немец выбивает из руки оружие. Некогда сильное тело начинает заваливаться на бок. Упавший воин срывает с пояса кинжал и вонзает его в ступню. Сверху раздается крик боли, и убийца яростно рубит вздрагивающее тело. Потом склоняется, чтоб вытащить оружие из раны, как вдруг навстречу ему метнулась окровавленная рука и ухватила за ворот и дернула. Не удержавшись на ногах, враг падает, уткнувшись головой в лежащее тело, и остается лежать неподвижно. Его оттаскивают и, перевернув на спину, обнаруживают нож в горле. Вроде бы сбитое с ног, порубленное несколькими ударами, истыканное саблями, нечто, не похожее на человека, вдруг зашевелилось и начало вставать. С головы до ног залитое своей и чужой кровью, с кинжалом в одно руке, оно издало рев, от которого нападающие опешили и даже подались назад.
— Вперед! — подстегнул их гортанный голос, раздавшийся из задних рядов