Наступило ледяное молчание. В течение нескольких минут ни один человек не проронил ни слова. Секретари, адъютанты, переводчики сидели с каменными лицами, пытаясь не показать свое отношение к словам советского представителя, могущее спровоцировать остальных участников конференции. Таким тоном Громыко, умелый и талантливый дипломат, говорил с союзниками впервые.
– Следует ли понимать эти слова, – тон американца был в высшей степени осторожным, – как разрыв с нами дипломатических отношений?
– Разве я так сказал? – Громыко изобразил на лице соответствующее удивление, что мгновенно повторили остальные члены советской делегации. – Мне показалось, что это вы так сказали, а не я, разве нет? Мы, разумеется, не прерываем дипломатические отношения с вашими странами. Мы просто предупреждаем, что вам остался всего лишь один шаг до того, чтобы навсегда разрушить те небольшие остатки доверия, основанные на человеческой памяти, которые еще связывают наши страны. Не переходите эту грань, предупреждаю вас.
Он поднялся, за ним поднялись и все прочие, находящиеся в зале.
– Советская делегация дает вам время произвести необходимые консультации. Мы предлагаем продолжить конференцию после двухдневного перерыва. Сэр Александер?
– Согласен. Происходящее требует времени для обдумывания. Вашей стороне в том числе.
– Конечно. Встретимся через два дня. – Стеттиниус даже не стал дожидаться ответов представителей остальных государств и, отставив кресло, пошел к выходу, сопровождаемый полудюжиной помощников и секретарей в гражданских костюмах. За ним потянулись и остальные.
Через два дня собравшиеся в Думбартон-Оксе в том же составе делегаты уже имели соответствующее представление о том, что имеет в виду Громыко под «общением с друзьями Германии». За это время маршал Ион Антонеску, руководивший Румынией в течение всей войны, был смещен и арестован, замененный никому не известным человеком по имени Санатеску, первым же действием которого было прекращение войны с Советским Союзом и объявление войны Германии. Это был сильный удар. Румынские войска хотя и считались «generally inferior» по сравнению с германскими – но, во всяком случае, составляли наиболее многочисленный военный контингент среди германских сателлитов в континентальной Европе и достаточно осложняли жизнь советскому командованию на южном направлении.
Конференция не получила логичного развития, и после еще нескольких дней бесплодных дебатов и балансирующих на грани прямых оскорблений дипломатических заявлений она была прервана на неопределенный срок «для дальнейших консультаций». В последний ее день, вслед за пришедшим известием об освобождении Парижа, атмосфера стала чуть более теплой. Стало даже казаться, что для Коалиции не все еще и потеряно.
Двадцать седьмого августа Андрей Громыко, измученный тряской в сменяющих друг друга на цепочке аэродромов «дугласах» и «петляковых», прибыл наконец в Москву. Прямо с аэродрома его отвезли в Кремль, где его принял сначала Молотов, а затем Сталин.
– Вы хорошо поработали, товарищ… Громыко.
Сталин, ласково положивший на плечо министру руку, сделал такую паузу, будто забыл его имя, заставив всех остальных, находящихся в комнате, напрячься. Кроме нескольких дипломатов высокого ранга, Василевского и Штеменко, которых Сталин старался приглашать на встречи, имеющие значение для военной стратегии, в комнате еще присутствовали и оба важнейших лица в военной иерархии за пределами собственно армии – нарком Кузнецов и главмаршал Новиков.
– Ваш отчет, несомненно, чрезвычайно точно передает обстановку, в которой проходили переговоры. – Успевший проглядеть отчет, Молотов кивнул. – Но он не может показать нам одной важной детали. А именно, – он со значительностью оглядел всех, – настроения встречи. Скажите нам, почему они вели себя так уверенно?
– Мое мнение, товарищ Сталин… – Громыко осекся на мгновение, ему показалось, что Сталин не закончил, и он таким образом его перебил, но тот показал рукой: продолжайте, мол.
– Мое мнение таково – они вполне уверены в своем превосходстве. Три месяца войны в Европе показали им, что их армии вполне способны на масштабные и продолжительные военные операции, которые проводятся теперь без какого-либо риска, и у них нет никаких сомнений, что с нами они справятся в таком же стиле.
– Интересно… Продолжайте, товарищ Громыко.
– Это, собственно, и все, товарищ Сталин. Они говорят с позиции силы, поскольку никаких других позиций иметь не привыкли. С другой стороны, британцы все же чувствуют себя менее уверенно: во-первых, по причине меньших возможностей политического давления, а во-вторых – как связанные с нами более крепкими союзническими отношениями. С ними можно попытаться провести сепаратные переговоры, но шансы на их успех весьма малы, Черчилль без особых мук совести пожертвует нами для сохранения поддержки со стороны американцев.
– Ну что ж… Пожертвует… Хм… Говорить с позиции силы, конечно, неплохо, а быть уверенным в своем превосходстве и вообще замечательно, правда, товарищ Штеменко?
Не ожидавший, что Сталин обратится к нему, генерал явственно вздрогнул.
– Но ведь с позиции силы можем говорить и мы, вот что интересно…
Он молча походил по комнате, попыхивая трубкой из кулака. Все, как заговоренные, следили за его передвижениями влево и вправо. Мягко ступая по толстому ковру, Сталин задумчиво похмыкал, потом снова замолчал.
– А что бывает, когда две стороны разговаривают друг с другом с позиции силы? – наконец спросил он.
В комнате наступила такая тишина, что каждый мог слышать гулко бухающее сердце соседа, почти такое же немолодое и усталое, как и его собственное.
– Война.
Простое, бывшее у всех на языке слово, произнесенное Штеменко, заставило многих похолодеть – но одновременно ощутимо разрядило скопившееся напряжение. Штеменко был большим специалистом по условиям, в которых страна должна нападать на соседа, и по военным и экономическим предпосылкам такого нападения, вот только жизнь каждый раз грубо его обижала, ни разу не дав проверить свои теоретические выкладки.
– Я думаю, мы отпустим товарища Громыко и прочих гражданских товарищей, как вы думаете?
Все «гражданские товарищи», включая Молотова, немедленно поднялись и с деловым видом начали собирать свои бумаги. Сталин задал им несколько малозначительных вопросов, выслушал, кивая, ответы и на выходе тепло попрощался за руку с Андреем Громыко, еще раз его поблагодарив.
Когда придерживавший створку двери офицер мягко притворил ее за ушедшими, снова замкнув комнату совещаний от окружающего мира, Сталин плавным и тонким движением обернулся к оставшимся.
– С позиции силы, говорите… А может, товарищ Сталин ошибается, а? – Он обвел всех грозным взглядом, но было видно, что он в хорошем настроении.
– Может быть, они действительно настолько сильнее нас, что нужно расшаркаться перед Англией и Америкой, извиниться за необдуманные и провокационные слова товарища Громыко, слишком, пожалуй, молодого товарища для такой ответственной должности, и тихо-о-нечко сидеть там, где нам укажут?
Сталин, прищурившись, снова оглядел всех, ожидая, возможно, каких-нибудь высказываний или возражений.
– Что такое, чего мы не знаем, какой такой фактор дает им основания считать себя такими умными и сильными? Может быть, это армия – танки и пушки? Нет. Может быть, это пехота? Тоже нет. Что остается? Товарищ Новиков, может, ви знаете? Расскажите нам, пожалуйста, как у нас обстоит дело в наших военно-воздушных силах?
– На конец августа, – голос главмаршала был сначала чуть-чуть гнусавым от долгого молчания, но быстро выровнялся, – во фронтовых соединениях и запасных и переформируемых частях первой линии мы имеем около семнадцати тысяч боевых самолетов, из них свыше восьми тысяч истребителей. В то же время за последние месяцы воздушные армии США в Европе произвели значительное число налетов на цели в глубине гитлеровской Германии, причем во многих из них приняли участие более тысячи, в ряде случаев до полутора тысяч тяжелых бомбардировщиков, прикрываемых значительным числом современных истребителей, число которых может доходить до восьмисот.
Он несколько раз глубоко вздохнул, готовясь продолжить.
– Английские Королевские ВВС могут поднять в воздух еще семьсот-восемьсот тяжелых бомбардировщиков – и это не считая умеренного числа бомбардировщиков «москито», практически неуязвимых в ночное время. Люфтваффе, с другой стороны, как реальная военная сила практически полностью уничтожены на всех фронтах и могут больше не рассматриваться как значительный фактор. Единственной возможностью до некоторой степени восстановить их активность было бы получение германской стороной авиационного топлива из каких-то внешних источников…
– Вы имеете в виду «союзников»?
– Именно так, товарищ Сталин. В этом случае, через некоторое время, это один-полтора месяца, по имеющимся разведданным, они сумеют поднять в воздух до двух с половиной тысяч боевых машин. На настоящий же момент почти все они прикованы к земле за полным отсутствием топлива. Фактически немцы проиграли воздушную войну двенадцатого мая. А после наших успехов в Румынии…
Он развел руками.
– В общем, рассчитывать на то, что немцы сумеют значительно ослабить ударную мощь английской и американской авиации, больше не приходится. С другой стороны, аналогичная ситуация на наших фронтах, где советские ВВС достигли полного и безоговорочного господства в воздухе, позволила нам значительно усилить и пополнить свои фронтовые части. Наши потери от истребительной авиации незначительны, основной угрозой стала зенитная артиллерия, плюс небоевые потери, доля которых по-прежнему велика. Тем не менее решение Ставки продолжать наращивать производство истребителей в ущерб бомбардировщикам, против которого я, если вы помните, возражал, оказалось в конечном итоге стратегически верным…
Сталин, прервав на мгновение свои мягкие эволюции из одного конца комнаты в другой, широко улыбнулся и показал рукой, чтобы Новиков продолжал.
– Так что складывающаяся в воздухе ситуация для нас более благоприятна, чем этого можно было ожидать по долгосрочным прогнозам. С одной стороны, базируясь на Англию и Италию, вся эта масса самолетов может действовать по южной части Советского Союза, и в их радиус также попадает Кавказ с его нефтеносными районами. С другой – наш оппонент не в курсе, что мы способны ему что-либо противопоставить. В военных кругах наших западных «союзников» сложилось мнение, что советская авиация плохо обучена, неорганизованна, не приспособлена к действиям против решительного противника и, несмотря на вроде бы пристойные, по их оценкам, технические данные боевых самолетов, не идет ни в какое сравнение с Королевскими ВВС и тем более с американской армейской авиацией.
Василевский мотнул головой, издавая свистящее шипение.
– Извините…
– Ничего страшного. Продолжайте.
– Эта теория является у них общепринятой и никаких сомнений не вызывает. Поэтому я надеюсь, что реальные боевые действия против советских ВВС, если такие случатся, – главмаршал бросил быстрый взгляд на Сталина, – будут для них поучительным и небезболезненным уроком. Это раз. Во-вторых, мы имеем фактор, который также весьма полезен, – это владение информацией. Создание совместного стратегического командования, не нашедшее, кстати, понимания среди нашего военного руководства, было весьма полезным делом с точки зрения получения информации о состоянии и потенциале авиации союзников, в особенности США. После второго июня совместные действия с американцами, и без того не слишком активные, практически прекратились. Что вполне можно понять – такого удара они давно не получали…