Но вот фора у немца был приличная. Ему надо было всего-то поднять голову. Волков был очень быстр. Он ни на что не рассчитывал, просто знал, что нужно накрыть фашиста быстрее, чем он закричит. Семь бед — один ответ: взорвется ли сержант, увидят ли его, это еще бабушка надвое сказала. А вот от тревоги со стороны немца всю группу отделяли мгновения. Эти самые мгновения поглощал бешеный бег сержанта.
Вскинуть глаза и хоть немного, но осмыслить происходящее. Вот что требовалось от немца. Первое он сделать успел, второго ему не дал Волков. Он просто прыгнул ногами вперед в стоящего на краю окопа на одном колене сапера. Чуть ли не вколотил тяжелым ударом грудную клетку внутрь, выбивая с воздухом дух из немца, и скатился вместе ним в окоп.
Счет шел на мгновения еще несколько секунд назад. Не все это поняли, не все осознали, но тот, кто сообразил раньше, имел преимущество. Действие Волкова видели все. Чем оно было вызвано — понимали прекрасно. Москвичев знал немного больше остальных, и информация о минах, по его мнению, была чрезвычайно важна. Кроме того, он допускал самое вероятное развитие событий — скоротечный бой с немецкими саперами. И, коль скоро обнаружение группы было виной его и Волкова, то, выходит, им эту ситуацию и исправлять. Любым способом.
Совершенно не таясь, разведчик чуть привстал на четвереньки, коротко крикнул назад:
— Мины! Рвите в кукурузу сейчас же!
И побежал со своего же места вперед, на немецкий недоделанный дзот. [11]Верность его решения была подтверждена секундой позднее, когда боец на бегу вскинул автомат и ловко срезал короткой, от бедра, очередью появившегося на гребне отвала немца. Ни в процессе передвижения, ни затем, пока разведчики лежали, им не было видно противоположного края дороги, за которым как раз-таки и находились немецкие саперы.
Терехов, оказавшись на ногах, не стал рассусоливать и тормозить. То, что предложил Москвичев, было самым логичным и разумным. Поэтому он только скомандовал:
— Делай как я! — И строго перпендикулярно, понимая, о каких минах предупреждал красноармеец, рванул в сторону неубранной, сухой кукурузы. Бежать по ней, ползти, да вообще хоть как-то скрытно передвигаться было бы самоубийством. Но ни о какой скрытности сейчас не могло быть и речи. Москвичев уже озвучил провал операции первой очередью, а следом за ним еще одну точку добавил кто-то из группы самого Терехова.
Разведка все же оказалась в зоне минного заграждения, и то, что повезло и Москвичеву и Волкову, было лишь их личным, персональным счастьем. На минах, не добежав до кукурузы, подорвались сразу двое разведчиков Терехова.
Немца Волков свалил сразу. То есть, вероятнее всего, уже после первого удара сапер вышел из игры, но сержант рисковать не стал, а тут же, едва разобравшись, вскочил на ноги в окопе, навалился на врага, всовывая в живое тело узкую «финку». Несколько ударов в грудь, один за другим, и тут же развернулся. Подхватил с выложенного досками дна винтовку. Мыслей, сожалений о брошенном автомате не было и быть не могло. Не до того было. Волков перекинул винтовку на обратный скат окопа, толком даже не обработанный, ткнулся локтями в податливую, рыхлую землю, и дернул затвор. Приклад удобно устроился к плечу, и буквально на несколько мгновений позже Москвичева, высившегося на гребне окопа, сержант открыл стрельбу.
По-иному и быть не могло. Собственно, вся тишина и была вызвана тем, что саперы находились с другой стороны окопа и то ли отдыхали, то ли еще что. Собственно, дела до этого ни одному, ни второму разведчику не было. Они вызывали фактически огонь на себя, отвлекая его от группы Терехова. И это было нормально. Задание дивизионных разведчиков априори было важнее их жизней.
И это было как установка, как программа какая, заранее вдолбленная в мозг. Начнешь раздумывать, жалеть себя, не подставляться — и все, хана и тебе, и заданию.
Немецкий карабин был знаком сержанту. Конечно, будь в руках родной ППС, и речи бы не было о другом оружии. Мазанул бы очередью по сгрудившимся немцам, даванул бы гранатой, и, глядишь, были бы шансы вылезти из передряги. А тут… Даже не думал об ином исходе сержант. Оружие знакомое, но не родное. Бахнул выстрелом почти в упор, передернул затвор и второй раз выстрелил. Что тут — шагов десять до немцев.
Не подоспел бы Москвичев, дело вообще было бы дрянь. А вот красноармеец встал на отвале, прямо утвердился двумя ногами и коротко, словно на стрельбах, выпускал очереди по немцам. Конечно, автоматная пуля — не то что тяжелый заряд от карабина, однако и она могла немало дел натворить. Разведчики били в упор, с готовностью к любому повороту событий, заранее обрекая себя на жертву, не стараясь спастись или укрыться. Используя фактор внезапности и без оглядки на то, что произойдет после.
Не оглянулись они и на оглушительные разрывы за спиной, окончательно разорвавшие потревоженную ночь. Не до того было. Здесь, на передовой, необстрелянных частей не было. Те же самые саперы, прошедшие с боями от Харькова, ничем не хуже были, скажем, гренадеров или же войск СС. И оттого сориентировались они очень быстро. Двоих подстрелил Волков и троих-четверых срезал Москвичев, не больше. Те же, что остались, прыснули в стороны, перекатами, на четвереньках, в общем, как угодно, лишь бы не словить пулю. Темнота — глаз выколи. Как тут уследить за всеми? Главное же что — уйти от огня, скрыться, выйти из зоны поражения.
И в ту же секунду, как только Волков и Москвичев потеряли цели, которые, может, в десяти-двадцати метрах от них залегли, сами советские разведчики превратились в мишень. Местоположение растаявших в темноте саперов было неизвестно, а вот где находится окоп, ясно заранее. Поэтому ничего удивительного не было в том, что несколько секунд спустя, стоило лишь немцам опомниться, в сторону русских разведчиков полетели гранаты. Никто, естественно, не посылал саперов на работы безоружными, в смысле, без винтовок. Они были. Но — отложенные в сторону. Кроме того — куда тут палить. Гораздо проще, наверняка зная положение, закидать гранатами. Куда денешься из окопа?
Крутящуюся ручку колотушки, [12]пролетевшую над самой головой, Волков разглядел чудом. Граната шлепнулась на доски, глухо стукнула, катнувшись в сторону. И тут же сержант, выпустив из рук карабин, с утроившимися силами поднял все еще хрипящего, не расстающегося с жизнью, зарезанного фашиста и толкнул его на гранату. А что еще сделать? Скакать козлом, вылезать из окопа на мины? Или, лучше того, навстречу залегшим черт его знает где немцам?
Грохнуло. Тело, все еще жившее, подскочило от разрыва, и часть осколков, снопом разлетевшаяся во все стороны, не миновала сержанта. Хлестануло остро, сильно по сапогам, обожгло болью голень, бедро. Волков, мигом утративший слух, мотнул головой, стараясь разогнать мгновенную тишину. Раз, другой, третий, и лишь потом тягучими мыслями, сообразив контузию, заозирался по сторонам. Потянулся к брошенному карабину, нагнулся, и тут же неведомая сила неудержимо склонила его к земле. Дважды вспыхнули перед глазами ослепительно-оранжевые круги и, не сумев поднять оружия, Волков неловко, в полуприседе, завалился на пол.
Того, что произошло дальше, он уже не видел. Ни спрыгнувших в окоп немцев, ни того, как, установив на бруствер пулемет, они принялись поливать кукурузное поле. Не видел вспыхнувших осветительных ракет, которые испуганно запускали наблюдатели, и как откликнулись на «светляков» немецкие минометчики, заславшие в кукурузу несколько последовательных залпов.
* * *
Лес, по-осеннему мокрый, за компанию и людей пронизывал сыростью. Замерзшее, переохлажденное тело отказывалось повиноваться командам мозга. Поднести к глазам левую руку с часами оказалось мучительно сложным занятием.