— На работу ушёл, — спокойно ответила Женя.
— А про него уже можно рассказывать?
— Нет, — отрезала Женя. — Никому ни слова.
— Ладно, — вздохнула Алиса. — Всё равно со мной никто не играет.
По мере приближения к рынку прохожих становилось всё больше. Эркин шёл быстро, обгоняя продавцов и покупателей.
Седой старик, натужно кряхтя, тащил нагруженную набитыми мешками двухколёсную тележку. Поравнявшись с ним, Эркин замедлил шаг, безмолвно предлагая помощь, но старик только рыкнул на него длинным ругательством.
Вчерашних знакомцев Эркин увидел сразу. Они толпились у боковой ограды возле развалин, как ему ещё вчера объяснили, рабского торга. Болтали, по рукам ходили сигареты и самокрутки. Эркина приветствовали как своего. Он встал в общий круг, но от курева отказался. Никто не настаивал. Как никто и не спросил его, где он ночевал, заработал ли что с утра. Он прописан и его дела — это его дела. Захочет сказать — скажет, захочет с кем в паре или в ватаге работать — сам разберётся, а хочет один вкалывать — пусть и вкалывает.
Эркин постоял, послушал новости и пошёл между рядами прилавков, отыскивая работу. В третьем ряду его окликнул коренастый однорукий мужчина в старом армейском мундире. Однорукий купил сразу полгрузовика картошки. Эркин и негритёнок в одном ярко-красном рваном свитере до колен перекидали картошку в маленькую тележку. Негритёнок получил три сигареты и убежал, приплясывая, а Эркин потащил тележку с рынка. Однорукий шёл рядом, показывая дорогу и даже слегка помогая на поворотах и подъёмах. Во дворе крохотного домика Эркин ссыпал картошку в подвал, и с ним расплатились.
Выйдя на улицу, Эркин пересчитал плату. Как все спальники он неплохо разбирался в деньгах, но деньги были новыми, непривычными, и он долго возился с ними. Но семь сигарет — это уже, если добавить к оставшимся от вчерашнего, не так и плохо, и с ними всё понятно. Он разложил деньги и сигареты по карманам на рубашке. Хорошо, что тогда, уходя из имения, взял себе господскую рубашку, а Женя пришила пуговицы — нагрудные карманы надёжнее.
Эркин неспешно шёл по улице, поглядывая по сторонам — не окликнут ли. Здесь, в белом квартале маленьких домов с садиками и огородами, могла быть работа, но улица уже кончалась, а надежды остались надеждами. Надо возвращаться на рынок.
Немного не дойдя до рынка, он смог присоединиться к троим цветным, кидавшим уголь во дворе какого-то явно нежилого дома. Угля было много, и они согласились на четвёртого. Толстая белая старуха, вышедшая из дверей на их голоса, молча сунула Эркину лопату и ушла.
— А чего ей? — сплюнул сквозь зубы рослый тёмный мулат, — она со старшим рассчитывается, — он кивком показал на пожилого негра, орудовавшего лопатой с механической монотонностью, — а уж он делит.
Эркин кивнул и встал в цепочку. С лопаты на лопату потёк ручеёк угля. Поднявшееся солнце ощутимо припекало, но снимать куртку некогда. Старший рычит при малейшей попытке замедлить темп. Он что, из цепняков? Или за скорость надбавку обещали? А угля и в самом деле много. Ныло плечо, отчаянно зудели и чесались под одеждой синяки и подживающие ссадины. А уголь всё тёк с лопаты на лопату. Вышла опять старуха, посмотрела на их работу и молча скрылась в доме. Даже болтавший без умолку мулат заткнулся. С лопаты на лопату… с лопаты на лопату… с лопаты на лопату…
…На рынок Эркин вернулся, когда уже смеркалось. Пустые прилавки, редкие припозднившиеся торговцы уже упаковались на ночь. Он повернул к выходу, но его окликнули.
— Меченый!
Так его назвали вчера, после прописки. Эркин усмехнулся новой кличке и пошёл на голос.
— Чего вам? — спросил он, подходя к смутным силуэтам сидящих прямо на земле людей.
— Садись, как дела?
— Нормально, — он присел на корточки, вглядываясь в лица.
Мулат Нолл, задира Стемп, а это вроде Айк — смесь, полунегр-полуиндеец, двух других он не знал.
— Удачный день, — Нолл глотнул из бутылки и передал её Стемпу.
— Завтра воскресенье, — Айк улыбнулся, блеснув зубами, — толкучка будет тесная, поработаем.
— Сегодня тоже навалом, — отозвался Стемп. — А ты, Меченый, в городе работал?
— Да, — Эркин отклонил бутылку и под смешок Айка, довольного, что ему на глоток больше достанется, добавил. — Уголь грузил.
— Оно и видно, — захохотали остальные.
— Ещё одна лопата и стал бы негром, — засмеялся и Эркин.
— Заплатили-то как?
— Нормально, — повторил Эркин.
— Не поделишься? — небрежно спросил Стемп.
— А зачем? — так же спокойно ответил Эркин.
— Это ты верно сказал, — вмешался один из незнакомых Эркину. Низко надвинутая рабская шапка скрывала его лицо, но по мелькнувшему, когда он прикуривал, очерку лица в нём можно было узнать индейца. — Ты не остался с той ватагой?
— А зачем? — повторил Эркин.
— Живешь, как хочешь, — засмеялся Айк. — Твоё дело, Меченый.
— Моё, — согласился Эркин.
И наступил момент, когда он почувствовал, что может встать и уйти.
— Еды вам, — попрощался он рабским пожеланием.
— И тебе, и тебе от пуза, — вразнобой ответило несколько голосов.
Пока говорили, совсем стемнело, и Эркин шёл безбоязненно, не оглядываясь на светящиеся окна. Редкие прохожие шарахались от него так быстро, что он даже не успевал разглядеть, белые ли они. Но за две улицы до дома его настигла песня. Опять эта проклятая "Белая гордость". Ему удалось разминуться с поющими, но к своей калитке он уже подходил осторожно, напряжённо ожидая любого подвоха. Сволочи беломордые, надо будет у парней на рынке узнать о них, не трястись же вот так каждый раз. Может, и зря он сегодня отказался от ватаги? На ватагу эти сволочи не полезут, побоятся, ватагой всегда отобьёшься. Но тогда и ночевать, и жрать со всеми. Нет, что сделано, то сделано.
Эркин бесшумно скользнул в незапертую калитку, задвинул засов. Хорошо, что дом так нелепо стоит, почти упираясь дверью в сарай, не надо идти через двор.
Незапертой была и нижняя дверь. Его ждали. Он поднялся по лестнице и потоптался возле двери, пока не услышал голос Алисы.
— Мам, там у двери кто-то.
И тогда он вошёл.
В лицо ему пахнуло горячим паром. Женя, с влажными от пота волосами, выглянула из кухни.
— Наконец-то. Вот удачно. Сейчас мыться будешь. Только Алиску домою. Давай раздевайся.
Он только кивал на её скороговорку, медленно стягивая куртку. Разулся, смотал и засунул в сапоги портянки и, с наслаждением ступая босыми ногами по гладкому приятно прохладному полу, прошёл в комнату. Да, его ждали. Стол накрыт на троих, и есть ещё не садились. Он положил на стол свой сегодняшний заработок, подумал и достал сигареты, пусть Женя выменяет чего-нибудь. Занавески задёрнуты, горит коптилка, печка топится… Эркин подошёл к ней. Он не замёрз, но прислонился к выложенному гладкими плитками боку. Как тогда, в первую ночь. Всего неделя прошла? Да, неделя.
Женя пронесла мимо него закутанную в мохнатую простыню Алису, усадила в кроватку.
— Вот сиди здесь пока, не сходи, — и, идя обратно, кивнула ему. — Идём.
На кухне просто жарко, плита раскалена, на плите булькает бак с кипящей водой. На полу большое жестяное корыто, в таких в имении стирали.
— Раздевайся, мыться будешь.
Он стягивал с себя сразу отсыревшую отяжелевшую одежду. Женя отобрала у него рубашку и трусы, засунула в ведро с радужной от мыла водой.
— Давай, — торопила его Женя, — остынет. Или горяча?
Он помотал головой, уже стоя в корыте.
— Тогда садись, меньше брызгаться будешь. Портянки твои где, в сапогах оставил? Сейчас принесу и мыло достану. Да, держи.
Ему в ладонь лёг продолговатый розовый округлый брусок. Он повертел его в мокрых ладонях, и от вспухшей пены пахнуло далёким, почти забытым. Он зажмурился и окунул лицо в эту пену, ласковую и мягкую, несравнимую с жёсткой едкой пеной рабского мыла, которое раз в месяц давали в имении.
Руки Жени тёрли, отскрёбывали ему голову и спину, а он только кряхтел и отфыркивался.
— Ты что, в угле валялся?
— Нет, я его грузил.
Женя засмеялась, и Эркин довольно усмехнулся получившейся шутке. На плите что-то зашипело, и Женя метнулась туда, потом убежала в комнату. Он сидел в горячей воде, растирал себя, руки, грудь, живот, ноги и вылезать совсем не хотелось. Пена текла с волос по лицу и уже пощипывала глаза, и тут на него обрушилась вода — Женя облила его из ковша, аж дыхание от неожиданности перехватило.
— Так, — Женя критически его осмотрела. — Вылезай, буду воду менять.
— Может, хватит? — неуверенно спросил Эркин.
— Ты на воду посмотри. Она же чёрная. И к плите встань, а то продует.
Её приказной тон не обижал, подчиняться ему было даже приятно. Это же она.
— Давай, садись.
Эркин повернулся к ней. Разрумянившаяся, в туго подпоясанном халатике, с собранными в узел волосами, Женя ждала его, держа в руке ковш. Он вдруг подумал, какой он костлявый, в пятнах синяков и ссадин, с шрамами, а о лице и говорить нечего… Он ссутулился, прикрываясь руками, и шагнул в корыто.
И снова эти руки, их прикосновения словно смывали проснувшийся стыд за свое изуродованное тело, ставшее некрасивым, обычным рабским телом. Он сидел, согнувшись, в слишком коротком для него корыте, упираясь лбом в согнутые колени.
— Ну вот, совсем другое дело.
Руки Жени перебирают его волосы, мягко поднимают его голову, и их глаза встречаются. Женя улыбается. Он не помнит у неё такой улыбки, мягкой и сильной сразу, нет, тогда у неё такой улыбки не было. И не ему, а ей впору спрашивать: "Ну, как, теперь не страшно?". И в красном свете огня плиты её кожа кажется тёмной, чуть светлее, чем у него самого. И глаза у неё, те же, тёмные, на пол-лица, но… но смотрят они по-другому, как и эта улыбка другая… А её руки проходят по его ключицам, груди… смывают всё, будто и не было ничего.
— Ну вот, — Женя выпрямляется и берет ковш, — вставай, оболью ещё раз и всё.
Он послушно встаёт, и Женя обливает его так, чтобы вода мягко струилась по телу, не разбрызгиваясь.
Женя дала ему полотенце.
— Вытирайся и выходи. Иди в комнату, там тепло. Да, чистое там на стуле, оденься.
Эркин только кивнул в ответ.
— И ждите меня, я быстренько.
Он не выдержал и остановился в дверях.
— Помочь?
— Иди-иди, — фыркнула Женя.
Когда она, закручивая в узел мокрые волосы, вошла в комнату, Эркин в одних трусах сидел возле кроватки Алисы и играл с ней в "ласточкин хвостик". Алиса своего не упустит. Сегодня они осваивали игру в две руки.
— Так, с вами всё ясно. За стол, игроки, — скомандовала Женя.
Этот ужин Эркину дался легче. Он вообще легко ко всему привыкал и приспосабливался. Иначе рабу не выжить.
— Эркин, мне тут дрова предложили купить. Наши уже на исходе. И недорого.
Он выжидательно поднимает на неё глаза. Он уже знает, что недорогие дрова — это очень серьёзно, а что в сарае осталось всего ничего, сам сегодня утром видел.
— Только почему недорого. Их не только колоть, их пилить ещё надо. Привезут, свалят и уедут. А пилить и колоть…
— Нанять надо, — перебивает он её.
— Это кого же я найму?! — не разобравшись, сразу возмущается Женя. — И это сколько с меня за такую работу слупят?!!
— Меня, — спокойно отвечает он. — Меня и наймёшь. И я днём смогу работать. Я же нанятый. А о плате, — он делает хитрую гримасу, — о плате договоримся.