– Раечка, ты золото! – не покривила я душой. – Пусть принесут утку, да побольше. И даже можно что-нибудь из спиртного. Что там есть из спиртного?
– Все есть. – Рая растерянно заморгала. – Только разве тебе можно спиртное, Евочка?
– В небольших количествах можно, – соврала я. – Рая, пусть принесут вина.
– Белого или красного?
– На твое усмотрение.
Я вперила требовательный взгляд в Козырева и спросила тоном, предполагающим исключительно положительный ответ:
– Владимир, поужинаешь со мной? Давай не отказывайся, выпьем за спасение прекрасной дамы…
* * *
Мы сидели на разных краях кровати: я слева, он справа. Между нами стоял поднос с едой и вином. Мы уселись так сразу, как только за горничной, принесшей ужин, закрылась дверь, и молчали минут пять, пока мне первой не надоела эта игра в молчанку.
– Ну и какого хрена ты тут делаешь, Козырев?
– Собираюсь разделить с тобой трапезу.
– Я не об этом, я о глобальном.
– Ну, если о глобальном, то я здесь спасал твою девичью честь. Или ты не заметила?
– А я тебя просила?
– Конкретно меня нет, но ты так орала. Я подумал, что стоит вмешаться.
– Ты решил, я орала из-за того отморозка? – Я зло дернула плечом.
– Откуда ж мне знать, из-за чего или кого! – Вовка взъерошил волосы и впервые за эти пять минут посмотрел мне прямо в глаза. – Почему ты кричала, Ева?
– Видел? – Вместо ответа я запрокинула голову к потолку. – Она появилась прямо у меня на глазах.
– Ну-ка. – Вовка поймал меня за руку, поддернул вверх рукав свитера, покачал головой. – Эта хрень увеличилась.
– Знаю. – Я не стала смотреть на «эту хрень», достаточно того, что я ее чувствую. – Почему ты не уехал?
– Я собирался. А потом ты заорала.
– И что?…
– Я передумал.
– Добрый, значит?
– Рассудительный. Без меня ты наделаешь глупостей.
– Я и с тобой их наделаю.
– Со мной это будут тщательно просчитанные глупости, а без меня – спонтанные.
А руку мою он так и не отпустил, сжимал не так чтобы очень крепко, но не высвободишься, и поглаживал осторожно ладонь. Щекотно. Сказать, что щекотно? Так ведь гладить перестанет, а я этого не хочу.
– То есть ты решил остаться?
– А что решила ты? – Смотрит внимательно, в рыжих глазах сомнение и надежда. Понимаю, какого ответа он ждет, но не уверена, готова ли я.
– Не знаю. – С Вовкой лучше не жульничать, а сказать так, как есть. Пусть сам решает, стою ли я того, чтобы со мной возиться.
– Вот адрес. – Сложенный вчетверо листок упал мне на колени.
– Ага. Давай ужинать.
– Как скажешь, хозяйка…
Я давилась уткой и не чувствовала вкуса вина. А все из-за Козырева, ох зря я пригласила его на ужин. Одной было бы комфортнее, а так кусок в горло не лезет. Пить получается лучше, чем есть. Сейчас напьюсь, и будет мне счастье. Может, хоть одну ночь удастся провести спокойно. Если к пьяным вдрызг девицам призраки не пристают. Нет, похоже, одной бутылкой вина я не напьюсь. Мне, пожалуй, и двух будет мало. Спуститься, что ли, вниз, взять сразу парочку, чтобы уж наверняка?
Я уже встала с кровати, когда Вовка поймал меня за руку.
– Далеко собралась, Евочка-припевочка? – В медово-рыжих глазах опять плясали золотые искры. Или мне это просто показалось?…
– Недалеко, на первый этаж за добавкой. – Я взмахнула пустой бутылкой.
– А зачем тебе добавка? – Руку мою он так и не отпустил.
– Напиться хочу. – Другу детства Вовке Козыреву нужно говорить только правду.
– А без этого никак?
– А без этого я не усну.
– Почему?
Странный он какой. Не понимает, что страшно спать, когда у тебя такая хреновина над головой и на руке хреновина, только поменьше. Нет, про то, что страшно, я Козыреву не скажу, лучше совру что-нибудь.
Соврать он мне не дал.
– Боишься, – произнес скорее утвердительно, чем вопросительно.
– А ты как думаешь? – Уходить за вином вдруг расхотелось. Мало ли, я уйду, и он тоже уйдет…
– Не бойся, Ева-королева, я за тобой присмотрю. – Вроде насмешливо сказал, а глаза серьезные-серьезные. Значит, защищать меня решил. Благородный.
– Присмотришь? – Мне бы сказать что-нибудь ехидное, такое, чтобы сразу стало ясно, что ни в каких защитниках я не нуждаюсь и сама со всеми своими проблемами разберусь, а я не сказала, уселась обратно на кровать, на сей раз рядом с Вовкой, близко-близко, нога к ноге. Ух, ну до чего ж у него глаза красивые! И волосы тоже, не рыжие, а темно-медовые, летом выгорят и станут золотыми. И загара он не боится, рыжие ж боятся, а у него кожа не белая, а даже чуть смуглая.
– Что?
И губы красивые…
– Ничего…
…А дыхание прохладное, пахнет мятой и немного корицей. Я ведь целовалась с ним раньше, во времена босоногой юности. Что ж тогда ничего такого не почувствовала? Молодая была, глупая? А сейчас старая и умная, научилась разбираться в этих вещах…
Я-то научилась, я-то понимаю, а он как же? Что он чувствует? Тело чужое, необжитое, неухоженное, губы чужие, руки, ноги, волосы. Каково ему со мной такой – незнакомой? А мне самой каково? Может, я его вижу, слышу и чувствую по-другому именно потому, что все это: губы, руки, ноги, волосы – все не мое. Заимствованное счастье. Нет, ворованное…
Вырываться из плена Вовкиных губ, глаз и рук было тяжело. Моя б воля – не вырывалась бы, но воля не моя, как и тело…
– Козырев, пусти!
Послушался. Не сразу, с неохотой, но отпустил.
– Не могу я так. – Вовке нужно говорить правду, я помню. Но это не совсем правда. Я-то как раз могу и хочу, но вот домик не мой. И хозяйничать в этом домике я права никакого не имею, и гостей впускать…
– Мне уйти? – Я так и не поняла, обиделся он или нет. Глаза непроницаемые, дыхание ровное, а всего секунду назад было сбивчивым.
– Уйти, наверное. – Вцепиться бы в него мертвой хваткой и никуда не отпускать, потому что с ним спокойно, а без него кругом одна… паутина. – Только недалеко, если можно.
– Я недалеко, за стеночку, – Вовка улыбнулся, глаза его стали прежними – медовыми с золотым. – Ты зови, если что.
– Спасибо. – Я тоже улыбнулась, хотя мне совсем не хотелось. – Позову.
Вовка ушел, пожелав мне спокойной ночи и еще раз напомнив, что он рядом. Это хорошо, так мне значительно спокойнее. Голос у меня окреп, позову, если что…
Спать совсем не хотелось, мысли в голову лезли всякие тревожные, начиная с паутины на моем потолке и заканчивая запахом Вовкиных губ. Может, стоит расслабиться, принять ванну, смыть тревоги минувшего дня? Да, стоит! Я и соль для ванн купила, с дурманным запахом иланг-иланга.
Вода набиралась, а я не спешила. Люблю, когда ванна уже полная, чтобы сразу в теплую воду, по самый подбородок. Время есть на то, чтобы прибраться, расстелить постель, снять одежду, натянуть халат. Все, я готова.
Вода была правильной температуры, в меру горячей, но не обжигающей. Я закрутила кран и потянулась за банкой с солью. Соль рыжая, с золотистыми крапинками, как Вовкины глаза. Пахнет не корицей и мятой, но тоже хорошо. Я зачерпнула горсть и замерла, разглядывая свое отражение в воде.
Отражение мое и в то же время не мое. Волосы длинные, мышиные, не заколоты шпильками, как у меня, а распущены, падают на худые плечи. Самые кончики мокрые и от этого кажутся темнее. Лицо задумчивое и грустное, серые глаза подслеповато щурятся, а руки свободные. Правая тянется ко мне.
Банка с солью падает на кафельный пол, катится куда-то под ванну. Плевать на банку! Я понять хочу!
Это страшно и одновременно восхитительно-необычно, касаться собственного отражения: ладонь к ладони, пальчик к пальчику. Я почти чувствую это прикосновение и почти не боюсь. Глупо бояться самой себя…
Ладонь обжигает болью. Сначала я думала, что это из-за слишком горячей воды, но она не горячая, а холодная, на глазах затягивается тонкой пленкой льда. Из-за пленки этой я не понимаю, что та, другая я, хочет мне сказать. Она кричит, а я ничего не слышу, выдергиваю из воды в мгновение окоченевшую руку и прижимаю к груди…
Лед в ванной идет трещинками, как раньше потолок. Я готовлюсь увидеть паутину, а вижу слова – «Помоги мне».
Я бы помогла! Честное слово! Мне бы знать, как именно, но ответа нет, и слов из трещинок тоже. Лед растаял. Вода исходит паром, и никакого отражения…
Мне больше не страшно. Та, другая, не причинит мне вреда. Она просто пытается мне что-то объяснить, но ограничена в средствах выражения: пар, вода, паутина… А я, безмозглая, ничего не понимаю, и она злится. Нет, она в отчаянии. Теперь я чувствую ее отчаяние, как свое. А еще понимаю, что время уходит, и совсем скоро случится непоправимое…
Не могу больше оставаться одна. Только бы Вовка еще не спал.
Вовка открыл сразу, стоило мне лишь коснуться дверной ручки.
– Ева? – В медовых глазах удивление и радость.
– Можно я у тебя переночую?
– Заходи, горе мое…
* * *
– От Лизоньки подарок? – Андрей Сергеевич смотрит на цепочку, но надеть не решается. Может, оттого, что она на дамский манер сделана, тонкая и нежная?
– Подарок, – киваю, а сама не свожу взгляда с камушка. Он разгорается, набирается света и красноты.
– А что ж она сама мне не подарит? – Князь мечтательно улыбается. – Или, может, стыдится до венчания? Что скажете, Соня?
– Стыдится, – опускаю глаза, чтоб он не прочел в них мой себе приговор. – Но очень хочет, чтоб вы его приняли и… надели.
– Конечно, если Лизоньке так хочется. Только уж больно вещица хрупкая, как бы не порвать…
Вот и все. Призрачная паутина у князя на шее. Замираю, боюсь вздохнуть. Что же дальше будет-то? Вдруг обманула меня Стэфа.
– Колется что-то, – Андрей Сергеевич касается камешка пальцем и удивленно вскрикивает.
Гляжу, не отрываясь: не камешек это более, а паучок. Рубиново-красное тельце, золотые лапки. Откуда лапки-то взялись? А на коже у князя кровавая царапина.
– Вы только посмотрите, Соня, какая вещица презабавная! – Князь улыбается, а потом быстро прячет паучка под рубаху. – Лизонька такая затейница. Вы ей от меня благодарность передайте. А впрочем, не нужно. Завтра я сам с благодарностью… – Он останавливается на полуслове, смотрит на меня внимательно-внимательно, точно видит впервые, а в глазах опять штормовая синь и нет более никакой лазури.
Приседаю в торопливом реверансе, убегаю. Сердцу колко и тревожно, но сделанного не воротишь…
* * *
Вовкина кровать узкая, вдвоем на ней не особо развернешься. Да я и не хочу разворачиваться, мне бы поспать. Вот так, уткнувшись носом в Вовкино загорелое плечо. А он не спит, дышит ровно, думает о чем-то. Спросить бы о чем, но сил нет и спать хочется.
Решение я приняла, уже стоя на самой границе между сном и явью, как мне казалось, правильное решение.
– Вставай, моя королева, топай к себе в опочивальню. – Кажется, только глаза прикрыла, а уже вставай!
– Зачем в опочивальню?
– А затем, чтоб не скомпрометировать себя ночкой, проведенной в постели наемного служащего.
– Так не было ж ничего, Козырев.
Не было, Вовка вел себя как джентльмен, даже вопросов задавать не стал, когда я приперлась к нему на ночь глядя, даже место у стеночки уступил, чтоб я, чего доброго, во сне с кровати не свалилась.