– Зато я тебя видела, – Инга толкнула его в бок, – трясся, как осиновый лист.
– Вот уж не думала, что тебе когда-нибудь бывает страшно, – улыбнулась я Кириллу.
Вообще-то я собиралась сделать ему комплимент, но отчего-то Калинин-младший отреагировал на мое невинное вмешательство в разговор неадекватно. Он холодно посмотрел на меня, помолчал пару секунд (при том он пялился на меня так внимательно, что я чувствовала себя лабораторной мышью, мне сквозь землю провалиться хотелось), а потом, усмехнувшись, сказал:
– Да, иногда бывает страшно. Но вам не понять.
И вот в тот момент что-то оборвалось внутри меня. Словно кто-то невидимый в спину меня толкнул.
Мне многие говорили, что я странная. У той же Лерки любимая присказка: «Кашеварова, да ты немного не в себе!» Сама я склонна верить, что к городским сумасшедшим меня отнести пока нельзя. Но все же иногда я и сама не могу понять, какие мотивы руководят моими спонтанными действиями.
Не думаю, что Кирилл Калинин хотел обидеть меня этим пренебрежительным «вам не понять». Но фраза эта прозвучала для меня, как выстрел стартового пистолета. В глазах потемнело – да как он смеет так со мной разговаривать?! Да у меня с детства боязнь высоты, и все-таки я целый месяц занималась никому не нужным самопреодолением на аэродроме, и все из-за него, из-за дурака этого! Я прыгала с антенны на Пироговке, и тоже из-за него. Чтобы понравиться этому бездушному остолопу, я столько раз бездумно рисковала жизнью! Столько нервных клеток было потрачено, и все для того, чтобы он, сузив синие свои глаза, сказал: «Вам не понять».
Не понять?!
А вот это мы еще посмотрим!
Хорошо, что он успел-таки сложить мой парашют перед тем, как я объявила о позорной капитуляции. Хорошо, что парашютная система стоит очень дорого, почти как неплохой автомобиль – поэтому я не рискнула оставить ее в кафе. Парашют был под рукой; я продела руки в лямки и, не говоря ни слова, устремилась туда, откуда только что возвратилась парочка парашютных снобов.
* * *
Карабкаясь вверх по так называемой тропинке, сплошь состоящей из поросших мхом валунов, я развила такую скорость, что Кирилл Калинин вскоре остался далеко позади. Злость придала мне сил. Я не обращала внимания ни на хлещущие по лицу ветки, ни на беспомощные калининские вопли: «Саня! Подожди, куда же ты?»
Мое лицо горело, мой маникюр был безнадежно испорчен, за моей спиной был парашют, и я была зла, зла, зла на весь окружающий мир за то, что мой беспутный любимый мужчина так безнадежно молод и непоправимо глуп, за то, что он с такой легкостью клюет на загорелые ляжки и проколотые пупки, за то, что мой собственный пупок стыдливо прячется в жировых отложениях, за то, что Калинину двадцать четыре, а мне тридцатник. Да мало ли за что еще! Главное, что я была взбешена!
Наконец мне удалось добраться до небольшой вытоптанной площадки, своеобразного каменного балкончика, спрятанного среди скал. Я рухнула на обломок какого-то бревна, чтобы перевести дух. Я вполне могла позволить себе отдых, но только весьма непродолжительный, ведь по моим следам карабкался Кирилл. Если он меня здесь застанет, не миновать скандала. Со свойственным пылким юношам вроде него максимализмом, он разорется – мол, и ненормальная я, и истеричка, и вообще таким непредсказуемым старым вешалкам экстремальный парашютизм противопоказан.
Ничего, мы еще посмотрим, кто кого. Я докажу, что умею расправлять крылышки не хуже пупковой серьгоносицы Инги.
Я старалась дышать как можно медленнее, чтобы поскорее утихомирить развоевавшееся сердце.
И вот наконец час икс наступил. Я медленно поднялась с бревна и подошла к самому краю обрывчика. Мельком взглянув вниз, сообразила, что делать этого во время прыжка не стоит, – если я, конечно, не хочу от страха вытошнить собственное сердце.
Мои действия были механически-машинальными. Я отлично знала, что надо делать. Потуже затянуть лямки парашюта. Взять в правую руку «медузку» – крошечный купол, который, надувшись в воздушном потоке, вытянет за собой основной. Хорошенько прогнуть спину. Напружинить ноги. И…
– Саня! – сзади послышался треск сломанных веток.
Я обернулась – ко мне стремительно приближался секс-символ отечественного парашютизма Калинин Кирилл. Правда, в тот момент он выглядел скорее как жертва марафонских гонок: волосы стоят дыбом, глаза выпучены.
– Саня! Не делай этого! Только не сама! – надрывался он.
Я могла, облегченно вздохнув, ответить: «Хорошо, не буду» – и с чистой совестью обмякнуть в его сочувственных объятиях. Но не для того я проделала такой путь, чтобы с легкостью покориться обстоятельствам, которые в иной момент моей парашютной «карьеры» показались бы мне спасительными.
Должно быть, более эффектного поступка я не совершала еще в жизни. Если, конечно, не брать в расчет тот случай, когда пару лет назад я на спор пыталась соблазнить своего начальника, Максима Леонидовича Степашкина, и заявилась в его кабинет в костюме секси-медсестрички. Шеф был трезв, и фокус не удался. В итоге я чуть не лишилась работы, а бедный Степашкин – аппетита.
К чему я все это?
Ах да… Но все равно я выглядела по меньшей мере круто, как ангел Чарли из одноименного кинофильма. Такая лихость мне отнюдь не свойственна, но меня довели, понимаете?
– Стой, где стоишь! – срывающимся от волнения голосом я выкрикнула эту коронную фразу киношных самоубийц. – Раз… Два… Три…
На счет «три» адепты парашютизма обычно со счастливым «аааааа!» срываются вниз, но я так и осталась тупо стоять на краю скалы. Мои ноги словно приросли к камням, и сдвинуть меня с места не могла никакая сила. Наверное, в этом и состоит животный инстинкт самосохранения – сама-то я готова была рискнуть, но мое тело отчаянно цеплялось за жизнь.
Сзади послышалось снисходительное фырканье – я стояла к Калинину спиной, но готова была поклясться, что его темные, четко очерченные, как у южной красавицы, губы искривились в презрительной ухмылочке.
– Ну что, попрыгунья, снимай парашют и идем ужинать, – сказал он.
– Ни фига, – мрачно отозвалась я, – я решила это сделать и сделаю.
– Сань, ну что за детский сад? Я пока гнался за тобой, как раз об этом думал. Ты права. Этот спорт не для всех. И если это не доставляет тебе удовольствия, то незачем и пытаться. Это не значит, что ты чем-то хуже меня или Инги. Просто каждому свое.
Я недоверчиво обернулась – с каких это пор Калинин-младший стал таким рассудительным?
Он сидел на том самом бревне, с которого я поднялась несколько минут назад в мрачной решимости покорить пугающую высоту.
– И Денис мне то же самое говорил… – продолжил он.
«Все понятно, – усмехнулась я, – он так сладкоголосо поет со слов старшего брата. А сам считает совсем по-другому. Это Денис, сжалившись надо мной, подговорил его выдать мне этот проникновенный монолог!»
– Саня, поверь мне, мое отношение к тебе не изменилось. Я по-прежнему считаю тебя… очаровательной и все такое…
– И все такое? – с грустной насмешкой переспросила я. Неужели он сам не понимает, насколько неубедительно прозвучали его слова?
Думаю, если бы Калинин промолчал, я бы так и не предприняла бы ничего. Но это «и все такое» сделало свое дело, и опять я стала жертвой собственной импульсивности. Честно говоря, я плохо соображала, что творю. С громогласным «ну и пожалуйста» я отвернулась от Калинина, еще на мгновение задержалась над пропастью и, зажав в правой руке вытяжной парашют, полетела вниз. Вот что интересно – впервые мне удалось не орать дурниной во время прыжка. Зато я явственно слышала удаляющийся крик Кирилла Калинина, содержание которого ничего хорошего не предвещало. Потому что кричал он:
– Дура-а-а-а-аааа!
* * *
Оставшиеся три итальянских дня я провела в хмельном угаре триумфатора. Кирилл и Инга, конечно, совершили еще по два прыжка, но от меня такой прыти никто не требовал, я и так была Маргаритой на этом балу.
Не могу сказать, что жест моего отчаяния был красивым. То есть само отделение от скалы удалось мне на славу (жаль, что на человеческой спине нет глаз, что бы я только не отдала за удовольствие видеть вытянувшуюся физиономию Кирилла), зато с приземлением были проблемы. Только когда я услышала спасительный хлопок раскрывшегося купола над моей головой, я вспомнила слова Инги о том, что площадка для приземления слишком мала и она едва не повисла на сосне. Но Инга-то – опытная парашютистка, она больше трехсот раз прыгала со скал. А для меня это был всего второй бейс-прыжок. Поэтому я только и могла тупо таращиться вниз, не понимая, где она вообще умудрилась найти площадку приземления, ведь подо мной были сплошные острые камни и деревья!
Хорошо, что мне вовремя вспомнилась лекция моего аэродромного инструктора дяди Гоши, который говорил, что в приземлении на дерево нет ничего страшного. Только если уж такое произошло, надо «целиться» в самый центр кроны, чтобы не пораниться об острые ветки. И закрыть руками лицо. Так я и поступила. Как ни странно, приземление мое было относительно мягким. И я уже готова была издать победный клич, когда вдруг поняла, что падение приостановлено, а ноги мои так и не коснулись земли.
Итак, я повисла на сосне в трех метрах от земли. Спуститься вниз не представлялось возможным. То есть были, наверное, какие-то способы, но рисковать я не стала – все равно же меня быстро найдут.
Оптимисткой я была первые полтора часа унылого висения на сосне. И только потом в голову мою начали закрадываться страшные подозрения: а вдруг Кирилл Калинин воспринял акт моей маленькой и такой по-человечески понятной мести как личное оскорбление? Вдруг искать меня никто и не собирается? И в тот момент, когда я уже пыталась нащупать ногой ближайшую ветку, чтобы мужественно попробовать спуститься вниз, откуда-то справа послышался легкий матерок – там как заправские грибники перекликались братья Калинины, которые уже потеряли надежду отыскать меня среди скал.
– Я здесь! – что есть мочи заголосила я.
Через полчаса я была уже на земле; Кирилл вертел меня в руках и прижимал к себе, как будто бы я была его любимым плюшевым медвежонком. Оказывается, они уже давно потеряли надежду увидеть меня живой. Кирилл не был уверен, что мой парашют открылся, и боялся наткнуться на мое окровавленное тело. Потом Денис по секрету признался, что во время мрачных поисков они светски обсуждали тему международной трупоперевозки.
А тут я весело повисла себе на дереве, как очаровательная елочная игрушка.
В тот вечер мы отмечали мой прыжок в прибрежном баре, и Калинин трогательно подкладывал на мою тарелку кусочки пиццы.
– Кушай, малыш, – нежно приговаривал он, – я же знаю, как ты пожрать любишь!
А я даже не пыталась придумать аргументы, чтобы отстоять собственную женственность, я наворачивала божественно вкусные промасленные кусочки пиццы, и на лице моем застыло выражение абсолютного блаженства. Я чувствовала себя победительницей! За весь вечер Кирилл даже не посмотрел в сторону Инги, зато мою руку он отпускал только в те минуты, когда мне необходимо было схватиться ею за очередной деликатес.
И я была уверена, уверена на все сто процентов, что поступила правильно.
Но счастье мое длилось не так уж и долго.
Потому что очередной тост Кирилла Калинина был таким:
– Выпьем за то, что наша Саша покорила две бейс-высоты. Она уже прыгнула с антенны и со скалы. Осталось прыгнуть с крыши и с моста, и тогда ты, мой малыш, можешь считаться настоящим бейсером!