Даже когда она говорила разумные вещи, голос ее звучал подавленно и горько.
Утро принесло неожиданные вести: пловдивский аэропорт по-прежнему был закрыт из-за тумана, поэтому весь их рейс перевозили в Бургас, где видимость была хорошей и куда, как бодро объявила представительница турфирмы, уже вылетел так и не забравший их вчера самолет. Несколько человек выразили удивление: Бургас — исключительно летний аэропорт и зимой закрыт вообще. А через некоторое время среди туристов пронесся слух, что кто-то из их товарищей по несчастью — сын не последнего в руководстве «Лукойла» человека. А «Лукойл» заливает керосин в баки «Тайги». Видимо, сын позвонил папе и пожаловался на погоду, а папа, в свою очередь, позвонил напрямую руководству «Тайги» и тоже на что-то пожаловался. Или чем-то пригрозил. И значит, есть надежда, что болгарский туман для их злополучного рейса все-таки развеется. Мать чрезвычайно обрадовалась этим слухам: мир держится на личных связях, а не на коммерческой выгоде, как принято считать, поэтому шанс улететь в ближайшее время у них действительно есть. И она не могла не поделиться с дочерью своей радостью:
— В кои веки повезло! Прямо как в лотерее.
Дочь молча вставила в плейер новый диск.
Дорога до Бургаса заняла более пяти часов. На непродолжительных остановках мать фотографировала опушенные инеем сосны и пихты. Дочь по-прежнему пыталась куда-то дозвониться.
— Чего ты добиваешься? — спросила мать, когда их автобус снова тронулся в путь. — Чтобы он открытым текстом сказал тебе, что ты ему не нужна?
Дочь не отрывала взгляда от экрана висевшего прямо перед ними телевизора.
— Если бы мы вовремя вернулись в Москву, — сказала она, не поворачивая к матери головы, — я бы с ним встретилась, и он не смог бы вот так меня послать куда подальше.
На лице у матери возникла грустная усмешка:
— И как бы, интересно, ты с ним встретилась, если вы не можете даже созвониться?
— Пришла бы к нему на работу.
— Чтобы прийти к нему на работу, нужен пропуск.
— Я бы ждала у дверей после конца рабочего дня.
Мать вздохнула, набираясь сил для дальнейшего разговора.
— У тебя есть чувство собственного достоинства?
— А ты понимаешь, что такое любовь? — сдавленно прошипела дочь, блеснув подступившими слезами.
— Куда мне! — сказала мать. — В мои-то годы.
— Вы с папой только и знаете, что работа, — не смягчаясь, продолжала дочь, — а чувства для вас как будто не существуют.
Мать понимала, что обижаться нельзя, и не обиделась. В юности каждая страсть как затмение. И когда она затмевает личность, человек говорит не своим, а ее языком.
— Давай разберемся, — сдержанно сказала мать. — За ту неделю, что мы катались, он ответил на твои звонки всего два раза.
— Но ответил же!
— А весь последний месяц? Он то якобы куда-то уезжал, то был занят по горло. Даже новый год вы встречали не вместе. Он явно хочет с тобой расстаться, просто не решается сказать об этом в лоб. Надеется, что ты поймешь сама.
— Как он может этого хотеть, если такой девушки, как я, у него еще не было?! Он сам говорил.
— То есть он перебирает и сравнивает, так получается?
Дочь молчала. Затем пробормотала с тупой ненавистью:
— Все из-за этого проклятого самолета! Если бы сейчас я была в Москве…
Мать решила не возражать.
Когда до Бургаса оставалось около получаса, туман стал слабеть, и вскоре небо сверкнуло голубизной. Автобус оживился, пошли радостные предположения, но почему-то аэропорт встретил их пустым черным табло, на котором не значилось ни прилетов, ни вылетов. Сопровождающая помчалась выяснять, в чем дело, и вернулась с изменившимся лицом: в Бургасе оледенела взлетно-посадочная полоса, и присланный за ними самолет, час прокружив над аэропортом, но так и не получив «добро» на посадку, вернулся в Москву.
Пока мать собиралась с духом, чтобы совершить второй звонок на работу, откуда-то приплыла информация, что «Тайга», понуждаемая чинами из «Лукойла», посылает за ними другой самолет с более опытным пилотом. Кто-то тут же, горячась и ссылаясь на дальнего родственника, бортмеханика, стал доказывать, что это полная чушь: ведь рейс стоит столько, что авиакомпании выгоднее неделю держать туристов в Болгарии, чем снова так рисковать. Все, у кого в мобильном телефоне имелся выход в Интернет, тут же осадили сайты «Тайги» и Домодедова, но безрезультатно: информации об их рейсе не было вообще. Кто-то нервно пошутил, не попросить ли им статус беженцев у болгарских властей. Кто-то пошел искать кофейный автомат.
Время шло, слухи роились в воздухе. Если сегодня за нами не прилетят, то почему нас не увозят из аэропорта? Что выжидают? А вдруг никуда не расселят и ночевать будем здесь? А здесь даже негде присесть… Часа через три зал вылета представлял собой сюрреалистическую картину: немногочисленные служащие куда-то растворились, чтобы их не донимали бесконечными расспросами; очумелые дети с воплями катались на багажных тележках, заставляя их со звоном сталкиваться и разлетаться, а измученные взрослые расселись за стойками регистрации и на лентах для транспортировки багажа — единственных доступных посадочных местах.
Мать переходила от одной группы несостоявшихся пассажиров к другой, чтобы собрать хоть немного новостей. А что говорит представительница турфирмы? Да она знает не больше нашего. Вот найти бы ту сотрудницу аэропорта, у которой высветлены прядки… Она вроде как постоянно на связи с «Тайгой». А вон она, видите, и сейчас говорит по телефону. Завидев болгарку, к ней тут же ринулась толпа. На ломаном русском женщина устало объясняла, что скорее всего самолет сегодня не прилетит. Скорее всего. Но нужно подождать…
В девятом часу вечера надежда иссякла. Злополучные пассажиры вновь принялись рассаживаться по автобусам для отправки в гостиницу. На сей раз их решено было увезти в расположенный неподалеку курортный городок Несебр. А отель, в котором их разместили, располагался на первой линии менее чем в десяти метрах от воды. Кто-то из последних сил пошутил, вот, мол, до чего они докатились: с трех тысяч метров над уровнем моря — до самого моря.
— Удивительно! — с улыбкой сказала мать, глядя в огромное — во всю стену — панорамное окно. — Никогда не была зимой на море. Наверное, в этом есть особая прелесть. Как ты думаешь? — Я хочу в Москву, — процедила дочь. Скорчившись на диване, она переключала каналы телевизора.
— Я тоже, но что поделаешь?
— Тебе не терпится снова на работу? — с издевкой осведомилась дочь.
— Я отвечаю за людей, которые мне доверились. Они меня ждут, а я ничем не могу им помочь.
— Как будто они умрут, если завтра не купят свои квартиры!
— Умереть не умрут, но у них могут сорваться планы. С одним клиентом, например, я должна была оформлять в банке сделку по ипотечному кредиту. Если тянуть, то продавцы могут поднять цену — они люди взбалмошные.
— Ах, какая беда! Твой клиент заплатит немножко больше.
— У него разъезд по двум квартирам, — сказала мать, — и каждая тысяча долларов на счету.
— А у меня вся жизнь на счету, понимаешь ты это или нет?! — взорвалась дочь.
Мать молча открыла балконную дверь и, выйдя на лоджию, стала смотреть на скупо освещенную и почти пропадающую в тумане полосу прибоя.
Утро блеснуло надеждой. День выдался ясным и солнечным, и за завтраком ни у кого не возникало сомнений, что уж сегодня-то самолет за ними пришлют, и сядет он без проблем. Настроение у всех было приподнятым, однако информацию о рейсе велено было ждать до обеда. Тогда-то мать и предложила пройтись по пляжу, и вскоре они с дочерью уже взрывали усыпанный ракушками песок своими унтами — бежевыми у матери и ярко-красными у дочери. — Пока ты умывалась, я смотрела новости, — сообщила мать, — здесь ловится российский первый канал. Говорят, что не работает ни один аэропорт в Болгарии. В Софии людей не успевают расселять, они в зале ожидания как сельди в бочке. А мы тут как у Христа за пазухой.
Дочь демонстративно отвернулась. Видимо, ей претили любые проявления положительного настроя.
— Он так и не ответил? — спросила мать.
— А ты, конечно, рада? — огрызнулась дочь.
— Признаться, да.
Дочь с шумом выдохнула воздух. Матери показалось, что точно такой же звук должны издавать драконы, изрыгающие пламя.
— А почему, собственно, я не должна радоваться? — задалась вопросом мать. — Я радуюсь тому, что тебя оставил в покое человек вдвое тебя старше. Практически мой ровесник.
— Неправда, не ровесник!
— Ну насколько он меня младше? Лет на пять? Когда мужчина в таком возрасте начинает интересоваться девушками, еще не закончившими школу…
— Подумаешь, всего полгода осталось!
— И тем не менее. Когда такое случается, это означает, что у мужчины глубокие комплексы и нужен кто-то, чтобы смотреть ему в рот и тешить его самолюбие. Девушка в терапевтических целях, так сказать.
— Ты ведь знаешь, откуда у него комплексы!
Она, разумеется, знала: ведь чуть ли не каждый вечер на горнолыжном курорте был посвящен рассказам об их истоках. Всему виной его бывшая жена — холодная, как Северный полюс, и бездушная, как гипсокартон.
— Ты представляешь, — возмущенно повествовала дочь, — однажды они приехали на день рождения к одному его другу, и пока отмечали, их машину ограбили. Вытащили климат-контроль, другую технику… Короче, он налетел тогда на полторы штуки баксов. И вот, когда они вышли из гостей и увидели, что случилось, знаешь, что она сделала? Она сказала: «Поймай мне такси — я поеду домой, а то ты здесь еще долго провозишься — милиция, страховая компания…» И уехала, представляешь? Вместо того чтобы поддержать, утешить…
Тогда, слушая о бесчинствах бывшей жены, мать сдержанно выражала осуждение, но сейчас она позволила себе высказаться откровенно:
— По-твоему, я должна его жалеть?
— А по-твоему, не надо?
— Нет, — убежденно сказала мать. — Пока человек здоров и здоровы его близкие, считай, что проблем у него нет. Со всем остальным справиться можно, было бы желание!
— А если у человека болит душа?
Мать пожала плечами:
— Когда душа болит о ребенке, который прикован к постели, то это действительно боль. А у твоего так… Поболит и пройдет.
Дочь промолчала, отводя глаза, но мать знала, что та ее не понимает. К сожалению. Или… Нет, к счастью, только к счастью, ее девочка еще не в состоянии осознать, что такое настоящее беспросветное отчаяние. А ведь именно в отчаянии живут те, чьи дети никогда не встанут на ноги. Не посмотрят на мир осмысленным взглядом. Не вырвутся из зубов тяжелого недуга. Дай ей Бог никогда не прочувствовать весь ужас этого заживо погребенного будущего! Но, с другой стороны, пока человек не столкнулся с бедой, своей ли, чужой ли, у него в каком-то смысле закрыты глаза — он не может по-настоящему увидеть радость. И понять, что эта радость принадлежит ему.
— Смотри! — неожиданно воскликнула мать уже другим голосом. — Самолет летит, да как низко! Не иначе наш! Пошли скорее в гостиницу.
В гостинице уже стоял радостный переполох. Сопровождающая звонила в аэропорт, чтобы убедиться, что самолет действительно сел. Изо всех номеров вытаскивали чемоданы, а кто-то в шутку сетовал на то, что не успел накупаться вволю.