Мартин отрицательно затряс головой.
— Ты не понимаешь. Я не должен был оставлять его одного. Я должен был проявить твердость. Я должен был…
— Но это не твоя вина! — Элли, успокаивая его, положила руку ему на плечо. — Братья ссорятся и в менее трагических обстоятельствах.
Мартин со страдальческим выражением лица посмотрел на нее.
— Но я не должен был оставлять его. Угрожая расправиться с его гостями, я должен был увести его с того места.
— Это еще больше распалило бы его гнев. А шахтеры попали бы в затруднительное положение, выступая против своего хозяина.
— По крайней мере он остался бы жив, — сказал Мартин.
— Может быть. А может, и нет. Иногда люди совершают глупые поступки, как бы мы ни старались остановить их. — Элли погладила его руку, подыскивая слова, которые помогли бы ему облегчить рожденное болью потери чувство вины. — Расследование признало тебя невиновным.
— Да, но общество не признало. Гостям моего брата слишком уж хотелось поскорее сбежать и рассказать всему свету свою версию произошедшего. Вот почему все думают, будто я убил брата ради наследства.
— Наплевать на общество! Кого интересует, что они думают? Только не меня.
Не веря своим ушам, Мартин недоверчиво вглядывался в ее лицо.
— И ты действительно так думаешь?
— Конечно. — Слезы душили ее, он все еще не был в ней уверен. — Если гости твоего брата распространяют о тебе сплетни, это еще не значит, что все в обществе слушают их. Или верят им. — Элли отвела глаза. — Знаешь, некоторые из нас неплохие люди.
То, что он ранил ее чувства, было настолько очевидно, что Мартин сказал:
— О, Элли, прости меня. Я не хотел опять тебя обидеть. — Мартин откинул назад ее волосы и пропустил пряди сквозь пальцы. — Дело в том, что я все еще не привык, чтобы женщина не думала обо мне только плохое. Особенно та, что так соблазняет меня.
— Я соблазняю тебя? — не решаясь поверить ему, переспросила она. Мартин стоял слишком близко, а его слова ласкали слух. И это заставляло Элли желать всего, чего он не мог дать ей.
Мартин протянул руку и погладил ее по щеке.
— Вот уже три года, как я скрываюсь от мира, в котором ты живешь, — с волнением продолжал он. — Я был уверен, что не хочу становиться его частью, и мне это не нужно. Теперь, когда появилась ты, я понял, чего хочу.
Мартин смотрел на нее так, как будто только что нашел что-то очень вкусное и ему не терпится попробовать.
С потемневшим взглядом Мартин решительно снял с нее очки и положил их на стол. На этот раз в его движениях не было неуверенности и мучительной нерешительности. Он поцеловал ее с такой жадной страстью, которая заставила бы любую женщину проводить ночи без сна, мечтая о подобном поцелуе.
Затем он расстегнул ее накидку, в которую она была завернута от шеи до самых ног, но Элли так потряс поцелуй, что она почти не обращала на это внимания. Как могли поцелуи этого угрюмого человека быть такими чувственными, такими восхитительно сладостными?
И зачем ему целовать ее? Он уже сказал, что ему не нужна жена, и, насколько ей было известно, с тех пор ничего не изменилось. И вообще не следовало допускать поцелуи. Он разобьет ей сердце, и ради чего? Успокоить его раненую гордость? Дать ему минуту удовлетворения?
В отчаянном порыве самосохранения Элли оторвалась от его губ, но Мартин, просунув руку под расстегнутую накидку, притянул к себе ее разгоряченное тело, покрывая поцелуями ее шею и щеки.
— Пожалуйста… Мартин… — умоляла она.
— Позволь мне только на минуту обнять тебя. — Он провел рукой по ее груди и удивленно спросил: — А где твоя остальная одежда, моя любимая?
Он произнес слово «любимая» с грубостью йоркширского шахтера, но ее это не смутило. Ее еще никогда не называли любимой.
— У меня не было времени… я торопилась… — только и смогла она сказать. Мартин гладил под рубашкой ее груди, спускаясь ниже, до ягодиц, и ее сердце было готово выскочить из груди.
— Спаси меня, Боже, — прошептал он, отшатнувшись, — ты почти голая. — Их взгляды встретились, и его глаза были так прекрасны от светившейся в них страсти, что боль пронзила ее грудь. Затем в них блеснуло нечто похожее на ртуть, и он снова овладел ее губами.
На этот раз его поцелуй был таким обжигающим и страстным, что Элли уже не могла думать о чем-либо, кроме того, как получить как можно больше наслаждения от каждого момента, когда его ласки становились все более и более смелыми. Мартин возбуждал ее, лаская ее соски, пока они не стали твердыми и до боли чувствительными.
Элли понимала, что это нехорошо, но ей было все равно. Мартин вызывал у нее такие чувства, каких она никогда не испытывала.
В ответ на слабый прилив силы воли она оторвалась от его губ.
— Мы не должны делать этого.
— Нет, — согласился Мартин, но, вместо того чтобы выпустить ее, распахнул ее накидку и посмотрел на нее.
— Но мне хочется потрогать тебя, совсем немножко. Ты мне позволишь?
— Кто-нибудь может нас увидеть, — слабо запротестовала она, взглянув на открытую дверь.
— Мальчики не придут сюда, ваша тетя не сможет, а слугам и в голову не придет приближаться к сараю, тем более заходить в него.
— Даже мистеру Хаггетту? — спросила она.
Его разгоряченный взгляд обжег Элли, и ее кровь закипела.
— Даже Хаггетту, — прохрипел Мартин. Неожиданно он схватил ее и посадил на верстак. Затем, запустив руку под накидку, бесстыдно ласкал ее грудь. А когда Элли так же бесстыдно выгнулась под его рукой, Мартин, раздвинув ее бедра, прижался к ней, не переставая жадно целовать в шею.
Элли ухватилась за его плечи, и накидка скользнула на верстак. Мартин принял это за разрешение расстегнуть ее халат и, обнажив одну грудь, взял в рот сосок.
Боже правый… это было изумительно. Он играл им, ласкал, дразнил языком, доставляя наслаждение, доводившее ее до безумия. Элли следовало остановить его, пока она еще не обречена навечно, но вместо этого она обхватила его голову обеими руками так, чтобы он мог взять и вторую грудь. Издав глубокий горловой звук, Мартин охотно исполнил ее желание.
Это было безумие. Их было так просто обнаружить.
И все так плохо кончится? Значит, он должен будет жениться на ней.
Нет, Элли тоже не хотела этого. Но и не хотела упустить шанс иметь мужчину, который вот так, по своей воле, ласкал ее, не заботясь о ее будущем.
И не просто какого-то мужчину, а Мартина, который не только заставлял ее тело петь от наслаждения, но и уважал ее как личность. Может быть, он не хотел брать ее в жены, но желал ее как женщину. И это было больше того, на что она когда-либо надеялась.
Затем он провел рукой вверх по ее бедру, как бы прокладывая дорожку для черного пороха, которая неуклонно приближалась к тому месту, где не хватало только искры, чтобы в любую минуту взорваться в глубине ее живота.
— Я должен остановиться, — услышала Элл и его хриплый голос. — Останови меня, любимая.
Она услышала его сквозь дымку наслаждения, в которое была погружена.
— Почему?
У Мартина вырвался стон. Он поднял голову и снова поцеловал ее. Одной рукой лаская ее грудь, другой он добрался до того места у нее между ног, которого она касалась, только когда мылась.
Боже милостивый. Он трогает ее «там»! Даже хуже: она ему это позволяет. Какая же она распутная дрянь!
— Вот так, — шептал он, отрываясь от ее губ, только чтобы позволить себе другие вольности с ее грудью. — Позволь показать тебе… Ты такая… невероятно сладкая… я хочу… Боже, помоги мне…
— Ты погубишь меня, — прошептала она, почти надеясь на это.
— Нет, клянусь. Я должен сделать это, иначе сойду с ума.
— Мартин… ты… О Боже…
— Ты совсем мокрая, любимая, как сочный персик… я хочу взять тебя и насладиться тобою…
Каждое слово доходило до нее словно сквозь туман, ибо она достигла последней грани и могла только стонать и метаться.
Вдруг этот взрыв обрушился на нее с яростью молнии, у нее из горла вырвался крик, который он заглушил поцелуем.
Тело Элли еще содрогалось, но вскоре она затихла в его объятиях. Она поняла, что это было то, чего она хотела — захватывающей близости с мужчиной, который был к ней неравнодушен.
Если бы только она могла сообразить, как удержать его. Ибо, познав страсть с Мартином, она никогда не найдет удовлетворения с кем-то другим.
Глава 7
...
«Дорогая Шарлотта!
Думаю, вы находите забавным подсмеиваться над моим высокомерием, но мы с вами больше похожи друг на друга, чем вы признаете. У вас тоже есть некоторая склонность к надменности.
Ваш кузен
Мартину хотелось кричать от восторга, а затем рыдать. Никогда в жизни он так не желал женщину и никогда не был так свободен в удовлетворении этого желания. А он стоял здесь, болея за нее душой и зная, что у него никогда не будет возможности слить свою плоть с ее плотью, заявив, будто она принадлежит ему. Должно быть, у него вырвался какой-то страдальческий звук, потому что Элли, так мило раскрасневшаяся, отстранилась и прошептала:
— С тобой все в порядке?
Дьявольщина, он сомневался, что снова когда-нибудь будет в порядке. Он постарался улыбнуться.
— Это я должен спрашивать тебя.
Все еще держась за его плечи, она поцеловала его в подбородок.
— Не думаю, что «в порядке» описывает мое состояние. Я… чувствую, что пьяна, но голова у меня ясная.
Мартин печально усмехнулся.
— Как странно; не могу сказать этого о моей. — Он с сожалением расстался с ее телом и опустил рубашку. — Но я и не собирался заходить так далеко.
Элли с ужасом посмотрела на него:
— Мы не… ты не…
— Нет, ты все еще невинна.
Она рассмеялась:
— Невинна? Это было слишком хорошо для невинности.
Ее сверкающие глаза вызывали у Мартина желание вернуться к тому, что они только что делали. Тяжесть в его пенисе усиливала это желание.
Мартин боролся с ним, натягивая на ее плечи накидку. Никогда еще его самообладание не давало такой сбой, особенно с девственницей. Элли действовала на него подобно пороху.
Но она была создана не для его удовольствия, а для супружеской постели, — что было невозможно.
— Именно поэтому, с моей стороны, было бы нехорошо…
— Не говори так. — Элли дотронулась пальцем до его губ. Ощущение было чудесным.
Сердце Мартина ликовало. Ее обожающий взгляд так радовал его, что он, не подумав, воскликнул:
— О Боже, как я смогу отпустить тебя? — Не успев договорить до конца, он уже пожалел о сказанном, ибо это явно обрадовало ее.
— А тебе и не надо отпускать меня, — тихо сказала она.
Раньше ему было легче устоять перед ней. Мартин рассчитывал, что она утратит интерес к нему, когда узнает, как умер Руперт. Но она все еще хотела его.
Мартин умолк, и Элли, опустив глаза, добавила:
— Конечно, при условии, что ты хочешь жениться на мне, чего ты явно не желаешь.
Покраснев от унижения, Элли попыталась слезть с верстака, но Мартин не позволил. Ему было невыносимо думать, какой же, в ее глазах, он оказался скотиной.
— Ты единственная женщина, о которой я бы подумал, если бы собирался жениться, — бормотал он, уткнувшись лбом ей в лоб. — Но я не могу. — Он не мог рисковать, оставляя ее здесь. Это было слишком опасно.