Уложив Лиззи в постель, он нарушил свои правила, а этого уже было достаточно. И, зная, что они никак не предохраняются, он все-таки продолжал — и это беспокоило его больше всего. Он не мог понять самого себя. Ведь он мог остановиться. Его мозг послал ему предупреждение, и он принял этот сигнал. Тогда почему? Потому что достиг той точки, такого возбуждения, что уже не смог сдержать себя? Но ведь ему тридцать шесть лет, черт возьми! Он уже не мальчик. И теперь этот вопрос точил его изнутри. Он был как камешек, попавший в ботинок. Он требовал внимания, требовал ответа.
Почему, осознавая свои действия и понимая, на какой риск он идет, имея возможность остановиться, Илиос не сделал этого? Почему намеренно продолжал, зная о том, чем это может кончиться? Его жизнь была распланирована — и дорога впереди ясна. Беременность Лиззи не входила в его планы. Ни для нее, ни для ее ребенка не было места в его будущей жизни. И теперь, когда ему явно надо было дистанцироваться от Лиззи, он приглашает ее провести вместе с ним целый день.
«Это будет и раем, и адом», — признавала Лиззи. Что случилось с ее решимостью бороться со своими чувствами? «Я преодолею их, — уверила себя Лиззи. — Но сегодня я позволю себе радоваться и блаженствовать, ведь я буду рядом с ним».
Конечно, внешне она будет вести себя так, будто Илиос — обычный клиент, заказавший у нее дизайн внутренних помещений. И теперь они едут смотреть дом, где ей предстоит работать. Илиос, конечно, не собирался просить ее заняться отделкой виллы Манос, но ради самой себя Лиззи должна помнить о том, зачем он женился на ней. Как только Илиос решит, что их брак выполнил свою задачу, она уедет домой, и их супружество закончится.
Через полчаса после завтрака она вошла в гостиную, одетая в свою «профессиональную униформу» — джинсы и белую футболку. Джинсы, однако, были новыми — из той коллекции, которая была ей привезена по распоряжению Илиоса, — и сшиты по последней моде.
Илиос, ожидавший ее в гостиной, тоже был одет в джинсы. Когда он повернулся к ней спиной, чтобы поставить чашку с кофе на поднос, Лиззи увидела его мускулистые, обтянутые джинсами ягодицы — и не смогла оторвать взгляд. Она со стыдом почувствовала, как сильно забилось ее сердце. Неужели она прельстилась на мужское тело? С каких это пор? Но Илиос не был обыкновенным мужчиной. Он был мужчиной, в которого она была влюблена. И в Лиззи возникло желание подойти к нему, прижаться к этому совершенному телу — в надежде, что Илиос обернется и обнимет ее. И это желание было почти непреодолимым.
И не имело значения, что Илиос лег в кровать лишь после того, как она уснула, а утром встал рано, пока она еще спала, таким образом дав ей понять, что не желает продолжения их интимных отношений. Она была влюблена в него, и в этом был один положительный момент — теперь ей не надо было бояться своего желания. Понимание того, что она любит его, в корне меняло ситуацию. Лиззи больше не беспокоилась о том, что Илиос разгадает ее чувства.
Изобразив сверкающую деловую улыбку на лице, она непринужденно спросила Илиоса:
— Скажи, пожалуйста, интерьеры виллы Манос тоже скопированы с виллы Эмо, как и фасад?
И снова он задался вопросом: почему ни разу после их близости Лиззи не упомянула о том, что произошло? Ни взглядом, ни словом. Потому что она жалеет о случившемся? Потому что ее сексуальное желание, получив удовлетворение, исчезло без следа? И то и другое должно было бы обрадовать его, и все же у него оставалось ощущение неудовлетворенности. Ему казалось, что между ними остался нерешенный вопрос, и он хотел…
Чего он хотел? Снова завлечь ее в постель и повторить свой бездумный поступок? Увеличить шансы того, что она забеременеет? Сердце его бешено забилось в груди. Но это оттого, что Лиззи могла забеременеть. И больше причин так волноваться у него нет. Если только…
Илиос заставил себя сконцентрироваться на вопросе, который задала ему Лиззи.
— И да и нет, — ответил он. — Интерьер такой же и не такой — ты сама увидишь. Однако скажу, что дед мой в отделке интерьера использовал идеи Палладио, который считал, что главное в архитектуре — это уравновешенность и чувство гармонии. Внутренние помещения виллы представляют собой классический квадрат, поделенный на шесть комнат. Две стороны холла, например, представляют собой комнаты шестнадцать футов в ширину и двадцать семь футов в длину каждая. — Он помолчал, подозревая, что Лиззи пропускает его слова мимо ушей, но, взглянув на ее лицо, понял, что она внимательно слушает его.
— Он создал пропорции шесть к десяти, — согласилась она. — Идеальные числа в архитектуре Ренессанса. Я читала, что здания, построенные Палладио, — это застывшая музыка.
Илиос одобрительно кивнул:
— Греческие корни сильно притягивали моих предков. А что касается виллы Манос, то между двумя маленькими комнатами — теми, о которых я уже упоминал, выходящими на запад и восток, — находятся еще четыре комнаты, которые, вместе взятые, имеют все те же, любимые Палладио, геометрические пропорции. Тебе нравится этот архитектор?
— Я восхищаюсь им. Его невозможно не любить, если ты любишь классическую архитектуру. — Лиззи улыбнулась. — Когда мои родители умерли, я раздумывала над тем, не пойти ли мне учиться на архитектора. В итоге я выбрала другую профессию, но, работая дизайнером, не раз убеждалась, как важно разбираться в конструкции здания. Поэтому… Что с тобой? — спросила она, когда увидела, как помрачнело его лицо.
С большой неохотой Илиос произнес:
— Мой отец был архитектором, и ребенком я мечтал последовать по его стопам — строить современные здания, воспевая стиль Палладио, основываясь на его принципах. Конечно, у нас не было денег… Хунта установила такие огромные налоги и штрафы для тех, кто ей противостоял, что это в конце концов разорило отца. Мы стали нищими. Он наблюдал за тем, как вилла Манос разрушается, приходит в упадок, и не мог ничего поделать. Но и победа над хунтой оказалась для него пирровой победой. Когда хунту свергли, у него не осталось никакого имущества, которое он мог бы продать или заложить, и, конечно, не было денег на мое образование. Моя мечта не исполнилась, архитектором я так и не стал. А отец… Он любил виллу больше, чем людей.
Илиос резко замолчал, не в силах понять, почему он ей это рассказал. О своем тяжелом детстве он не рассказывал никому, тем более женщине, с которой вместе спал.
Что в ней такого особенного, что заставило его так себя вести? Неужели она была другая — не такая, как все? Ему не надо придавать этому большого значения. Лиззи просто восхищалась творениями Палладио, его любимого архитектора, и это заставило его раскрыться перед ней, вот и все.
— Но отец, должно быть, тебя тоже любил. Ведь он оставил тебе виллу, — порывисто сказала Лиззи, инстинктивно желая облегчить его душевную боль. Кто бы мог оставаться бесчувственным в таких обстоятельствах?
— Нет, он ценил меня лишь за то, что я наследовал его гены, — резко ответил Илиос.
Сердце ее больно защемило. Может, в его детстве и скрывались причины того, почему он не хотел жениться, почему собирался вырастить своих детей без матери? Неужели его самодостаточность, уверенность в своих силах и недоверчивость к людям настолько ожесточили его сердце, что он не мог ни на кого положиться? Требовалась недюжинная сила духа, чтобы пережить такие события в детстве, которые пережил Илиос, и выйти из них несломленным. Не каждый ребенок смог бы вынести это.
Лиззи стало так жаль маленького мальчика Илиоса, что она захотела обнять его, прижать к себе и дать ему то счастливое детство, которое было у нее. Но мальчика этого, конечно, уже давно не было, и мужчина, в которого он превратился, наверное, лишь посмеялся бы над ее сентиментальными чувствами.
— Прошлое осталось позади. И оглядываться назад не имеет смысла, — коротко сказал ей Илиос. — Мы живем в настоящем, между прочим.
— Это правда, но иногда нам надо оглянуться назад, чтобы понять, кем мы стали сегодня.
— Это потворство своим слабостям, и оно ни к чему не приводит, — мрачно произнес Илиос. Взглянув на часы, он добавил: — Ты готова ехать?
Лиззи кивнула. Тема его детства была закрыта, и Лиззи подозревала, что Илиос к ней больше никогда не вернется.
Весна вступала в свои права, и на улице уже было теплее. По обочинам дороги распускались полевые цветы, подставляя солнцу свои лепестки, и Лиззи улыбалась, любуясь ими, когда Илиос вел машину на восток — в сторону полуострова, где стояла вилла Манос.
Они миновали знаменитую гору Афон, с ее монастырями и строгими правилами. Ни одна женщина не могла ступить туда, включая самок животных. Они остановились в маленькой таверне и позавтракали. Еда была простая — греческий салат и фрукты. Завтрак прошел в молчании. Впрочем, они хранили молчание с тех пор, как отправились в путь.
Если Илиос жалеет о том, что пригласил ее поехать с ним, тогда и она жалеет о том, что приняла его приглашение. Лиззи чувствовала себя отвергнутой и нежеланной. Ей казалось, что Илиос намеренно отгораживается от нее своим молчанием.
Илиос поехал прямо к вилле, по западному берегу мыса, проигнорировав развилку, ведущую к востоку, где прежде находилась гостиница.
Лиззи казалось, что прошла вечность с тех пор, как она впервые встретила здесь Илиоса. Тогда она была одинокой женщиной, и ее единственной заботой являлась забота о финансовом положении и будущем ее семьи. Ее собственные чувства не входили в расчет. Теперь она замужняя женщина, жена — по крайней мере, в глазах общества. Ее семья уже ни в чем не нуждалась, и теперь все волнения Лиззи касались лишь ее собственных эмоций.
Руби отправила ей фото близнецов по мобильному телефону, чтобы Лиззи могла полюбоваться новой школьной формой, которую, по ее настоянию, сестра купила мальчикам. Счастливая улыбка, исполненная нежности, появилась на ее губах. Два пятилетних мальчугана горделиво красовались в своих серых шерстяных брючках и темно-красных пиджачках, их короткие темные волосы были тщательно причесаны.
Лиззи любила своих племянников. Она присутствовала при их рождении, страшно переживая за их юную мать, и горевала оттого, что в этот трудный момент рядом с Руби не было ни родителей, ни отца детей. Но когда близнецы появились на свет, все мысли о боли и муках, которые пришлось перенести ее сестре, мгновенно улетучились, и Лиззи охватило ощущение необыкновенного счастья.
Они уже доехали до виллы, и хотя Лиззи прежде видела здание, ее снова охватил восхищенный трепет, когда она взглянула на совершенные формы, вырисовывающиеся на фоне яркого голубого неба.
Теплый кремовый фасад прекрасно гармонировал с потемневшими от времени мраморными колоннами, поддерживавшими портик, и с бело-серыми ставнями на окнах. Гравий на дороге, где остановился автомобиль, был точно такого же цвета, как и мраморные колонны, а яркая зелень газонов подчеркивала темно-зеленую листву кипарисов, росших вдоль дороги. Картина, представшая перед ними, воплощала идеальную гармонию.
Возле виллы больше не было никаких автомобилей, и Лиззи заключила, что человек, с которым Илиос собирался встретиться, еще не приехал.