— Я не обвиняю тебя за недоверие ко мне прошлой ночью — я был странный. Кто знает, что твори лось в моей голове? — Он отвернулся и посмотрел на нее. — Я имею в виду свое падение.
Виктория нахмурилась. Все происходило совсем не так, как предполагал Джек. Этот «Норман», кажется, прекрасно чувствовал себя в новой псевдожизни.
— Ну, как ты? — кашлянув, спросила, наконец, Виктория.
— Замечательно, — ответил Норман и, направляясь к платяному шкафу, добавил: — Достаточно хорошо, чтобы поработать над текстом.
Его улыбка была настолько заразительной, что Виктория неожиданно для себя ответила на нее.
Но улыбка исчезла, стоило лишь ему взглянуть на содержимое шкафа. С минуту он осматривал одежду, затем, крайне недовольный, медленно повернулся к Виктории.
— Где моя одежда? — спросил он. — Что ты с ней сделала? Нигде ничего нет. В этом доме только твои вещи.
В глазах шагнувшего к ней человека читалось замешательство.
— Виктория… Что происходит?
6
Ну почему Джек не посоветовал толком что делать и что говорить, с досадой подумала Виктория. И тут же покачала головой: нет, не Джек виноват в случившемся, а она сама. Это она предложила оставить Нормана на ночь, это она позволила ему жить в доме до тех пор, пока ему не станет лучше.
Физически Норман чувствовал себя хорошо, но умственно… Сейчас он ждал ответа, но что сказать ему: всю правду о событиях прошлой ночи или попытаться наплести какую-нибудь чушь относительно отсутствия одежды?
Но к счастью, он не потребовал от нее объяснений.
— Не обращай внимания. Я не очень-то хочу это знать, — махнув рукой, произнес Норман, как ребенок, попавший в беду. Похоже, он поступал так довольно часто. Виктория, скрывая усмешку, прикусила губу.
Но что означает этот взгляд? И почему он заставил ее ощутить вину за эту смущенную улыбку?
Норман выпрямился.
— Ты позже расскажешь мне об этом. У нас ведь есть о чем поговорить, не так ли?
Он направился к двери, бросив на ходу:
— Живее, дорогая. Я пишу, и мне не терпится прочитать тебе.
— Что? — выкрикнула Виктория в уже пустой дверной проем. — Что ты делаешь? — но в ответ раздался лишь тихий звук его удалявшихся по лестнице шагов.
Виктория все еще лежала, опершись на спинку кровати, ее тело и мысли оцепенели. Но как только слова Нормана достигли ее сознания, она отбросила простыни и почти бегом бросилась к шкафу. Натянув одежду дрожащими руками, она стремительно кинулась в ванную, быстро умылась, почистила зубы и провела щеткой по растрепанным после сна волосам.
Впервые Виктория обратила внимание на то, как смотрятся на ней шелковая золотистая блузка и фланелевые брюки, подчеркивающие тонкую талию. Подсознательно желая произвести впечатление, Виктория еще раз поправила пряжку ремня и стремглав вылетела из спальни, проклиная неприбранную кровать и сцену, которая только что произошла.
Мчась по лестнице, она призналась себе, что боится не вмешательства Нормана в свою работу. Страх вызывали поцелуи этого человека, само его присутствие в доме, проникновение в ее мысли и сердце. Тем не менее, она постаралась скрыть свое смятение, притворившись рассерженной.
Если только этот маньяк дотронулся до моей машинки… сказала она себе, пытаясь забыть, что всего лишь минуты назад с благосклонностью принимала его знаки внимания.
Виктория на ходу приласкала Макса, по-прежнему ругая себя за порыв оставить незнакомца в доме. То, что ночью казалось совершенно, разумным и даже неизбежным, днем стало пугающим и сомнительным.
— Лучше бы уж он… — проворчала Виктория, входя в кабинет и видя, что ее худшие опасения оправдались.
Норман сидел на ее кресле за столом и двумя пальцами печатал что-то на машинке.
— Что ты тут делаешь? — холодно спросила Виктория, не столько сердясь, сколько желая скрыть неуверенность.
Норман поднял глаза и вместо того, чтобы проявить хоть малейший признак смущения, слегка улыбнулся.
— Садись, злюка, — сказал он, указав рукой на диван напротив книжного шкафа. — Я хочу, чтобы ты это послушала.
Виктория проглотила едкое замечание и села на край дивана, зажав руки между коленями, чтобы унять неожиданную дрожь и не оттолкнуть Нормана от стола, на котором были сложены страницы ее нового романа. Интересно, успел ли он проглядеть их? Здесь в каждой строке жила и дышала, любила и кричала частичка ее души, которая и была истинной Викторией Генри, открытой и уязвимой.
Самозваный Норман начал читать. Настроившись услышать один из своих рассказов и втайне опасаясь этого, Виктория почти испугалась, внимая новым словам. Его воображение было гораздо богаче, чем она могла себе представить. Он не только поверил, что был писателем, но даже с успехом подражал современным сочинителям. Это немного успокоило Викторию.
«Он с тревогой думал о том, что самое унылое на земле место — это пустынный пирс ночью. Он навевал мысли о несвершившихся путешествиях и несбывшихся мечтах. Облупленные катера, покачиваясь на черной воде, терлись друг о друга, напоминая почесывания нищего», — читал Норман.
Затаив дыхание, Виктория слушала его историю: уж, не о себе ли поведал ей автор, не о своем ли щемящем одиночестве?
Норман описывал сцену, где два агента притаились на темном пирсе, чтобы добыть доказательства причастности некоего субъекта к незаконной торговле оружием. И когда они увидели пожилого человека, появившегося вслед за мелким бандитом, оба узнали в нем своего начальника. Он тоже заметил их и выстрелил в безоружных агентов, убив одного и ранив второго. Последний, не в силах что-либо сделать и отомстить за смерть друга, бросился в холодную воду и поплыл, доверяясь течению и темноте. Он знал: после того, что произошло, его жизнь не стоит и ломаного гроша.
За набором слов и фраз Виктория угадала того, кто сочинил рассказ. Этот человек познал большую любовь и потерял ее, а потому цена такой утраты была ему хорошо известна. Живя в нашем сумасшедшем мире, он все еще верил в справедливость и ненавидел предательство.
Норман взглянул на Викторию и замолчал, заметив ее залитые слезами глаза. Он понял: его слушали скорее сердцем, чем умом. Губы незнакомца искривились и плотно сжались. Он вздохнул, будто спокойная рука Виктории легла на его разгоряченную голову.
Кем бы ни был этот самозванец со своими мечтами, страстными желаниями и сердечными тайнами, Виктория все равно узнала бы его.
— Хорошо? — чуть изменившимся голосом спросил Норман.
Виктория вздрогнула и посмотрела на него.
— Это… хорошо, — едва слышно промолвила она.
Что она могла ему сказать? Что знает теперь, почему он подменил свою жизнь чужой. Это слышалось в безграничном одиночестве, в болезненной красоте его слов. Своей историей он попытался объяснить себе и ей то, что случилось на пустынном пирсе. В рассказе было все, думала Виктория, и главное — выраженные в словах и рассыпанные перед ней сверкающие бриллианты его души.
Как могла Виктории растолковать это Норману, сидящему рядом? Он простодушно ожидал замечаний, совершенно не подозревая о том, что открылось ей.
Всю жизнь Виктория ждала человека, который понимал бы ее и даровал такое же понимание самого себя. И наконец он пришел. Но что, если к нему вернется память? Не забудет ли он ее тогда?
Виктория вздохнула, найдя в этом определенную справедливость. Что легко дается — не ценится. Это все равно, что приобрести дорогое бриллиантовое кольцо за десять центов. Но этот человек сам буквально свалился к ней под ноги.
— Это хорошо, — повторила она, безотчетно протянув ему руку.
Слегка сдвинув темные брови, Норман серьезно посмотрел на нее, медленно взял и сжал пальцы. Ответным пожатием руки Виктория высказала ему то, что невозможно выразить словами. Они поняли друг друга.
Норман прокашлялся.
— Я испытал странное чувство, когда писал. Будто речь шла обо мне самом. — Он нахмурился.
Виктория с пониманием кивнула. Ее сердце учащенно билось. Она слышала, как во время чтения его голос задрожал. Норман легко справился с волнением, но у нее самой перехватило дыхание.
— Я знаю, что во всех персонажах есть какая-то частичка нас самих, но мне показалось, будто вижу эту сцену слишком отчетливо, словно сам был там.
Виктория вздохнула. Нельзя, конечно, безоглядно доверяться словам, но она снова возвращалась к ним, пытаясь постичь их смысл. Да, голос Нормана дрогнул, но лишь тогда, когда он читал о гибели напарника, о том, что пришел конец их шахматным блицтурнирам, кофе вдвоем, их четырнадцатилетней дружбе. Это тот безымянный товарищ, который помог пережить смерть жены, наступившую после длительной борьбы с неизлечимой болезнью. И на этом месте у Нормана снова перехватило дыхание. Теперь Виктория твердо знала, что вся эта история произошла именно с Норманом, который, теперь хмуро смотрел в окно на залив, мерцавший в лучах утреннего солнца.
Глядя на его суровый профиль, широкие плечи и узнавая его в прочитанном, Виктория пришла к выводу, что он не из тех, кто легко доверяется другим и сваливает на них свои проблемы.
И, тем не менее, он попросил помочь ему. Почему? Да разве это так уж важно. Главное, что он выбрал для этого именно ее. Только это и имело значение.
Закрыв глаза, наполненные слезами сострадания, она почувствовала, что с его губ готовы сорваться вопросы.
— Норман, — прошептала она, называя его по имени своего выдуманного мужа.
Всего одно слово, но, произнесенное вслух, в то же мгновение сделало их ближе. Случайные фразы приходили в голову: то из произведений классиков, современных авторов, то из фольклора, пока, наконец, ей не вспомнилось поверье, что назвать чьим-то именем человека значило завоевать его душу.
Завоевала ли она его душу? Скорее, наоборот. Это ее душа отныне принадлежала ему.
Виктория вновь повторила его имя, стараясь вложить в него то трепетное чувство, которое испытывала.
Он повернулся к Виктории с горькой усмешкой на губах. Кто знает, чем она была вызвана?
— Ты назвала меня Норманом, — сказал он, и его лицо смягчилось. — Я уже начал думать, что это не произойдет никогда.
— Я…
— Отлично, Виктория. Я понял. Моя голова стала плохо работать. Но когда я думаю о тебе, то верю, надеюсь — все будет хорошо.
— Все будет хорошо, — повторила она, хотя не знала, кого успокаивает, его или себя. Ком подкатил к горлу — столько боли за этого человека, нежности к нему и просто сердечных мук скопилось в ее душе.
Грохот на кухне заставил его быстро повернуться, и задумчивая улыбка мгновенно сделалась злой. Губы вытянулись в жесткую линию. Выражение лица изменилось столь стремительно, что Виктория от испуга даже вскрикнула. Это был уже не тот человек, который взволнованно читал свой рассказ и страстно целовал ее. Это был Норман Генри с вечерней улицы, жесткий, грубо втолкнувший ее и Пита в машину, мчавшийся по улицам под пулями преследователя.
— Пит? — воскликнула Виктория, прежде чем Норман сделал шаг к двери.
— Это я, Виктория, — послышался, голос Пита. — Завтрак готов. Пора вставать, спящая красавица.
— Это Пит, — сказала Виктория.
Плечи Нормана опустились, и настороженность исчезла с его лица.
— Верно, — задумчиво произнес он. — Я и забыл.
Слова пугали своей простотой. И снова Виктории захотелось узнать, не слишком ли жестоко по отношению к этому мужчине пытаться поддерживать его самообман?