ГЛАВА ПЕРВАЯ
Взревели двигатели, и самолет королевского воздушного флота резко тряхнуло. В чашке заплескался чай. Однако на лице принцессы Шанталь Тибоде, давно уже научившейся скрывать свои чувства, не появилось ни малейшего признака беспокойства.
До сих пор полет проходил нормально. Они находились в воздухе почти три часа, возвращаясь в Ла-Круа после недельного визита в Нью-Йорк. Еще три часа, и они будут дома. Шанталь не довелось увидеть дочь.
Внезапно самолет клюнул носом. Пассажиры нервно захихикали, оглядываясь по сторонам, Шанталь, которая, можно сказать, выросла в самолете и понимала, что подобные ситуации неизбежны при передвижении по воздуху, и уже привыкла, но тем не менее после того, как она стала матерью, взлет, посадка и тряска стали вызывать у нее страх.
Не успела Шанталь снова поднести чашку к губам, как в хвосте раздался резкий звук. Все вокруг затряслось мелкой дрожью, послышался скрежет металла. Самолет снова нырнул вниз, и ей показалось, что чашка вырывается у нее из рук.
Шанталь не понравилось все это.
Она уперлась ногами в пол, пытаясь расслабиться и скрыть охватившее ее волнение.
Им ничего не грозит. Они не разобьются. Самолеты постоянно попадают в воздушные ямы.
Стюардесса в красной с кремовым униформе королевской авиакомпании поспешно подошла к ней.
— Позвольте мне взять у вас чашку, — сказала она. — Вы можете обжечься.
Самолет содрогался от сильных толчков, словно исполняя в небе танец живота, и Шанталь услышала встревоженный гул голосов и приглушенный плач своей парикмахерши.
Подняв глаза, она встретилась взглядом с одним из пассажиров. Он сидел неподалеку и не отводил от нее пристального взгляда темных глаз. Он не англичанин и не француз. У него красивое, но жесткое лицо с правильными чертами — резко очерченный подбородок, прямой нос, высокий лоб и решительная складка губ.
— Потряхивает, — проговорила Шанталь, слегка повысив голос. Она почувствовала необходимость обратиться к нему. Нельзя позволить страху овладеть ее душой.
— Да.
У Шанталь появилось ощущение, что он не нуждается в обществе.
— Вы часто летаете? — спросила она, стараясь не думать о страшном содрогании самолета.
— Да. — Взгляд темных глаз был так же резок, как его чеканный профиль. — А вы?
— Очень часто. — Шанталь с трудом перевела дыхание. Никогда ей не было так страшно, как сейчас. — Я думаю… — договорить она не успела, самолет внезапно снова потерял высоту, и сзади кто-то истерически вскрикнул. Почувствовав, что от ужаса волосы у нее встают дыбом, принцесса вцепилась в подлокотники кресла, пытаясь дышать глубоко и равномерно. Сохранять спокойствие. Спокойствие. Спокойствие.
В очередной раз глубоко вздохнув, Шанталь заставила себя заговорить.
— У вас акцент.
Он слегка нахмурил черные брови.
— У вас тоже.
Кто он? Итальянец? Жжение в глазах превратилось в слезы. Ей стало стыдно, что у нее сдали нервы.
— Я из Мелио, пояснила Шанталь, назвав свою родину — независимое государство у побережья Франции и Испании.
— А я из Греции, — сообщил он, внезапно поднимаясь со своего места и садясь рядом с ней.
А-а-а, грек, мелькнула у нее мысль. Его близость не подействовала на нее успокаивающе.
— Я принцесса Шанталь Мари…
— Мне известно, кто вы.
Конечно, он знает, кто она. Как глупо! Шанталь попыталась придать естественность своему голосу.
— Как вас зовут?
— Деметрис Мантеакис.
У нее задрожала нижняя губа, в горле встал комок.
— Ваше имя трудно произнести.
Пристальный взгляд черных глаз обжег ее.
— Да.
Раздался рев двигателей, и самолет начало мотать из стороны в сторону.
Шанталь приоткрыла рот. Ей не хватало воздуха. Она повернулась к мистеру Мантеакису:
— Ведь это уже не турбулентность?
— Нет.
Она кивнула, потому что не сомневалась в этом, и медленно перевела дыхание, борясь со страхом.
Деметрис склонился к ней, толкнув широким плечом.
— Вы пристегнулись? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сам удостоверился в этом.
Этот жест был настолько красноречив, что ужас буквально парализовал ее.
— Вам не нужно делать этого.
— Чего? — Прищурившись, он пристально посмотрел на нее темными глазами.
Шанталь показалось, что его голос напоминает треск гравия под ногами — такой же жесткий и резкий, и она подумала, что его греческий акцент совсем не похож на тот, что ей приходилось раньше слышать.
— Развлекать меня. Отвлекать. Ну, заниматься тем, что вы делаете.
— Я называю это общением.
Она сделала попытку улыбнуться, но это ей не удалось. Они летят над Атлантикой. Под ними лишь безбрежный простор океана. Садиться им некуда.
Шанталь посмотрела в иллюминатор. Нескончаемое содрогание самолета, кромешная тьма и сознание надвигающейся катастрофы обострили ее ощущения. Время казалось бесконечным, а будущее — невероятно далеким.
Лилли!
Она почувствовала, как у нее из глаз полились слезы. Принцессы не плачут! Принцессы не высказывают своих чувств при посторонних. Принцессы должны быть во всем безупречны.
Но перед ней всплыло лицо дочери — милое бледненькое личико, белокурые волосики, губки бантиком.
Закрыв лицо руками, она вытерла глаза. Ей нельзя терять контроль над собой. Капитан еще не обращался к пассажирам. Стюардессы, пристегнувшись ремнями к откидным сиденьям, сохраняли спокойствие.
Сильно содрогнувшись, самолет резко накренился влево и сделал крутой разворот. Шанталь выпрямилась и посмотрела в иллюминатор.
— Я ничего не вижу, — сказала она, когда движение лайнера, казалось, возвратилось в норму. За иллюминатором весь мир был погружен во тьму, и лайнер пробивался через густые облака, время от времени тяжело содрогаясь, как бы напоминая пассажирам, что опасность не миновала.
— Темно, — спокойно заметил он, откидываясь на спинку кресла.
Шанталь пожалела, что спокойствие мистера Мантеакиса не может передаться ей.
— Разве пилотам что-нибудь видно?
— Они летят по приборам.
Но что, если показания приборов не верны? — возник у нее вопрос. Вместо этого ее мысли обратились к прожитой жизни, к решениям, которые она когда-то приняла, и возможностям, которые были упущены.
— Такие моменты очень подходят для того, чтобы заняться самоанализом, — с невеселой усмешкой сказала она. — Лучшей возможности заглянуть себе в душу быть не может.
— Жизнь никогда не оправдывает наших ожиданий, не правда ли?
Шанталь бросила на него осторожный взгляд. От этого рослого, представительного мужчины веет силой. И спокойствием.
— Вы правы.
— Какие ваши ожидания не сбылись?
Она снова отрицательно качнула головой. Ей нельзя говорить об этом.
Ей ни о чем нельзя говорить.
Внезапно Шанталь мысленно перенеслась в Нью-Йорк.
Она была почетной гостьей на ежегодной Неделе моды, проходившей в Нью-Йорке, и устроители забронировали ей королевский номер в «Ле Меридьен» — фешенебельном отеле, в котором царил настоящий французский дух. Вероятно, они думали, что ей будет приятно услышать французскую речь, но она приехала в Нью-Йорк не для того, чтобы найти там напоминание о Франции, Мелио или даже Ла-Круа. Она прилетела туда в надежде найти часть своего прошлого или, по крайней мере, прошлого своей матери, но у нее ничего не получилось.
Разве можно было понять мать или даже себя в роскошном отеле с залами, блистающими мраморными полами, и ресторанами, декорированными инкрустацией из вишневого дерева и хрома?
Шанталь поняла, что она всегда будет здесь чужой.
Это не ее остров, не королевство ее мужа, не утонченный и элегантный образ жизни.
Но, может быть, именно этим завораживает Нью-Йорк. Она вспомнила, какой вид открылся из окна королевского номера: темный мрачный городской пейзаж, шпили, напоминавшие готические, водонапорные башни на верхушках изящных и приземистых вышек. Нью-Йорк — воплощение перемен, возможностей выбора, мощи и жертв, и, чувствуя его бурную, лихорадочную жизнь, она поняла, что такой силы и такой смелости у нее нет.
— Жизнь — это загадка, — тихо произнесла Шанталь, по-прежнему думая о неделе, проведенной в этом городе, и обо всем, что она увидела и услышала. Такие места, как Лондон и Нью-Йорк, напоминают о том, что в мире так много разных людей и ведут они совсем другой образ жизни.
— Она может быть загадочной или совершенно ясной и простой.
Когда-то для Шанталь она тоже была простой и понятной. Но это в прошлом, до того, как она вышла замуж, родилась Лилли и умер Арман. Теперь нет ничего ясного или простого.
— Если бы вы могли вернуться в прошлое, за что вы бы боролись? — неожиданно спросил он.
Шанталь неловко поежилась. Ей хотелось скорее покинуть самолет и оказаться подальше от этого мужчины, который задает неприятные вопросы и хочет получить честные ответы. Она устала и не знает, что ответить ему. Но в нем есть какая-то сила, заставлявшая ее говорить.
— За счастье, — наконец призналась она.
— Счастье?
Шанталь пожала плечами. Ей не верилось, что она делится с незнакомым мужчиной своими мыслями.
— Я не могла представить себе, что оно так неуловимо. Я думала, что у всех равные шансы для того, чтобы быть счастливыми.
— И у вас не оказалось такого шанса?
Ей никогда не приходилось говорить об этом, но сейчас, после вырвавшегося у нее признания, ей казалось, что она уже не может остановиться. Как будто Мантеакис разбудил дремавшую в ней бурю.
— Я не знаю, что пошло не так. Я изо всех сил старалась поступать правильно, и мне казалось, что, если очень стараться, быть честной, доброй, сострадательной… много работать и много отдавать другим, счастье придет к тебе. И ты обретешь… — Она умолкла и тяжело вздохнула.
Его губы сурово сжались.
— Что обретешь?
— Покой.
Мантеакис внимательно наблюдал за ней, но в ее душе царила опустошенность и усталость. Он не знает тебя, напомнила она себе, ему известно только твое имя. Этот человек никогда не проникнет в твои мысли. Даже если они останутся в живых, им не суждено встретиться. Что плохого в том, что она откроет ему свою душу?
Вся ее жизнь была подчинена долгу, стране. Так как она была старшей из трех внучек короля Реми Дюкасса, в будущем ей было суждено стать королевой Мелио. Еще будучи подростком, Шанталь знала, что ее долг — выйти замуж в интересах государства, родить наследников, обеспечить финансовую стабильность и гарантировать независимость от могущественных соседей — Испании, Франции и Италии.
Открыть душу. Жить по велению сердца. Этого она не могла позволить себе. Ее сердце давно подчинилось велению разума, и врожденное чувство преданности и желание поступать по справедливости свели импульсивность до минимума. Существует только то, что правильно, и то, что необходимо сделать; она знала, что, когда ей придется выйти замуж, это будет выгодный брак, устроенный дедом и его советниками. Она, Шанталь, должна вернуть процветание и стабильность их крошечному королевству.
Это была работа, и Шанталь знала, что выполнит ее.