— Сомнительное лучшее.
— Зато хорошо прочищает мозги. От бредней начальницы.
— А что ты там делаешь?
— А это важно? — рассмеялась она.
— Нет, любопытно.
— Я первый помощник исполнительного директора. Главная на побегушках.
— Интересная должность.
— Мне тоже так казалось. В первую неделю.
— А почему не ушла на второй?
— А что, где-то будет лучше?
— А что, весь мир погряз в пороке?
Карен пожала плечами.
— Сначала я боялась остаться без работы, потом привыкала, потом почти уже привыкла, а потом просто устала до такой степени, что стало все равно, где быть и что делать.
— Тебе ведь нет и двадцати пяти, так?
— Есть. Ровно двадцать пять.
— А ты уже устала жить?
— Ну, если совсем откровенно, то да.
— И потому надеешься, что пачка выкуренных сигарет чуть-чуть сократит эту самую надоевшую жизнь?
Карен остолбенела, вникая в смысл его слов.
— Прости, если я перешел границы.
— Ничего. Я подумаю над твоим вопросом. На досуге. У меня как раз планируются выходные.
В Карен вспыхнуло раздражение — ну откуда он все знает?! — но именно вспыхнуло, тут же угаснув.
— А ты часом не священник? — спросила она с улыбкой.
— Священник? — Он расхохотался. Смеялся он красиво, глубоко, заразительно. Очень как-то естественно. — Нет. А похож?
— Не то чтобы похож, но ты вызываешь желание быть откровенной. Я тысячу лет ни с кем столько не говорила о духовном, о метафизике мира, да и вообще тысячу лет уже не думала ни о каких нематериальных вещах. Ты возвращаешь мне вкус к «упражнению ума».
— Мне это приятно. Я ценю в людях способность быть откровенным. Ты со всеми можешь говорить начистоту?
— Нет, только с самыми близкими. Иногда. Давно не пробовала.
— Понятно. Значит, мне повезло вдвойне? Кстати, в связи с этим возникает философский вопрос: близок я тебе или нет?
Карен улыбнулась и опустила глаза.
— Выходит, близок, но во многом потому, что мы вряд ли встретимся еще раз. Как попутчик в поезде. Впрочем, с попутчиками я тоже не откровенничаю. И вообще давно никуда не ездила.
— А ты родилась в Нью-Йорке?
— Нет, в Техасе. В Кроуфорде. Слышал?
— Не слышал.
— Естественно. Представляешь, он настолько маленький, что там даже светофоров нет — они не нужны!
— Забавно. Никогда не бывал в городе без светофоров.
— А ты откуда?
— Из Нового Орлеана.
— Никогда не была в Новом Орлеане.
— Это упущение. Там совершенно особенный воздух. Там есть на что посмотреть и есть где погулять. В Новом Орлеане хорошо развлекаться.
— Спасибо за ценную информацию. Если мне вдруг захочется развлечься, поеду в Новый Орлеан.
— А тебе не хочется развлекаться?
— В последнее время — нет. Знаешь, я решилась пойти на этот тренинг — этот благословенный тренинг, потому что на работе мне почти насильно впихнули выходной, и я стала составлять планы на день, и вдруг поняла, что все равно собираюсь делать то, что надо. Что ничего не хочется. Короче, дальше так уже нельзя.
— Я понял тебя. У меня в жизни тоже был период, — он помрачнел, — когда мне было сложно даже встать утром. Я перестал бриться, потому что не видел смысла в таком пустом времяпрепровождении, которое еще и отнимает кучу сил. Хорошо, что ты не смеешься, потому что это не смешно.
Карен слушала его, боясь пошевелиться, боясь вздохнуть. Какое-то глубинное чувство подсказало ей, что он никому еще этого не рассказывал. Йен говорил просто, без рисовки и лишнего пафоса, как о книге, которая не произвела на него особого впечатления, или о неудачно проведенном отпуске.
— Мне не было интересно, какая погода стоит на улице, какое сегодня число и вообще какой месяц. Вечером, закрывая глаза, я часто не мог вспомнить, светило ли солнце в окно моей комнаты или нет. А потом… В общем, потом я тоже решил, что так больше нельзя и нужно или умереть — или жить. И я заснул в полной уверенности, что уже никогда не проснусь. Но проснулся. И тогда я встал и пошел бриться.
Когда он замолчал, Карен опустила голову, чтобы он не увидел, что в глазах у нее стоят слезы. «А с чего бы тебе плакать над историей чужого человека, о котором ты знаешь только, как его зовут, и которого видишь в первый и в последний раз?» — с подозрением поинтересовался внутренний голос.
— Карен, а ты всегда носишь одежду с высоким воротом? — вдруг спросил он.
— Д-да, — ответила она, запнувшись. Его вопрос удивил ее. — А откуда ты узнал?
— Предположил. А, кстати, почему? Только не говори, что у тебя там шрам от ожога, иначе я удавлюсь от собственной бестактности.
— Я чувствую себя неуютно, когда горло открыто, — призналась она и инстинктивно положила руку на шею, туда, где лежит между ключицами нежная ямочка. — Прямо какой-то вечер откровений получается, тебе не кажется?
— Кажется. Но разве это плохо? Может быть, еще кофе? Или чего-то покрепче?
— А можно угостить тебя ужином?
— Меня еще никогда не угощали ужином девушки, которых я знаю меньше часа.
Карен деловито посмотрела на наручные часы — непропорционально большие для ее запястья, плоские, черные с серебристыми стрелками и точками, отмечающими часы.
— А час уже почти прошел. Расслабься.
— Ну хорошо. Ужин так ужин. Я вспомнил, что даже не обедал. Но угощаю я. Этого требует мое джентльменское достоинство.
— Не могу отказать твоему джентльменскому достоинству, — рассмеялась Карен.
Йен обернулся и сделал знак официантке. Она как раз шла к столику через один от них — несла на подносе две чашки кофе. В этот момент крупный мужчина, сидевший к ней спиной, что-то оживленно рассказывал своему приятелю и, видимо, дошел до кульминационной точки своего повествования — взмахнул рукой. Слишком резко и слишком сильно. Девушка с подносом инстинктивно попыталась уклониться от неизбежного удара, и от ее движения поднос потерял равновесие. Карен ахнула. Она, как в замедленной съемке, видела, как съезжает с подноса крайняя чашка кофе. Девушка напрягается, судорожно пытается остановить ее падение, но тщетно. На пол летит вторая чашка. Горячий кофе из первой чашки попадает на брюки «виновнику торжества».
— А-а! Твою мать! Ты что делаешь, корова?! — возопил ошпаренный посетитель.
Его крик смешался со звоном разлетающихся осколков фарфора. Официантка помертвела, засуетилась, что-то затараторила…
— Да я тебя… — Он схватил ее за руку. В представлении Карен именно так и выглядят мужья, которые колотят жен, если те мешают им смотреть футбольный матч.
Люди вокруг замерли.
— Что вы себе позволяете? — тоненько пискнула официантка.
Карен и не предполагала, что ее вполне нормальный голос может стать таким высоким. Она вся сжалась в комок. Она ненавидела скандалы. Она боялась злых мужчин. Нет, не потому, что ее отец бил мать, он ее и пальцем никогда не тронул. Но один раз она видела — обычная в принципе сцена для окраины захолустного городишки, — как сосед втащил свою плачущую жену в гараж, держа в другой руке кусок шланга, и это было самое жуткое воспоминание из ее детства. С тех пор, если происходило что-то подобное, Карен со всей остротой чувствовала свою детскую беспомощность и почти противоестественный страх. Она никогда не вмешивалась и ненавидела себя за это.
— Немедленно отпустите женщину! — Слова Йена упали, как три глыбы льда.
Карен заметила, как вздрогнули на своих местах злосчастные свидетели этой сцены. Йен встал — как-то по-особенному встал, быстро и… веско, что ли. Нарочито медленно — или Карен так показалось — подошел к зарвавшемуся хаму.
Она не слышала, что Йен говорил ему и официантке: он говорил тихо, а в ушах у нее шумела кровь. Говорил он недолго. Но после этого громила — а он оказался и вправду огромным — пошел красными пятнами и что-то буркнул в сторону официантки. Йен что-то ему повторил. Громила бросил ей отчетливое «извини», а его приятель вскочил, вытащил из бумажника какие-то купюры, сорвал с вешалки две куртки и буквально выволок друга из кафе. Друг двигался неохотно, но не сопротивлялся. У выхода смачно сплюнул на пол и с ненавистью оглянулся на Йена. Карен это видела, а Йен — уже нет. Он подошел к ней. Официантка в слезах куда-то убежала, пришел парнишка-уборщик со шваброй и ведром.
— Ты чего так испугалась? — почти ласково спросил Йен.
Карен промолчала — она не была уверена, что уже вполне владеет голосом.
— Обычный хам, думает, что если он огромный боров, то это дает ему несколько больше прав, чем другим. Выпил к тому же. Алкоголь для таких — как топливо. Ну и кипяток на ногу сыграл свою роль.
— Ты его оправдываешь? — поразилась Карен.
— Нет, заговариваю тебе зубы, чтобы вывести из состояния шока.
— Что ты ему сказал?
— Да ничего особенного.
— И он от «ничего особенного» сдулся, как воздушный шарик?
— Ну, скажем, я поставил его в известность, что я окружной судья, и, если он не извинится перед дамой, я постараюсь, чтобы его дело попало ко мне, а дальше — обеспечу ему полезный для здоровья, но вредный для самооценки досуг месяцев на восемь. Примерно так.
Карен хлопала ресницами.
— Я немного усугубил ситуацию, но он же простой обыватель, для него в принципе разница между офицером полиции, сотрудником ФБР и окружным судьей не велика. Это просто те парни, с которыми лучше не связываться. И он решил не связываться.
— А ты и правда судья?
— Да.
Карен кивнула — мол, понятно. «Непонятно только, откуда берутся такие обаятельные судьи», — заметил внутренний голос. Видимо, она тоже — просто обывательница, для которой невелика разница между судьей и агентом ФБР. В любом случае это человек из другой касты. Ответственный за чужие жизни.
— И как работа, нравится?
— Да, вполне. — Он ответил подчеркнуто небрежно, очевидно уловив в ее вопросе подтекст.
— То есть ты решаешь судьбы незнакомых людей — и тебе это доставляет удовольствие?
— Я не сказал, что доставляет удовольствие. Я сказал, что мне нравится моя работа. Я считаю ее очень достойной. А решают свои судьбы сами люди. Когда человек идет на преступление, он знает, что ему грозит наказание. Впрочем, я работаю как с уголовными, так и с гражданскими делами.
— И как ты со всем этим справляешься?
— Слушаю свою совесть, — серьезно ответил Йен. — Это главное.
— Тогда понятно, — улыбнулась Карен.
Пришла та самая официантка, которой досталось от невоздержанного громилы. У нее припухли веки: очевидно, она плакала от пережитого где-нибудь в кухне. Она долго извинялась, долго благодарила Йена, даже строила ему глазки, как показалось Карен (и, что интересно, очень сильно ей не понравилось). В благодарность за свою спасенную честь она предложила им заказать что-нибудь за счет заведения. Йен подмигнул Карен — мол, видишь, как удачно все складывается. Попросил принести фирменное блюдо и бутылку хорошего красного вина. Карен догадалась уточнить, что это за фирменное блюдо. Это оказалась свинина в кисло-сладком соусе с ананасами. Они переглянулись — и одновременно кивнули.
— Можно тебя подвезти, Карен? — спросил Йен, когда с ужином было покончено. — Или ты на машине?
— Я без машины, но ты же пил! — удивилась Карен.
— Я абсолютно трезв. Почти абсолютно. Я отлично вожу машину, и меня ни разу не ловили в нетрезвом виде за рулем.
— Представь себе, я сегодня совершенно бесстрашна и готова к любым приключениям! — провозгласила Карен, которая уже ощущала легкое действие кьянти, точнее тех двенадцати его процентов, которые составляет алкоголь. — Но я живу не в самом фешенебельном районе.
— Ты надеешься меня этим напугать?
— Нет. Делаю предупреждение.
— Принял к сведению. Пошли.