Конечно, Кестрел не могла быть уверена. Однако она кивнула. Генерал отправил раба за чистыми лоскутами, которые затем подложил под ее колено. После этого он подошел к очагу и поднес к огню небольшой нож, чтобы обеззаразить его.
С потемневшим ножом в руке он вернулся к ее постели.
— Обещаю, — произнес он, но Кестрел не знала, обещал ли он, что поможет ей, что знает свое дело или же что спас бы ее от Айрекса, если бы ему пришлось. Нож вошел в плоть, и Кестрел снова потеряла сознание.
*
Он был прав. Кестрел почувствовала облегчение, как только открыла глаза. Ее колено болело и было замотано бинтом, но горячая опухоль спала, а с ней — немалая часть боли.
Отец стоял к ней спиной, глядя в темное окно.
— Тебе стоило бы освободить меня от выполнения нашей сделки, — сказала Кестрел. — Теперь, с больным коленом, армия меня не примет.
Он обернулся и ответил на ее слабую улыбку своей.
— И не надейся, — ответил он. — Твоя рана не серьезна, пусть и болезненна. Скоро ты встанешь на ноги, а до конца месяца будешь нормально ходить. Это не необратимое повреждение. Если ты сомневаешься в моих словах и считаешь, что я ослеплен надеждой увидеть тебя офицером, спроси у лекарки, она скажет тебе то же самое. Она в гостиной.
Кестрел посмотрела на закрытую дверь своей спальни и задалась вопросом, почему лекарка осталась снаружи.
— Я хочу спросить у тебя кое-что, — произнес генерал. — И предпочту, чтобы она не слышала.
Внезапно Кестрел показалось, что у нее было ранено не колено, а сердце. Что его пронзили кинжалом и теперь оно истекало кровью.
— Что за сделку ты заключила с Айрексом? — спросил ее отец.
— Что?
Он окинул ее невозмутимым взглядом.
— Для тебя дуэль продвигалась плохо. Затем Айрекс замешкался, и между вами, судя по всему, произошла интересная беседа. Когда дуэль возобновилась, Айрекса будто подменили. Он бы не проиграл тебе — по крайней мере таким образом; вероятно, ты сказала ему что-то, что заставило его.
Кестрел не знала, как ответить. Когда генерал задал свой вопрос, она почувствовала огромную признательность, что он не выведывает побудившие ее к дуэли причины, и пропустила некоторую часть его слов.
— Кестрел, я просто хочу убедиться, что Айрекс не получил над тобой какой-либо власти.
— Нет. — Она вздохнула, разочарованная, что отец разоблачил ее победу. — Наоборот, я имею власть над ним.
— Ага. Хорошо. Ты расскажешь мне, как добилась этого?
— Мне известна тайна.
— Очень хорошо. Нет, не говори мне, что это за тайна. Я не хочу знать.
Кестрел посмотрела в огонь. Она позволила пламени заворожить ее взгляд.
— Ты думаешь, для меня имеет значение, как ты победила? — тихо спросил генерал. — Ты победила. Как — не важно.
Кестрел подумала о Геранской войне. О страдании, на которое обрек эту страну ее отец. О том, как его действия сделали ее госпожой, а Арина — рабом.
— Ты действительно в это веришь?
— Да, — ответил он. — Верю.
***
Арин услышал, как скрипнула дверь в барак. Этот звук мгновенно заставил его подняться на ноги, потому что только один человек мог прийти сюда так поздно ночью. Затем он разобрал первый тяжелый шаг, и его руки отпустили металлические прутья. Это были не ее шаги. Они принадлежали человеку крупному. Грузному, медлительному. Скорее всего, мужчине.
К камере Арина приближался пульсирующий свет факела. Увидев, кто нес его, Арин отпрянул от решетки. Перед ним стоял оживший кошмар детства.
Генерал вставил факел в держатель. Он вперился взглядом в Арина, замечая его свежие синяки, его рост, черты лица. Лоб генерала нахмурился еще сильнее.
Мужчина был совсем не похож на дочь: сплошная гора массы и мускулов. Но в том, как генерал поднял подбородок, как в его глазах опасно блеснул острый ум, Арин узнал Кестрел.
— С ней все в порядке? — спросил Арин. Не получив ответа, он повторил фразу на валорианском. И, уже унизив себя вопросом, не задать которого он был не в силах, Арин добавил кое-что, что клялся никогда не произносить: — Господин.
— Она в порядке.
Арина охватило необычное ощущение, похожее на сон или внезапное отсутствие боли.
— Если бы я мог выбирать, я бы убил тебя, — сказал генерал, — но от этого разговоры только усилятся. Тебя продадут. Не сразу, потому что я не хочу, чтобы подумали, будто я реагирую на скандал. Но скоро. Некоторое время я проведу дома и буду следить за тобой. Если только ты приблизишься к моей дочери, я забуду про трезвый расчет. Я прикажу разорвать тебя на части. Ты понял?
Глава 23
Приходили письма. В первые дни после дуэли Кестрел хваталась за них с пылом, отчаянно желая отвлечься от заточения в постели и узнать, что думает о ней теперь общество. Должно быть, она заслужила уважение, победив лучшего в городе бойца?
Но по большей части письма приходили от Джесс и Ронана и были наполнены ложным весельем. А затем Кестрел получила записку.
Маленькую, сложенную пухлым квадратиком. С черной печатью. Начертанную женской рукой. Не подписанную.
«Думаешь, ты первая? — спрашивалось в ней. — Единственная валорианка, которая легла в постель с рабом? Дурочка!
Позволь мне объяснить тебе правила.
Не веди себя так открыто. Почему, как ты думаешь, общество позволяет сенатору вызвать к себе вечером красивую служанку? Или дочери генерала совершать длительные прогулки в экипаже со столь изысканной «свитой»?
Не потому, что тайные связи недопустимы. Все дело в том, что, притворяясь, будто они недопустимы, мы можем закрыть глаза на тот факт, что позволяем себе поступать со своими рабами так, как того пожелаем».
Кестрел почувствовала, как ее лицо вспыхнуло. Затем оно смялось, подобно листу бумаги в ее кулаке.
Она выбросит записку в огонь. Забудет о ней, забудет обо всем.
Но, как только она приподняла под одеялом правую ногу, ее колено протестующе закричало. Кестрел села на постели и посмотрела в огонь, а затем на свои босые ступни на полу. Она дрожала и сказала себе, что это из-за боли в ее перевязанном колене. Из-за того, что ноги не могут удержать ее вес, и она не в состоянии сделать что-нибудь столь простое, как встать с кровати и пройти по комнате.
Она разорвала записку, превратив в снегопад из клочков бумаги.
В первую ночь после дуэли Кестрел проснулась и обнаружила, что отца рядом нет. В кресле у постели спала рабыня. Кестрел заметила морщины под глазами женщины, неудобный изгиб ее шеи и то, как ее голова болталась туда-сюда, подобно голове человека, нуждающегося в сне. Однако Кестрел растолкала невольницу.
— Ты должна кое-что сделать, — сказала Кестрел.
Женщина моргнула с сонным видом.
— Иди и скажи стражникам, чтобы они выпустили Кузнеца. Он заперт в бараке. Он…
— Я знаю, — ответила женщина. — Его уже выпустили.
— Выпустили? Кто?
Рабыня отвела взгляд.
— Это было решение Ракса. Он сказал, что Вы можете пожаловаться ему, если не согласны.
Последние слова прозвучали ложью. В них не было смысла. Но женщина похлопала Кестрел по ладони и сказала:
— Я сама видела Кузнеца в помещениях для рабов. Он не слишком плохо выглядит. Не беспокойтесь, миледи.
Лицо женщины, имя которой Кестрел забыла, преисполнилось таким сочувствием, что Кестрел приказала ей уйти.
Сейчас Кестрел вспомнила эту сцену. Она посмотрела на разорванное письмо и снова увидела его строчки — такие фальшивые, такие понимающие.
Они не понимали. Никто не понимал. Они ошибались.
Кестрел скользнула обратно под одеяла.
Несколько часов спустя она призвала к себе раба и приказала открыть окно. В комнату хлынул холодный воздух, и Кестрел дрожала до тех пор, пока не услышала отдаленный звон молота по наковальне. Арин должен был знать, что она не может прийти к нему. Почему не приходил сам?
Она могла заставить его. Если она отправит приказ, он подчинится.
Но ей не нужно было подчинение. Она хотела, чтобы он пришел увидеть ее по собственному желанию.
Кестрел вздрогнула от этой мысли и боли, которую та с собой принесла.
Она знала, даже если все верили в ложь о ней, эта ложь была слишком близка к правде.
*
— Тебе следовало позволить мне навестить тебя раньше, — сказала Джесс, щеки которой раскраснелись от холодного воздуха снаружи. — После дуэли прошла уже неделя.
Кестрел откинулась на подушки. Она знала, что присутствие Джесс ранит ее, напомнит о жизни за пределами спальни.
— Ронану приходить нельзя.
— Разумеется, нет! Я не позволю ему увидеть тебя, пока тебе не станет лучше. Ты выглядишь ужасно. Никто не захочет целовать калеку.
— Спасибо, Джесс. Я так рада, что ты пришла.
Джесс закатила глаза. Она начала говорить, но затем ее взгляд упал на прикроватный столик.
— Кестрел. Ты не читаешь свои письма.
Их набралась целая стопка, подобная гнезду свившихся змей.
— Что эти письма скажут мне? — спросила Кестрел. — Что моя репутация загублена, как никогда?
— Все можно исправить.
Кестрел знала, что скажет Джесс: Кестрел должна пойти на Зимний бал с Ронаном. Ронан не откажется. Он будет рад. Это прекратит некоторые слухи и начнет новые.
Это было своего рода решение.
Кестрел слабо улыбнулась. Она покачала головой.
— Ты — настоящий друг.
— А еще я умна. У меня есть идея. До бала осталось недолго и…
— Мне скучно все эти часы сидеть в постели. Почему бы тебе не помочь мне отвлечься, Джесс? Или еще лучше, почему бы мне не сделать что-нибудь для тебя? Я должна тебе.
Джесс отвела со лба Кестрел волосы.
— Нет, не должна.
— Ты не бросила меня в беде. Я благодарна. Как только мне станет лучше, я буду носить то, что ты выберешь.
Джесс шутливо приложила ладонь ко лбу Кестрел.
— У тебя, наверное, жар.
— Я научу тебя играть в «Клык и Жало» так, что никто не сможет тебя победить.
Джесс рассмеялась.
— И не пытайся. Мне не нравятся игры.
— Я знаю. — Кестрел почувствовала, как ее улыбка спала. — Это одна из тех твоих черт, которыми я восхищаюсь.
Лицо Джесс приняло вопросительное выражение.
— Ты никогда не скрываешь, кем являешься, — сказала Кестрел.
— А ты думаешь, что сама скрываешь? Думаешь, я не понимаю, что, пусть ты и попросила меня отвлечь тебя, на самом деле ты сама меня отвлекаешь?
Кестрел поморщилась.
— У тебя бы это получилось лучше, — сказала Джесс, — если бы ты не была привязана к постели. И не ощущала бы себя несчастной.
Кестрел взяла подругу за руку.
— Я говорила серьезно.
— Тогда хватит играть в игры. На твои неприятности есть очевидный ответ.
Кестрел поняла, что на уме у Джесс было нечто большее, чем бал. Рука Кестрел упала.
Джесс вздохнула.
— Ладно. Мы не будем говорить о Ронане. Не будем говорить о замужестве. Не будем говорить о том, что, несмотря на то как ты любишь побеждать, сейчас ты ведешь себя так, будто решила проиграть.
*
Арин помешал огонь в очаге кузни. Не ради тепла, а ради цвета. Он жаждал его в холодные месяцы. В детстве он был болезненным ребенком, и это время года больше всего напоминало ему о доме, об ощущении запертости в четырех стенах, о том, как он и не подозревал, что однажды ему будут сниться те разрисованные стены, шторы цвета индиго и синева платья матери.