Дама оглядела дом и устремилась в вестибюль, но тут же попятилась, пропуская выходившую из дверей пожилую женщину огромных размеров.
Сперва миссис Марш не обратила на нее внимания. Это была обычная, на вид небогатая, седая и круглолицая женщина, вся в черном, каких полно в каждом квартале. Однако инстинкт заставил ее обернуться и посмотреть вслед старухе, когда та уже перешла улицу и ковыляла вдоль домов, словно чудовищная тень.
— Кто это?
— Не знаю, мадам. Этот дом не в моем ведении, — ответил инспектор.
Консьержка вышла из своей каморки и окинула их подозрительным взглядом.
— Куда вы? К кому?
— Это по поводу покойного, — сказал полицейский. — Мадам утверждает, что узнала своего мужа по снимку в газете.
Женщины явно невзлюбили друг друга с первого взгляда.
— Она, конечно, ошибается.
— А я вот уверена, что не ошиблась.
— Идите за мной.
Худенькая мадам Жанна пошла первой; никогда в жизни не приходилось ей столько раз проделывать этот путь, сколько сегодня. Время от времени она оборачивалась, посматривая на гостью с явным вызовом:
— Я иду не слишком быстро для вас?
Взобравшись наконец на верхний этаж, все трое запыхались.
— Минутку, я зажгу свечи.
Еще утром она весьма предусмотрительно положила в карман передника коробок спичек. В изножье кровати уже стояло два букета — жилище было убрано для последнего прощания.
— Входите.
Ноздри месье Буве сузились, щеки ввалились, кожа стала еще белее, словно просвечивала насквозь, и легкая улыбка, застывшая на его губах, когда его переносили в аптеку, будто стала еще выразительнее, превратясь в саркастическую усмешку.
Миссис Марш не проронила ни слова, быть может, под впечатлением полумрака, зажженных свечей и стебелька самшита. Она машинально взяла его и начертила в воздухе крест.
— Так что же? — спросил инспектор.
Она колебалась.
— Я уверена, что это он, — наконец произнесла она твердо. И поспешно добавила: — Посмотрите на его правую ногу. Если там есть звезда…
2
Инспектор подошел и откинул простыню. Ему было не по себе от этой церковной атмосферы и от соседства двух женщин, еще несколько минут назад совсем не знавших друг друга и уже успевших стать смертельными врагами.
— Вы не находите, что ставни можно отворить? — спросил он.
В ответ консьержка, бросив на миссис Марш вызывающий взгляд, сказала:
— Сомневаюсь, что это было бы сейчас уместно.
Полицейский повернул выключатель, стало еще хуже; пламя свечей плясало теперь в ярком искусственном свете. Инспектору было лет тридцать, он имел трехлетнюю дочь, и жена должна была с минуту на минуту родить еще одного ребенка; может быть, в участке его уже ожидала новость, которую сообщили по телефону, а он все еще здесь.
Из двух женщин агрессивнее настроена была консьержка, и, когда полицейский наконец раскрыл покойного, она проскользнула между его ложем и иностранкой.
Не она ли переодевала его в белую сорочку и черные брюки от фрачной пары? Инспектор чуть не взял не ту ногу, а потом удивился, с каким трудом пришлось задирать мертвецу штанину — человек, казавшийся щуплым и хрупким, состоял из одних мускулов.
— У него шрам пониже колена, — объявил он.
— Что я вам говорила? В форме звезды!
Это было точное определение. Шрам состоял из нескольких лучей. Консьержка не произнесла ни слова, но, как бы показывая, что ее еще не лишили прав, выключила свет и опустила простыню.
— Здесь должны быть документы, — сказала миссис Марш, направившись к гостиной, тоже погрузившейся во мрак, в котором светились только щели закрытых ставен.
Мадам Жанна побежала за ней, стуча каблуками.
— Ничего нельзя трогать. Все опечатано.
— А кто опечатывал? По какому праву? Это мой муж. Мы не разведены. Значит…
Но консьержка, такая же маленькая и худенькая, как покойный, погасив свечи, встала перед инспектором и этой проходимкой с таким видом, будто ей не терпелось вышвырнуть вон обоих. А на лестничной клетке, поскольку дверь мадам Сардо была полуоткрыта, она сказала как можно громче:
— Во всяком случае, на сей момент, он остается месье Буве, как указано в его документах.
Спустя несколько минут она вновь поднялась убедиться, что в комнате все осталось в порядке, а потом еще раз — привела жильца с четвертого этажа, почтового служащего, только что вернувшегося домой:
— Я сделала все, что могла. Надеюсь, у нас его не заберут.
После полумрака солнце, раскалявшее крыши домов и наполнявшее набережные характерным запахом горячей пыли, казалось ослепительным.
— Как вы думаете, когда я смогу поговорить с комиссаром?
— Вряд ли сегодня, мадам. Возможно, он зайдет в участок подписать бумаги, но не берусь сказать, в котором часу, и обычно он делает это на лету.
— Тогда я сначала пойду к моему адвокату.
— Как вам угодно.
Такси уехало, и инспектор пешком направился на улицу Пуасси, где пропустил кружку пива в бистро, прежде чем вернуться в комиссариат.
На бульваре Сен-Мишель, как и повсюду в Париже, было полно скучающей публики, в воздухе плыл кисловатый запах пива; кое-где асфальт плавился, и на нем отпечатывались следы колес.
Список имен и цифр в каморке мадам Жанны все разрастался. В нем были имена продавца музыкальных инструментов, и ближайших к дому букинистов.
— Я его прибрала как можно лучше. А они хотели везти в морг. Завтра нужно будет еще разок на него взглянуть.
Она пока не знала, что думать о другом визите, имевшем место в аккурат перед появлением миссис Марш. Собственно, это и визитом не назовешь. Она заметила, что перед парадным топчется, словно не решаясь зайти, толстуха в черном с послеполуденным выпуском газеты и букетиком фиалок в руках.
Она была похожа на жильцов этого же дома. Очень полным и дряблым телом напоминала не выходившую из квартиры мадам Орель, видно было, что она годами носит одно и то же чистое и вытертое до блеска платье.
Фердинанд, успевший принять на грудь, как и предвидела его жена, спал в закутке, служившем им спальней и уже пропахшем скверным винным душком.
Мадам Жанна наблюдала за старухой в форточку, и та, в конце концов, встала на пороге, но ничего не сказала, стояла и ждала, будто побирушка.
— Вы кого-нибудь ищете?
— Простите меня. Я узнала…
Она заискивающе улыбнулась. Ей, такой толстой, что она могла бы закрыть своим телом весь вестибюль, явно хотелось стать совсем крохотной, и, может быть, именно эта ее униженность побудила мадам Жанну открыть дверь каморки.
Ей было не стыдно пускать к себе людей: у нее тут всегда чистота. Пол тщательно навощен, как и мебель эпохи Генриха II с львиными головами на углах. На столе кружевная скатерочка, бело-розовая ваза.
— Вы знаете месье Буве?
В тоне консьержки не было той подозрительности, с которой чуть позже она встретила чужую даму, осматривавшую дом так, словно он был ее собственностью.
— Мне кажется, да.
— Вы с ним раньше встречались?
— Мне кажется. Значит, он не мучился?
Она протянула ей газету, показывая статью.
— Ничуть. Он даже не заметил, как умер.
— Я вот принесла букетик.
— Хотите подняться посмотреть на него?
— Боюсь, не смогу подняться — у меня больные ноги.
На ней были черные войлочные тапочки, потому что никакая другая обувь не подходила, кожа на опухших, затянутых в шерстяные чулки лодыжках нависала складками.
— Я отнесу ваши цветы. Могу вам сказать, что он прибран, лежит спокойно и как будто улыбается. Вы давно видели его в последний раз?
Кажется, старуха собиралась что-то ответить. Или нет? Губы и пальцы ее беспрестанно шевелились, будто она бормотала про себя молитву, перебирая четки. Но тут перед домом остановилось такси.
— К вам люди. Я пойду.
— Заходите ко мне еще. Заходите, не бойтесь.
Вот так миссис Марш и столкнулась с ней в вестибюле.
Между тем иностранка уже выходила из такси на бульваре Осман, прямо у дверей своего адвоката, которого звали Ригаль. Проскочив под палящими солнечными лучами, она оказалась в тени под козырьком парадного, вошла в лифт, поднялась, позвонила в дверь. Ей открыли. В коридоре, у самого выхода, стояли собранные чемоданы.
— Мэтр Ригаль еще не уехал?
Служанка колебалась. Заметив в глубине длинной анфилады мелькнувшую мужскую спину, миссис Марш бросилась вперед.
— Как я рада, что застала вас!
— У меня через час поезд в Аркашон.
— Мне надо срочно переговорить с вами. Я нашла своего мужа.
Жена адвоката, слышавшая все из-за двери, поняла, что он никуда не поедет и ей придется уезжать одной с детьми.
Погас пламенный закат, в свете которого лица прохожих имели необычно возбужденный вид. Тень поддеревьями загустела. Было слышно, как течет Сена. Звуки словно отдалились. Лежащие в постелях жильцы слышали, как и каждую ночь, как дрожит земля под колесами проезжающих автобусов.
Четырежды входила мадам Жанна к покойному, по-прежнему безмятежно лежавшему в запертой комнате. И каждый раз чувствовала удовлетворение, ибо была уверена: она все сделала так, как хотел бы сам месье Буве. Завтра утром она снова вытрет пыль, пройдется пару раз тряпкой по красным плиткам пола и приоткроет окно, но только на минутку.
Выходя, она всегда впускала кого-то из жильцов, но тот низенький старик больше не переходил улицу, а она так и не осмелилась выйти и спросить, чего ему надо.
Первый раз она заметила его часов в девять, когда еще не совсем стемнело. Он стоял на той стороне дороги, на набережной, опираясь на парапет, и смотрел на дом.
Он был такого же небольшого роста, как месье Буве, чуть пошире в кости, чуть поплотнее, с изжелта-белой бородой во все лицо, красноватыми глазками и в бесформенной шляпе, которую, должно быть, подобрал на помойке.
Он похож на клошара. Наверное, клошар и есть. Этих бродяг часто видели в квартале, они подтягивались к вечеру, чтобы переночевать в трущобах вокруг площади Мобер.
Но этот не случайно забрел именно сюда. Из кармана у него торчала уже превратившаяся в тряпку газета, и он не сводил глаз с закрытых ставен на третьем этаже.
Она вышла на порог и встала, как знак вопроса, глядя прямо ему в лицо, ожидая, что он скажет что-нибудь, но он только отвернулся и смотрел теперь на стоящие вдоль берега баржи.
Уже визит толстой старухи заставил консьержку призадуматься. Не так, как о миссис Марш. Та была явным врагом, от которого еще придется защищаться. А эта, с лицом круглым, как луна, видно, хорошо знала месье Буве и вела себя так смиренно, словно боялась что-то сделать не так.
Так же вел себя и клошар. Он подождал, пока она снова войдет в дом, и опять повернул голову, и опять стал смотреть на те окна. Тьма сгустилась, небо стало сине-черным, на нем высыпали звезды.
Фердинанд все не возвращался. Она выглянула наружу и увидела, что старик нехотя уходит, волоча правую ногу и время от времени оборачиваясь.
Она задернула занавески. Притушила свет, пошла к кровати, разделась и убрала на ночь волосы. Перед тем как лечь, она снова отдернула занавески, чтобы последний раз выглянуть во двор. Взошедшая луна осветила весь пейзаж ярко, как днем, заливая молочной белизной головы чудовищ на стенах собора Нотр-Дам.
Старик снова был там, он сидел на парапете, с литровым жбаном вина в руке, а рядом, на камнях, лежала бумага, на которой, наверное, была разложена еда.