Ей было приятно продемонстрировать, что она совсем не боится мертвого тела и что они с покойным были друзьями.
— Вот какой он спокойный. И улыбается.
От нее не укрылось то, с каким сожалением они обозрели печати на всех дверцах и ящиках.
— Я уверена, что отец хотел меня найти. Если бы я знала, что мы жили в одном городе!
Мадам Жанна обратила внимание, что молодой женщине не пришло в голову сотворить крестное знамение веточкой самшита, она, видимо, даже не поняла ее предназначение. Как и ее муж. Она только бессмысленно вытирала сухие глаза платком, рискуя оторвать длинные приклеенные ресницы.
— Когда будут похороны, еще неизвестно?
— Мы подготовили все к завтрашнему: приличные похороны, с отпеванием в церкви, но только что явились из полиции и велели подождать.
Посетители снова переглянулись. Им не терпелось выйти на солнце, на свежий воздух, но в то же время они были разочарованы и не решались покинуть дом, как будто еще чего-то ждали.
— Наверное, мне, как и матери, надо сообщить свой адрес полиции?
— Может быть. Это ваше дело.
— Вы уверены, что он жил счастливо?
— Да, мадам.
— Благодарю вас.
Пока мадам Жанна закрывала дверь на ключ и прятала его в карман юбки, посетители успели спуститься донизу. По-прежнему сидящий на ступеньках мальчуган осмотрел их снизу доверху еще более подозрительно, чем консьержка.
В вестибюле они нерешительно остановились.
— Если вы вдруг вспомните что-нибудь интересное для нас… — сказал мужчина, держа наготове визитную карточку. — То есть для моей жены… Она много лет назад поссорилась со своей матерью: если вы видели эту особу, то должны все понять. Из-за матери она почти не знала своего отца. И все же маловероятно, чтобы он не помнил ее и не хотел с ней встретиться. — Тут он, наконец, протянул визитку. — Я буду вам бесконечно признателен. Днем можете звонить мне на работу. А справа — домашний адрес.
И они ушли, она — покачиваясь на высоких каблуках, а он — сутулясь и доставая сигарету из серебряного портсигара. Захлопнулась дверца такси.
Перед тем как машина тронулась, было видно, как они заспорили, точно упрекая друг друга в неловкости.
На карточке консьержка прочла:
...
Старинные картины
Голдштейн был зачеркнут. Зато приписан домашний адрес: набережная Пасси, 62.
Париж сиял, как и накануне, так же трепал тяжелую листву деревьев горячий ветер, так же отражалось в витринах и накаляло крыши солнце.
Бесцветный человечек, похожий на страхового агента или коммивояжера, продающего пылесосы, тихо постучался в окно каморки, как раз когда Фердинанд собирался пообедать на кухне, прежде чем отправляться на работу. Это был месье Бопер.
— Я не побеспокоил вас, мадам Лельяр?
— Входите. Присаживайтесь. У вас есть новости?
— Не много. Скорей уж надеюсь услышать что-нибудь от вас.
Он смотрел на нее так, будто знал, что у нее есть, что ему порассказать.
— Только что приходила его дочка с муженьком. Оставили мне визитную карту. И даже положили на стол сто франков.
— Она ничего не сказала?
— Говорила о документах, фотографиях. Они заходили к нему.
— Больше никто не приходил?
Бопер тщательно переписал адрес в толстую записную книжку, перетянутую резинкой.
— Кроме соседей, больше никто.
— Видите ли, мадам Лельяр, похоже, эти люди правы.
— В чем это они правы? — вскинулась она.
— Настоящий Буве умер два года назад в Индокитае.
— Да разве не может быть двух разных Буве?
— Только не с одной и той же записью о рождении. Я хотел бы точно знать, не рыщет ли тут вокруг вас кто-нибудь еще, кто, возможно, знает всю правду.
— Ну, кроме той старой девы…
— Какой старой девы?
— Я обратилась к ней «мадам», а она поправила: «мадемуазель». Ей лет семьдесят, а то и больше.
— Правильно.
— Что правильно?
— Потому что все, кто знал месье Буве прежде, несомненно, люди пожилые.
— Об этом я не подумала.
— Когда она приходила?
— Вчера ближе к вечеру. Пришла самой первой. Я подумала, что она ищет комнату, такие, как она, обычно ищут маленькую комнатку с окном во двор.
— Вы хотите сказать, что одета она была очень скромно?
— Бедно. Она даже не осмелилась войти. Я сама вышла к ней навстречу.
— И что она вам сказала?
— Почти ничего. У нее так дрожали губы, что она вообще не могла говорить. Очень толстая, лицо бледное и круглое, глаза большие, как у ребенка. Показала газету, как они все, и пробормотала: «Ведь это здесь, да?» Я увидела у нее в руке букетик фиалок. Это меня тронуло. Я спросила: «Вы его знали?» Я подумала, что она живет тут неподалеку и ей приходилось беседовать с ним, когда он совершал свои прогулки по утрам или после обеда. «Вы, — говорю, — хотели бы на него посмотреть?» Она качает головой: нет. А сама, кажется, вот-вот расплачется. Спросила еще, не мучился ли он перед смертью и есть ли на что его похоронить. Я ответила, что есть, что у него были деньги, что я уже начала собирать пожертвования и завела список, тут она принялась рыться в сумочке, но достать ничего не успела, потому что в этот момент появилась вампирша.
— Кто?
— Вампирша. Разве я неправильно сказала? Женщина, которая пришла с инспектором и взломала бы все замки, если бы ее хоть на секунду оставили одну.
— Вы уверены, что прежде никогда не видели ту старую деву?
— Я знаю в этом квартале почти всех. Я ведь здесь уже сорок лет. Ее совершенно не помню.
— Она ушла пешком?
— В тапочках. Я разглядела ее тапочки. Они такие же, как мои.
— И направилась к бульвару Сен-Мишель?
— Нет. К мосту Турнель.
— А больше никто не приходил?
— Кроме старика, но тот и слова не вымолвил.
Бопер внушал ей доверие. Он совсем не походил на полицейского и, должно быть, имел внуков. Чувствовалось, что на жизнь он зарабатывает тяжелым и честным трудом. И разговаривал с ней прямо, без всяких хитростей.
— Какого старика?
— Его-то я где-то видела, похож на клошара, их тут полно в округе. Он приходил вчера вечером, почти ночью. Муж уже ушел. Он стоял прямо напротив, опершись на парапет, и глазел на дом, прямо в окна месье Буве. Я все смотрела на него и думала, перейдет он, наконец, через улицу или нет.
— Он так и не перешел?
— Нет. Ушел. Потом я видела его снова на том же месте, он перекусывал, и при нем был литровый жбан вина. Как вы думаете, оставят мне его?
— Кого?
— Да месье Буве. Я уж расстаралась, все устроила вместе с жильцами и соседями. Все проявили такую щедрость. И потом, ни с того ни с сего… Вы-то, вы как думаете, он действительно был мужем той женщины?
— Не знаю.
— Как бы там ни было, он ее бросил, правда ведь? И должен был иметь к тому причины. Не хватало еще, чтобы она и после смерти к нему приставала. Ему так хорошо там, наверху. Хотите взглянуть?
У Бопера не было времени. Ему нужно было еще дозвониться до мэрии Ланжака, он уже звонил туда, но ему не смогли ответить. Нужно было проверить еще много всего, медленно, придирчиво, как он делал все на свете, посасывая свои леденцы и качая головой с печальным видом.
— Если опять увидите старую деву или клошара, попытайтесь узнать их имена и адреса. Это могло бы нам помочь.
— Не хотите выпить чашечку кофе?
— Спасибо. У меня правило: между обедом и ужином — ничего.
Спокойный выдался вечерок для мадам Жанны. Она только перекинулась словом-другим с жильцами, пока они возвращались, рассказала им новости. В девять часов она поднялась к месье Буве, как бы пожелать ему доброй ночи. Ей было совсем не страшно оставаться наедине с покойником. Омоченной в святой воде веточкой она начертала в воздухе крест, пошевелила губами, словно что-то сказала своему жильцу.
Все было в порядке. Изловчившись, она прибила муху, севшую на косяк, а двух других так и не нашла.
Заперев дверь на ключ, она зашла к Сардо. Мальчишка уже спал, муж читал газету, жена стелила постель. Окно у них было открыто прямо в вечернюю синь.
Все окна в Париже были открыты. В некоторых кварталах люди спали на балконах, и ночью отовсюду слышались сипение и храп, точно поезда хрипели и свистели, подъезжая к вокзалам.
— Она вышла замуж за продавца старых картин. Сдается мне, у него туберкулез. Платок из сумочки достала, а я ее глаза хорошо рассмотрела и готова поклясться чем угодно, она и не думала плакать.
— Видать, если это и правда ее отец, она его знала — то маловато.
Аккордеонист вышел из дома. Мадам Жанна пошла привести себя в порядок на ночь, закрыла занавески, разделась, долго смотрела в зеркало на дыру во рту от выпавшего зуба и подумала, что надо бы, наконец, решиться сделать вставной.
Она заснула и спокойно спала до возвращения музыканта. Даже не глядя на часы, она знала, что это бывает в два-три часа.
Ей снились странные сны, в них большое место занимал месье Бопер, он вроде был ее мужем, и ей было не по себе, она спрашивала у него, как такое могло случиться, ведь она еще не вдова и Фердинанд все еще работает ночным сторожем в гараже на улице Сент-Антуан. А Бопер отвечал с улыбкой, которая совсем ему не подходила:
— Да-да!
Что «да-да»? Или это сказал аккордеонист? Она уже не помнила. Кажется, она не спала, и ей почудилось, что светящиеся стрелки будильника показывают всего час ночи.
В алькове стояла духота, это действительно была дурная ночь. Когда она проснулась уже утром, ей, Бог знает почему, показалось, что случилось что-то неприятное, что-то было неладно, и она чувствовала себя виноватой, сама не зная хорошенько в чем.
Небо было не таким безоблачным, как в предыдущие дни, легкий туман плыл прямо над Сеной, уже потянулись первые баржи.
Она вытащила мусорные баки со двора на край тротуара, вернулась приготовить кофе и причесалась, пока подогревалась вода.
Ей вечно не везло, но она никогда не жаловалась. Когда она вышла замуж за Лельяра, который в те времена служил в армии сержантом, то не знала о его эпилепсии, и он еще не пил. Он оказался никудышным мужчиной. Три раза она была беременна, и три раза на свет появлялся мертвый ребенок. В последний раз она и сама чуть не умерла, и врач посоветовал ей больше не пробовать.
Ей было за пятьдесят, но она еще не чувствовала себя старой и, хоть была маленькой и худенькой, легко перетаскивала тяжелые баки.
Она тяжело вздохнула, подумав о том, что теперь квартиру сдадут новым жильцам, и вдруг, словно что-то ее ужалило, побежала наверх.
Ей пришлось опять спуститься на первый этаж, потому что она забыла ключ, и опять подняться. Она вставила ключ в замок и не поняла, то ли, сама не заметив, уже повернула его, то ли забыла вчера запереть, — слишком уж легко открылась дверь.
Не глядя по сторонам, она прошла в гостиную, потом в спальню и сразу поняла: что-то изменилось. Тело Буве по-прежнему лежало на кровати, но как-то иначе, он был сдвинут чуть правее или левее, выше или ниже. Но сам он ворочаться не мог. Кто-то заходил. Кто-то дотрагивался до постели. На полу были перья, которые вывалились из матраца или из подушек. Она подняла голову и увидела, что печати отовсюду срезаны. Но дверцы шкафов закрыты, ящики задвинуты.