Все пятеро сидят в большой гостиной после плотного обеда. Верная Жюльетта, которая служила в доме еще при покойной мадемуазель, только что подала кофе и ликеры. Она лезет из кожи вон, эта Жюльетта. Предупреждает малейшие желания своих новых хозяев. Как же она боялась, что ее прогонят!.. Убиенная старая дама в полный рост на портрете в золотой рамке, который висит над камином, похоже, председательствует на этом семейном сборище.
«Я вспоминаю день, когда комиссар спросил меня в упор…» — двусмысленно начинает Марселина.
Они слышали ее рассказ раз двадцать и знают, что, когда она закончит, наступит очередь Людовика. «А я почувствовал себя не в своей тарелке, когда узнал двух инспекторов в поезде…»
Супруги Дорель проявляли явное нетерпение. Что касается Этьена, то его лицо выражало иронию и некое снисхождение. «Болтайте себе, болтайте».
Телефонный звонок заставил их подскочить. Снимает трубку Этьен. Это своего рода привилегия, которую никто и не думает у него оспаривать.
— Алло!.. Ах! Это вы, господин следователь!
Все присутствующие так и застыли на месте.
Четыре восковых манекена сидели, наклонившись вперед.
— Как?.. Да неужели?.. И он признался?.. Ах! Как же я счастлив! Да, мы как раз собрались тут все вместе. Спасибо, что вы нас немедленно известили. О! Давайте не будем больше об этом, господин следователь. Разве вы не выполняли свой долг?..
Этьен кладет трубку. Лицо его побледнело.
— Вы поняли, а?.. Убийцу, арестовали. Этот дурень только что совершил новое преступление. Какой-то псих ненормальный, два года назад его выпустили из психушки.
Последовала затянувшаяся пауза. Марселина робко спрашивает:
— А вот насчет тети Эммы, как это они установили?..
— Этот тип признался сам. Он также признал себя виновным в третьем преступлении.
— А зачем он?..
— Да незачем. Говорю вам, псих ненормальный.
Супруги Дорель, похоже, внезапно утратили дар речи. Зеркало отражает образ Марселины с ее круглыми плечами и неприятным лицом. Людовик в своем кресле кажется недоноском. Этьен плюхается на прежнее место.
Молчание воцаряется снова. Гнетущую тишину наконец нарушает голос, искаженный волнением до неузнаваемости:
— И все же, если не обнаружат никакого доказательства, то сомнение останется навсегда. Полной уверенности никогда быть не может. Людей, возводящих на себя поклепы, сколько угодно.
— Я тоже так думаю — сколько угодно! — в один голос восклицают супруги Дорель.
— Такой случай описан во всех учебниках психологии, — глубокомысленно сообщает Этьен.
Людовик снова рассаживается в своем кресле. Марселина улыбается сама себе в зеркале.
Рассказы
(1977)
Беглец
Выпучив глаза, Жермена переводит взгляд со следов грязи, которые ведут прямо к порогу погреба, на дверную ручку, испачканную кровью. Какой многозначительный след преступления! Какой-то незнакомец только что пробрался в их дом и укрылся в первом же тайнике, оказавшемся на его пути.
Протянув руку, Жермена потихоньку задвинула тяжелый засов. Она спасена. Дверь была массивной, одностворчатой, с прочными перекладинами. Право же, незнакомец поступил глупо. Скоро жандармы схватят его, как мышь в мышеловке.
В сущности, какой же угрожающий замысел вынашивал он, этот незнакомец? Ограбить дом, как только наступит подходящий момент? Да, по всей видимости, так оно и есть. Наверное, он шатался по улице, выглядывая, чем бы ему поживиться. Увидев, что Леопольд вышел из сада, он удостоверился, что тот не запер за собой калитку на ключ. И воспользовался предоставившимся случаем…
Не запереть калитку, как, впрочем, и дверь в дом, чтобы вынудить жену выйти из спальни! В такого рода мелочности весь Леопольд. Он никогда не мог смириться с тем, что она еще нежится в постели, тогда как он уже катит по утренней прохладе. Дурачок! Да разве Жермена завидовала ему, что он ложился первым?
Дурачок… и преступник! Потому что, если бы она не обнаружила этих следов, говорящих сами за себя, если бы решилась спуститься в погреб…
Правда, она никогда туда не спускается. Это Леопольд идет туда загружать горючим калорифер каждое утро и каждый вечер.
Каждый вечер…
Внезапно ноги Жермены подкосились от волнения. Она была вынуждена присесть на кухне.
Она продолжала сидеть, когда почтальон принес почту.
— Вам нездоровится, мадам Бернье?
— Да нет, все в порядке… Спасибо.
Три письма — все адресованы Леопольду, разумеется. И газета. Она машинально раскрыла газету.
«Фредерик Менешаль, убийца супругов Дориан, убежал из Центральной тюрьмы Мелюна», — сообщается на первой полосе.
Она прочла статью, перечитала. В ней со всеми деталями напоминалось о зверском нападении злоумышленника, который был арестован в тот же вечер. Однако об условиях, при которых преступнику удалось бежать, известно было очень мало. Сообщалось, однако, что, похоже, он поранил себе руку.
Слегка наклонившись, Жермена могла рассмотреть дверь, ведущую в погреб, а на ручке этой двери — коричневатое пятно. Она чуточку дрожала. Но не от страха. Чем она рисковала? В тот момент, когда Фредерик Менешаль взломает дверь, она будет уже далеко.
Начать с предположения, что убийца попытается выйти из укрытия. Тогда как беглец думал лишь о том, как бы ему не попасться на глаза преследователей. Его можно было себе вообразить где угодно, только не в жилом доме. А ночью он отправится дальше, запасшись продуктами…
Да, ясно как Божий день, что Фредерик Менешаль проведет весь день в своем укрытии, вероятнее всего, спрятавшись за кучей угля, не ведая того, что его местонахождение обнаружено и он опять стал арестантом.
«Так что, — повторяла себе Жермена, — если бы я не заметила следов грязи и этого кровавого пятна, Леопольд спустился бы сегодня вечером, как обычно, в погреб и внезапно столкнулся лицом к лицу с…»
Как мало нужно, чтобы изменить течение всей жизни! Чтобы сделать, к примеру, из уязвленной и увядающей жены еще привлекательную вдову, к тому же прилично обеспеченную.
«Если бы я не заметила… И если бы этих следов не существовало!..»
Вечером их больше не существовало. И чтобы открыть дверь в погреб, Леопольду оставалось лишь, как обычно, повернуть ручку. Тем не менее Жермена прижимала к губам носовой платок, словно желая заглушить неодолимый крик предупреждения.
Пока Леопольд сходил по каменным ступенькам, его шаги становились все глуше. Затем наступила тишина, которую нарушил знакомый звук — это захлопнулась дверца калорифера… И вдруг послышался крик ужаса, изданный Леопольдом, который тут же оборвался на глухом ударе, тяжелом падении…
Жермена бросилась на второй этаж, спряталась в спальне, машинально закрыла дверь на задвижку и все более нерешительным шагом приблизилась к окну. Таким образом, она могла бы заявить, что присутствовала при побеге мужчины, сообщить его приметы…
Но мужчина не появился, и Жермена вдруг услышал скрип шагов на лестнице? Она сразу поняла, какую огромную ошибку совершила. Преступник не мог не знать, что его жертва живет не одна. Как же он может пощадить этого свидетеля, который немедленно станет бить тревогу…
Она увидела в полутьме, как поворачивается медная круглая ручка двери. Запор был пустяковым: несколько нажимов плеча и…
Жермена упала на колени:
— Прошу, не причиняйте мне зла. Вам не следует меня опасаться! Я ничего не скажу, клянусь. Вот вам доказательство — вы пробыли в погребе с утра. Вы оставили следы грязи и… крови. Я их стерла. Вы мне верите, скажите?
— Я тебе верю, — послышался голос за дверью — хрипловатый голос Леопольда.
Круг замкнулся
— У нас дома ни грамма соли, — заметила Мишлин. — Пока я готовлю закуску, ты успел бы заскочить в бакалею. По кратчайшей дороге.
Луи уже зашнуровывал свои тяжелые башмаки, служившие ему для подъема в горы.
— Разумеется, дорогая, по кратчайшей дороге! А больше тебе ничего не нужно?
Веселым шагом он выходит на каменистую тропинку, где его обитые гвоздями подошвы выбивают искры. Мишлин машет ему на прощание из окна шале. До свидания! Скорее прощай! Ведь она знала, что ожидает ее мужа на пешеходных мостках.
Луи никогда, ни разу не перешел по мосткам, не остановившись. Обрывистые склоны оврага заросли зеленью, временами почти смыкающейся, создавая впечатление невиданной зеленой пены, вздымающейся над бурным потоком. Луи ждал порыва ветра, который, заламывая ветки, открывал глазам бурлящие волны.
Вот и на этот раз он склонился над перилами из неоструганных сосновых жердей. Рычание, поднимающееся из бездны, напоминало раскаты грома. Тут Марселей толкнул его в пустоту. И это уже не ветер взметнул ветки!
Марселей дал тягу и прибежал в шале, где его ждала слегка побледневшая Мишлин.
— Дело сделано! — вздохнул он, прежде чем потерять сознание от волнения в объятиях молодой женщины.
Однако «дело» сделано не было. Ниспосланная провидением ветка-развилка с самого начала прервала падение несчастного Луи, который менее чем три минуты спустя вновь пришел в себя на краю оврага.
Луи был слишком проницательным, чтобы питать иллюзии о мотивах покушения, жертвой которого он только что оказался. И того меньше — о личности своего убийцы. Вот уже три месяца он, не переставая, вел самые волнующие наблюдения за поведением как своей жены, так и Марселена, непременного гостя их дома. Выходит, его страхи были обоснованными. Мишлин и этот недоумок…
И все-таки! Вообразить, что они докатятся до такого!.. Быть может, со стороны Марселена тут и не было ничего удивительного. Луи его мало знал. Если играешь с человеком в бридж или совершаешь восхождение на гору Жоли — это еще не значит, что… Но вот Мишлин! Мишлин, которая была его женой в течение семи лет! Изумление спасшегося от гибели брало верх над всеми другими чувствами. Более того, оно просто его переполняло. Он не испытывал ненависти к жене. Она ребенок, твердил он себе. Ребенок! И ответственности за такой поступок не несет. Что же касается него…
Как бы то ни было, другой на месте Луи, если бы не бросился к шале, вооружившись камнем или палкой, то, по меньшей мере, побежал в жандармерию. Но Луи был умником… и влюбленным умником, в той мере, в какой два этих слова совместимы. Он понял, что действовать таким образом означало бы, по всей вероятности, лишиться всякого шанса вновь завоевать жену. В ослеплении своей новой страсти как бы стала она боготворить человека, который погиб от меча правосудия… или под мстительными ударами воскресшего мужа! Наказание превратило бы Марселена в мученика, хуже того, в идеального, мифического любовника, и существовал риск, что супруга, сошедшая с пути праведного, станет вечно хранить ему верность.
«Так что мне не нужен этот убийца-кретин! — рассудил благодушный муж. — Рано или поздно Мишлин разочаруется. Рано или поздно она раскается в содеянном. Подождем!»
Как мы видим, снисхождение не играло никакой роли в этом смирении, продиктованном исключительно правильно понятой выгодой.
Луи ждал. Жил в тени этой пары, замаскированный, как детектив в романе, неузнаваемый. К тому же, как оно обычно водится, внешний мир перестал существовать и для наших влюбленных.