— Что ж, мой мальчик, вы неплохо играете. Когда наберетесь немного опыта, станете вполне достойным игроком… Сигарету не желаете?
— Он не захотел выставлять его на посмешище перед Симоной, — шепчет Антонен на ухо Винсену. — А напрасно.
Кюре берет обоих мужчин под руки и увлекает за собой.
— Шепчетесь? А как же я? Что вы замышляете?
— О, пустяки! — тихо говорит Антонен. — Я только говорил, что игру следует всегда вести до конца — насколько это возможно. А Поль мог. Поэтому жаль. Вот и все.
Далюэр зажигает сигарету, расслабленный, довольный собой, а Симона в это время делает знак слуге принести верхнюю одежду гостей.
— До воскресенья, — бросает Далюэр. — Как обычно!
Он берет у слуги пелерину кюре и непринужденно набрасывает ее на плечи священнику.
— Ну что же вы, Поль? Мы уходим, — говорит Антонен.
Поль все еще с притворно озабоченным видом рассматривает положение фигур на доске.
— Нужно научиться проигрывать, — замечает Далюэр. — Но этого в книгах нет!
Гости прощаются с Симоной, и Далюэр провожает их до ворот. Прозрачная тихая ночь располагает к прогулке. Красивый дом Далюэров вырисовывается на фоне неба, а в бассейне отражаются кипарисы.
— Как у вас продвигается работа с часовней? — спрашивает Далюэр.
— Я почти закончил поперечный неф, — отвечает Поль. — На будущий год переделаю хоры. Уверяю вас, она приносит мне немало хлопот! Парижанин может только мечтать о заказе на перестройку маленькой провансальской часовни. Но, когда начинаешь работать, вот тут-то и убеждаешься, что это значит! Больше я такую работу на себя не взвалю.
Далюэр открывает ворота.
— Ну, до воскресенья. Всего хорошего.
Он провожает взглядом удаляющихся друзей. Друзей? Пожалуй, слишком громко сказано. Вот кюре — человек надежный. Малыш Поль Ламбер не в счет. Просто достойный противник для игры в шахматы. Остаются еще двое. Двое старых, давних друзей… Они выросли вместе, учились в одном лицее. У каждого из них свое дело в этом маленьком городке. И здесь они делят одну скуку на всех. Может быть, в глубине души уже ненавидят друг друга… А потом, Симона — настоящая красавица… Этого, кстати, достаточно, чтобы некоторые пришли к убеждению, будто она несчастлива. И тогда…
Сигара в руке Далюэра потухла. В это время на дороге Винсен и Поль, попрощавшись с приятелями, откровенничают.
— Да, он тяжелый человек, — поясняет Винсен. — Иногда я спрашиваю себя: как Симона может с ним жить?
— Да, — вздыхает Поль. — У нее такой отрешенный вид, и она почти всегда молчит… Я сразу же понял, что в этом браке что-то не так.
— Ей, бедняжке, не повезло. Лет десять назад она была помолвлена с парнем, который погиб в автокатастрофе. Потом ей пришлось выйти замуж за Далюэра. Он-то от нее без ума. Но вот она… Хотя мне кажется, что и она по- своему его любит. Но ее жизнь веселой не назовешь. Она почти никуда не выходит, занимается домом. Впрочем, за два месяца у вас было время самому все увидеть. Далюэр здесь не на своем месте. Ему бы подошла ферма на американский манер, лошади, активная жизнь. Знаете, ведь у него масса достоинств. Вот только он — ужасный зануда. Он всегда самый сильный, все делает лучше других. Вам бы следовало проучить его сегодня вечером. Мы были бы хоть чуточку отомщены.
— Зачем?
— Ну, во-первых, потому что он всегда разбивал нас наголову — Антонена и меня. Антонен очень занят, и у него почти не остается времени для тренировки. И мне мои стройки оставляют не много свободного времени. А он постоянно издевается над нами. Поймите, шахматы — это только предлог!
— Да, — вздыхает Поль. — Я прекрасно вас понимаю.
— Поэтому я вас прошу — в следующее воскресенье не щадите его.
— Тогда он обидится на меня.
— А вам-то что? Ведь вы вернетесь в Париж!
Вскоре показались первые дома Болье. Они остановились перед виллой, где Поль снимал комнату.
— Не зайдете выпить по стаканчику?
— Нет, спасибо. Мне бы добраться до постели. До воскресенья! И никакой жалости, — улыбаясь, добавляет Винсен.
Поль делает вид, что ищет в кармане ключи. Винсен исчезает среди растущих вдоль улицы деревьев. Шум его шагов постепенно затихает. Поль еще немного прислушивается. Он один. Все спят. Он потягивается, словно большой тощий кот. Чем-то Поль действительно похож на кота, в своих черных брюках, черном свитере, облегающих длинную тощую фигуру. Он поворачивается и идет обратно. Идет по краю улочки, прячась под сенью оливковых деревьев. Он заметно нервничает. Прислушивается к тишине, полной ночных обитателей, к малейшему шороху, полету насекомых.
Вот и стена, окружающая владение Далюэров. Камни ее еще не остыли после дневной жары. Поль удваивает осторожность. Стена бесконечна, ибо само владение огромно. Можно было бы перелезть. Она не высока, да и цемент с годами выкрошился, местами камни просто лежат друг на друге. Но у Поля нет намерения проникать к Далюэрам. Он ищет свой обычный ориентир: огромную сосну, развесившую ветви над дорогой. Здесь стена почти развалилась. Поль ощупывает камни. Один движется в своей ячейке, как ящик в письменном столе. Поль двумя руками вытаскивает его и кладет у своих ног. Потом достает из бумажника сложенный вдвое конверт и кладет его в выемку, стараясь запихнуть как можно дальше. Затем возвращает камень на место, ладонью, привыкшей ощущать мрамор, гранит и прочие дорогие материалы, проверяет надежность стены. Зубы его блестят в лунном свете. Он посмеивается от удовольствия. Там, в глубине аллеи, спит дом, в его окнах отражается луна. Заложив руки в карманы и перебирая монетки, он всматривается вдаль. Поль не знает, любит ли он ее. Да и какая разница! Это такая же игра, как шахматы. Она здесь, и ее защищают ее кони, ее ладьи, ее король. Шах и мат! Должно быть, уже больше двенадцати. Ночь перевалила за середину, и, несмотря на теплый воздух, Поль ежится. Лучше не думать и ни о чем себя не спрашивать. Юноша уходит.
Восемь часов утра. Светит солнце, щебечут птицы. Лето в самом разгаре, и Симона с секатором в руках спускается в сад. Но она вовсе не намерена срезать цветы. Озираясь, она подходит к раскидистой сосне. Скрытые полями большой соломенной шляпы, ее глаза неотрывно следят за домом. Далюэр, должно быть, в кабинете. Сердце Симоны громко стучит. Все так глупо, но она ни за что не откажется от этого. Вот уже две недели ее, как какую-то школьницу, манит эта стена. А ведь она боится ящериц, юркающих тут из одной щели в другую. Если бы она вдруг наткнулась на одну из них в том углублении, то обязательно потеряла бы сознание от страха. Ну и пусть! Каждое утро она выдвигает камень, который так же легко вынимается и с этой стороны стены. И обязательно находит письмо. И каждый раз ее захлестывает и душит волна неясных чувств. От радости? Страха? Угрызений совести? Вероятно, от всего вместе. И больше всего от письма. Она мгновенно прочитывает его, во рту у нее пересыхает. И в следующий момент она уже не помнит, что в нем было написано. Мысли мешаются у нее в голове. По какому праву он говорит с ней в таком тоне? Какая наглость! И вместе с тем в мозгу бьется мысль: спасибо, Поль!
Симона кладет секатор на ветку сосны. Она дает себе еще минутку, прежде чем поклясться, что это в последний раз. Больше она сюда не вернется. У нее не осталось смелости встречаться с этим юношей, чувствовать на себе его взгляд, который становится все более дерзким. Поль уже полагает, что имеет право… Ей бы следовало с самого начала… А что с того? Ничего ведь не происходит. Все это только мечта, глупая игра пустых сердец… Она выдвигает камень, берет письмо. Поворачивается, чтобы взять секатор. Ах!..
Далюэр здесь. Она видит лишь его бледное лицо и глаза, горящие, будто сквозь отверстия маски. Он протягивает руку.
— Дайте!
Пролетают стрижи, в цветах гудят пчелы. Ей кажется, что она умирает. Он вырывает из ее рук конверт, резко вскрывает его нетерпеливыми пальцами. И читает. На шее его бьется напряженная жилка. Все испоганено, все так мерзко.
— Идите… Я последую за вами.
Она возвращается по аллее к дому. И слышит, как сзади шуршат листья и хрустит гравий. Она входит в библиотеку и падает в кресло. Далюэр мечется взад и вперед. Симона замечает, что он в костюме для верховой езды и оттого кажется еще более страшным. Он останавливается у своей коллекции ружей и кричит:
— Я чувствовал, что что-то не так! Я совсем не так глуп, как вам кажется. Итак, у вас любовник?
Она пожимает плечами.
— А это что? — взрывается Далюэр, размахивая письмом. — Вам прочитать?
— Прошу вас, оставьте меня.
— Если мужчина говорит вам о своей любви, да еще в таком тоне, то кто же он? Отвечайте! Кто он?
— Нет, — бормочет она. — Это не то, что вы подумали… Он просто потерял голову.
— И только? Придумайте что-нибудь еще!
— Клянусь вам, я никогда не отвечала ему. Я… я даже не знаю, кто он!
Далюэр в изумлении замирает.
— Что? Вы хотите сказать, что…
Он ищет подпись, но ее нет. Симона решает использовать этот шанс.
— Однажды, — говорит она, — я нашла письмо возле стены. В нем было сказано о тайнике. Из любопытства я приняла эту игру. Признаю, я была не права. Счастливая женщина поступила бы по-другому.
Далюэр не слышит последнего замечания. Он старается определить, кому принадлежит этот почерк, который кажется ему знакомым.
— Это — или Винсен или Антонен, — шипит он, — раз речь идет о воскресном вечере. Так кто же? Кто? Я узнаю, будьте уверены, узнаю. Лучше сознайтесь сейчас. Это Винсен, не так ли? Он уже давно крутится возле вас. И я наблюдаю за ним, хотя и не подаю вида.
Симона в отчаянии качает головой.
— Тогда это Антонен. Я так и думал, что вдовство тяготит его. Лицемер! И таких людей я принимаю в своем доме! Да еще с благословения священника! Но, клянусь вам, все изменится. Вам нечего мне сказать? Хорошо же! Вы пожалеете.
С этого момента между Симоной и мужем воцаряется молчание. Они избегают друг друга. За столом больше не обмениваются ни одним словом. Далюэр ищет, ищет… И вдруг находит. Он берет кусочек сахара и так и застывает, держа его в серебряных щипцах над своей чашкой кофе. Это старинные щипцы в виде лапок хищника с длинными когтями. Он смотрит на эти когти, затем переводит взгляд на жену, роняет сахар, поднимается из-за стола и уходит.
Час спустя, в библиотеке, он пробует капкан, который принес из оранжереи. Он вычистил его, протер, смазал. Ловушка готова: открытые челюсти с двумя рядами треугольных, как у акулы, зубов. Далюэр снимает со стены хлыст для псовой охоты и вставляет рукоятку в разверстую челюсть. Капкан с громким щелканьем захлопывается. Он такой тугой, что Далюэру приходится приложить немало усилий, чтобы освободить хлыст. На рукоятке остались глубокие следы. Далюэр еще колеблется. Но гнев берет верх. Он хватает капкан и, выйдя в сад, направляется к стене. Неторопливо вынимает камень, ощупывает отверстие, заряжает капкан и аккуратно пристраивает его. Камень возвращается на место, и стена обретает прежний вид. Удовлетворенный, Далюэр закуривает.
Наступила ночь, а сентябрьская ночь куда более душистая, чем майская. Поль торопится. Может быть, сегодня наконец он получит ответ… В любом случае Поль уверен, что она взволнованна, и если бы не этот Далюэр, внушающий всем страх… Полю не нужен ответ. Главное, и самое интересное, — это писать самому. По сути, когда он пишет, то ни к кому не обращается. Он говорит о любви для собственного удовольствия, потому что слова будят живые картины, картины — чувства, а чувства — мысли. И тогда ему хочется творить, подобно Господу. Он видит здания, площади, города. Своим карандашом он будто оживляет пространства. Симона… Ха! Симона нужна ему лишь для разжигания этого чувственного огня. Хотя она и красива. И серьезна. Поль старается представить ее жизнь с Далюэром. Особенно зимой, когда побережье превращается в элитный санаторий для зажиточных людей. Что она делает тогда? Что читает? Восставала ли против рутинных будней? Может быть, именно с этой надеждой он ей и пишет. Она должна знать, что заслуживает любви. Она должна сопротивляться медленному изнурению смирением. Он достает из бумажника письмо и смеется от удовольствия. Завтра вечером у нее найдутся для него нежные взгляды, сомневающиеся, настойчивые, а он раздавит Далюэра в шахматном поединке.