Макс помнил всех своих возлюбленных и каждой из них был благодарен. В свою очередь женщины, ни одну из которых он не обидел, легко прощали ему разрыв. Макс умел повернуть ситуацию так, что они были уверены: инициатива исходит от них. И даже слегка мучались угрызениями совести. Но так или иначе, все его дамы вспоминали о нем хорошо.
Все, кроме одной.
Ее звали Майя. И она, к своему несчастью, восприняла его слишком всерьез. Макс никогда ей ничего не обещал, но Майя принимала желаемое за действительное. Она развелась с мужем и ждала от Макса каких-то шагов, которые он не собирался предпринимать. Ей казалось, что их совместное счастье невозможно, пока она несвободна, но реальность оказалась гораздо грубее.
Для Макса зенит чувств к Майе уже миновал, и ее жертва была ему не нужна. Поняв это, она долго еще не могла смириться и в отчаянье пыталась достучаться до него, чтобы вернуть хоть что-то. То, что совсем недавно было таким легким, ярким и приятным, стало для Макса в тягость. Ночные звонки, слезы, упреки, бесконечные письма, навязчивым лейтмотивом которых по-комариному звенело “а помнишь?..”
Наконец Максу все это осточертело, и хотя он никогда еще так не обращался с женщинами, вынужден был поступить с ней достаточно резко. Майя плакала, вешалась ему на шею в прямом и переносном смысле, но в конце концов все же ушла, пожелав на прощание испытать то же самое: влюбиться в бессердечную стерву, которая будет крутить им как захочет, а он - целовать ее в попу, лишь бы не ушла.
Макс посмеялся над этим и забыл. А через год, прогуливаясь по Невскому вместе с Генкой, с которым близко сошелся на почве пристрастия к женскому полу, познакомился с Ларисой. С Лорой.
Она продавала свои картины. Но делала это так, словно искала покупателя для себя, любимой. В том, как эта крашеная (корни волос предательски темнели) блондинка с формами Мерилин Монро поводила глазами вслед проходящим мужчинам, переносила тяжесть тела на обтянутое узкими джинсами бедро, жеманно стряхивала пепел с сигареты, было что-то от потаскухи со стажем. Макс, который таких не то чтобы совсем не любил, скорее любил меньше других, почему-то застыл рядом с ней, переводя взгляд с аляпистых картинок на их создательницу и обратно. Тщетно Генка дергал его за рукав.
- Вас что-то заинтересовало? - приподняла брови девушка.
Генка отвернулся, скрывая усмешку.
- Н-не знаю, - неуверенно промычал Макс: картины были не менее вульгарны, чем художница.
- У меня есть и другие. В мастерской. Если захотите посмотреть - позвоните, - она протянула кремовую визитку.
Дальше все было банально до оскомины. Лора поселилась у Макса, который жил в огромной четырехкомнатной “сталинке” на Московском проспекте. Она бесцеремонно заняла одну из комнат, превратив ее в мастерскую. Бардак в ней был такой, что Макс боялся туда даже заглядывать. Тем более Лора терпеть не могла, когда кто-то мешал “процессу”. К своему творчеству она относилась более чем серьезно, и, что удивительно, ее “шедевры”, большей частью разномастные кляксы на блеклом фоне, находили ценителей.
Макса всегда удивляло: почему одни, на рисунках которых человека нельзя отличить от ночного горшка, считаются художниками , а про других говорят, что они всего лишь умеют рисовать , хотя их картины не в пример лучше. И только теперь, наблюдая за Лорой, он понял: художник (равно как и музыкант или поэт) - это не тот, кто умеет рисовать (играть, сочинять), а тот, кто искренне считает себя художником, и главное - может заставить поверить в это других. Дело в той особой энергетике одержимости, которую художникивкладывают в свои порой бредовые творения.
Пророчество Майи сбылось. Лора действительно была бессердечной стервой, которая любила только себя. А Макс уже не мог представить свою жизнь без нее. Он, наверно, даже женился бы на ней, но Лоре это было ни к чему - ей и так жилось неплохо. За эти три года Максу ни разу не пришло в голову сходить налево, хотя женщин он по-прежнему любил и смотрел на них с интересом. Ему, правда, не нужно было целовать Лору в попу, она и так не собиралась никуда уходить. Макс ее вполне устраивал, в том числе и материально, а если и приключались какие-то шалости на стороне, он закрывал на все глаза. Случалось, они ссорились, чуть ли ни до драки. Лора хлопала дверью и уходила - на день, на неделю, даже на месяц, но, остыв, возвращалась.
Удивительным было то, что Макс видел все ее недостатки: глупость, нахальство, самоуверенность, распущенность, да мало ли, всего не перечесть. И тем не менее любил ее, хотя никогда ей об этом не говорил.
Года полтора назад он стал замечать в поведении Лоры что-то странное. Она то сидела часами, не говоря ни слова, уставясь расширенными глазами в пространство, то вдруг становилась еще более развязной и болтливой, чем обычно. Могла ни с того ни с сего заплакать, потом рассмеяться. По утрам ее все раздражало. Часто Лора чувствовала себя плохо, жаловалась на тошноту и головокружение. Макс понадеялся было, что она беременна, но Лора резко ответила: ничего подобного. А на все попытки отправить ее к врачу отмахивалась и винила перемену погоды, творческий кризис или предменструальный синдром.
Макс, разумеется, не был домашним мальчиком-одуванчиком и с наркоманами сталкивался неоднократно. Но предположить, что с любимым человеком случилась беда, всегда непросто. Потому что страшно. Даже психиатры и наркологи со стажем частенько отмахиваются от мысли, что их близкие - наркоманы, объясняя очевидные изменения чем угодно, но только не наркотиками.
Кто знает, сколько бы еще продолжалась эта игра в прятки, но однажды Максу захотелось принять душ вместе с Лорой. Он толкнул незапертую дверь ванной, отдернул занавеску… И наконец понял, почему Лора в последнее время постоянно носит блузки, свитера и халаты с длинным рукавом, хотя всегда предпочитала майки и топы.
Он избил ее прямо там, в ванной. Хотел выгнать, но не смог. Сидел на стиральной машине и, как попугай, повторял: “Кто?” Забившаяся в угол Лора шептала разбитыми губами: “Ты все равно их не знаешь. Я виновата сама. Хотела попробовать, узнать, как будет работаться под кайфом. Думала, только попробую - и все”.
Она так и не сказала, кто посадил ее на иглу. Макс за руку отвел Лору сдать анализ на СПИД, хотя она клялась, что никогда не кололась чужим шприцем. Он устроил ее на лечение в дорогущую частную клинику - раз, другой. Но выйдя оттуда, через несколько недель Лора снова шла на Сенную, где можно было купить все. Почему-то она употребляла не ожидаемый по логике вещей героин, а морфин. Выбор странный, особенно для человека, не имеющего ничего общего с медициной. На недоуменные расспросы Макса Лора неизменно отвечала: «Так уж вышло».
Устав бороться, Макс смирился. И даже иногда подбрасывал денег - специально на наркотик. Странно, но внешне Лора изменилась мало, разве что глаза выдавали, да пышные формы подусохли. Казалось, морфий жрет ее изнутри, и это выплескивается в картины - безумные и страшные. Макс знал, что скоро потеряет Лору. И поэтому дорожилкаждым днем, проведенным с нею. Хотя вряд ли об этом догадывалась сама Лора: Макс был чудовищно груб с нею. Ей и в голову не могло прийти, что за грубостью скрывается боль, тоска и ужас грядущей потери. И все чаще он искал утешения в рюмке.
* * *
1 января 2000 года
- Кто-нибудь знает, как надо звонить в полицию? - задал глупый вопрос Миша.
- А кто-нибудь знает, как надо звонить в НАСА? - откликнулась Лора.
- Совсем сбрендила? - Лида посмотрела на нее с плохо скрываемой ненавистью. - Потухни!
- Заткнитесь обе! - прикрикнул Макс. - У входа, где аппарат, есть бумажка с телефонами. Вадим, глянь, может, разберешь что.
Вадим взял свечу и стал изучать лист бумаги с написанными от руки номерами, который висел на стене над телефоном.
- Кажется, есть, - сказал он, снимая трубку, но гудка не было. - По закону жанра телефон сдох. Видимо, все провода шли вместе, вместе и оборвались.
- А такое бывает, чтобы все провода - и вместе? - усомнилась Оксана. - Мишка, бывает?
- В принципе, бывает, если кабель поверху идет. Но здесь скорее всего, аппарат такой хитрозадый, с прибамбасами, для таких электричество нужно. У кого-нибудь сотовый есть?
Сотовый оказался у Макса, который, однако, засомневался насчет роуминга.
- Заодно и проверим, - Вадим взял у него “трубу”.
Но проверить не удалось: сотовый был так же мертв, как и аппарат на столике. И не более жив, чем Генка.
- Мистика какая-то! - потрясенно вздохнул Макс.
- Никакая не мистика, просто надо на зарядку ставить вовремя. Слушайте, - Лора вскочила с кресла, но тут же опустилась обратно, словно ее не держали ноги, - у Генки же был мобильник, он отсюда по нему звонил и по-чешски разговаривал.
Все выжидающе посмотрели на Вадима: раз уж ты начал, то и продолжай. Пожав плечами, он посветил свечой во все углы, но телефона не было.
- Не дрейфь, Вадик, мы с тобой. Если хочешь, пойдем сзади.
“Умный ты какой, Мишенька! Вот и иди сам, а я сзади пойду!” Подниматься в комнату Генки не хотелось катастрофически, но делать было нечего. Взяв вместо свечи фонарь, Вадим вышел к лестнице, Макс и Миша - за ним. Прикрыв дверь в холл, где остались женщины, они стояли на площадке и смотрели друг на друга, не решаясь начать подъем.
- Ну что там у вас? - раздался голос Лоры.
- Мы еще не поднимались.
- А какого черта вы там топчетесь? В штаны наделали, герои?
- Иди сама, если такая смелая! - гаркнул Макс. - Или рот закрой.
Лора, благоразумно последовав его совету, замолчала.
- Черт, - вполголоса сказал Вадим, - здесь было так хорошо, уютно днем. А сейчас, без света, - будто в склепе каком-то.
- Это не потому, что без света, - возразил Макс. - Ладно, вперед. Не будьте пешкой в руках судьбы.
- Это ты к чему?
- А к тому, что хочешь не хочешь, а идти все равно надо.
Гуськом они поднялись по лестнице, пересекли площадку, подошли к открытой двери. Первым с фонарем зашел Вадим, остальные за ним.
Генка по-прежнему лежал на полу у кровати. Вадим поймал себя на мысли о том, что, поднимаясь по лестнице, он по-идиотски надеялся: а вдруг трупа в комнате не окажется. Вдруг им все показалось. Померещилось. Не было этого - и все. Массовая галлюцинация, или, как говорит Лора, глюква в сахаре. А может, Генка просто задумал очередную дурацкую хохму. Новогодний такой сюрпризец. Они тут с ума сходят, не знают, что делать, а он лежит и изображает покойника. А потом встанет, как в триллере, и заржет по-лошадиному.
Но Генка никуда не исчез. И вставать, похоже, не собирался. Он все так же сжимал скрюченными пальцами край покрывала и смотрел заставшими глазами в никуда. Только кровь уже немного запеклась.