– Первый раз вижу, чтобы ты сидел во время расследования. Почему ты не на ногах?
– Потому что я сижу, Ромен. Просто мне так хочется, вот и все. Что тебе удалось обнаружить в этом месиве?
– Некоторые части тела разрушены не полностью. Встречаются узнаваемые фрагменты бедер и плеч, просто размозженных ударами дубинки. Зато головой, кистями рук и ступнями он занимался основательно. Превратил их в кашу. Зубы тоже искрошил, осколки валяются повсюду. Очень успешная работа.
– Ты уже видел такое?
– Раздавленные лица и кисти рук – да; это делается, чтобы мы не могли установить личность убитого. Правда, с тех пор как стали проводить анализ ДНК, такое случается все реже и реже. Видел выпотрошенные и сожженные тела – как, впрочем, и ты. Но такого последовательного, методичного уничтожения я не видел никогда. Это уже за гранью.
– В каком смысле – за гранью? Хочешь сказать, это болезненная одержимость?
– Вроде того. Похоже, он повторял одни и те же действия несколько раз, снова и снова, пока не выбился из сил, – словно не был уверен в достигнутом результате. Знаешь, как человек, который по десять раз проверяет, запер ли он дверь. Причем парень не просто измельчил расчлененное тело, не просто проделал это с величайшей тщательностью, но еще и разрознил останки. Каждый фрагмент – сам по себе, даже пальцы ног лежат по отдельности. Он разбросал все, как разбрасывают семена в поле. Неужели он думает, будто старик прорастет? Не рассчитывай, что я соберу тело воедино, это невозможно.
– Ты прав, – согласился Адамберг. – Необоримый страх, неиссякаемая ярость.
– Неиссякаемая ярость – такого не бывает, – резко сказал майор Мордан.
Адамберг покачал головой. Он поднялся с места, встал на пластиковую дощечку, потом осторожно переступил на следующую. Он один передвигался по комнате, другие полицейские остановились, прислушиваясь к разговору, и сейчас неподвижно стояли на своих дощечках, словно пешки на клетках, когда шахматист делает ход фигурой.
– Как правило, нет, Мордан, но данный случай – исключительный. Его бешенство, его ужас, его лихорадочное возбуждение – все это находится за рамками нашего понимания, в каком‑то неведомом пространстве.
– Нет, – возразил майор. – Бешенство, ярость – это сгорает быстро, как сухие дрова. А наш молодчик трудился несколько часов. Минимум четыре часа: бешенство не может длиться так долго.
– А что может?
– Кропотливая, упорная работа, в основе которой – холодный расчет. Возможно даже, это своего рода инсценировка.
– Нет, Мордан. Никто не может инсценировать такое.
Адамберг присел на корточки, чтобы осмотреть пол:
– Он был в сапогах, верно? В высоких резиновых сапогах?
– Мы тоже так решили, – подхватил Ламар. – Самая подходящая обувь для такого дела. Он хорошо подготовился. На коврах остались очень четкие следы подошв. И небольшие частицы почвы – он откуда‑то занес грязь.
– Кропотливая работа, – пробормотал Мордан и прошел по дощечкам, двигаясь по диагонали, как шахматный слон; затем Адамберг передвинулся на три дощечки – на две вперед и на одну вбок, как шахматный конь.
– На чем он раскладывал останки, когда дробил их? – спросил комиссар. – Даже если он действовал массивной дубинкой, для этого нужна была какая‑то твердая поверхность, на коврах у него ничего не вышло бы.
– Вот поглядите, – сказал Жюстен и показал на прямоугольный участок на полу, оставшийся почти чистым: – Возможно, здесь стояло нечто вроде наковальни – деревянная колода или чугунная плита.
– Получается, он притащил с собой просто‑таки неподъемный груз. Дубинка, циркулярная пила, колода. Плюс еще сменная одежда и обувь.
– Все это умещается в одной большой сумке. Думаю, он переоделся в саду, за домом. На траве пятна крови: видимо, он складывал там запачканную одежду.
– Время от времени, – сказал Адамберг, – он присаживался, чтобы передохнуть. И не куда попало, а вот в это кресло.
Комиссар оглядел старинное кресло с резными подлокотниками: на сиденье, обитом розовым бархатом, виднелись следы крови.
– Роскошная вещь, – сказал он.
– Между прочим, это кресло эпохи Людовика Тринадцатого, – заметил Мордан. – Не «роскошная вещь», а кресло эпохи Людовика Тринадцатого.
– Ну хорошо, майор, это кресло эпохи Людовика Тринадцатого, – ровным голосом произнес Адамберг. – Но если вы намерены цепляться к нам весь день, лучше уходите. Никому не в радость работать в воскресенье, никому не в радость шлепать по этой кровавой грязи. И не вы один тут не выспались.
Мордан снова переместился по диагонали, удаляясь от Адамберга. Комиссар заложил руки за спину; он все еще разглядывал кресло.
– В каком‑то смысле это убежище преступника. Здесь он расслабляется. Бывают моменты, когда он должен полюбоваться достигнутым, немного успокоиться, ощутить удовлетворение. А может, он усаживается только для того, чтобы попытаться дышать глубже.
– Почему вы говорите «преступник»? – придирчиво спросил Жюстен. – А вдруг это была преступница? Женщина вполне может принести и унести все эти инструменты, если только не поставит машину слишком далеко.
Адамберг отрицательно покачал головой:
– Это дело рук мужчины, за этим кроется мужской ум, здесь нет ничего, что наводило бы на мысль о женщине. Не говоря уже о размере сапог.
– Вот одежда убитого, – вмешалась Ретанкур и показала на ворох тряпок, валяющихся на стуле. – Преступник не сорвал ее со старика, не разодрал в клочья. Просто снял, как будто хотел уложить его в постель. Это тоже очень необычно.
– Потому что он не был в ярости, – подал голос Мордан, стоявший в углу.
– Он снял все?
– Кроме трусов, – ответил Ламар.
– Не хотел видеть то, что под ними, – предположила Ретанкур. – Раздел старика, чтобы одежда не мешала пилить, но не смог обнажить его полностью. Такая мысль ему претила.
– Ну тогда мы по крайней мере знаем, что убийца не был ни врачом, ни санитаром, – сказал Ромен. – Я вот раздел не меньше сотни покойников и даже бровью не повел.
Адамберг, надев перчатки, разминал между большим и указательным пальцами один из комочков земли, упавших с сапог преступника.
– Нам надо искать лошадь, – сказал он. – Подошвы выпачканы в навозе.
– Как вы определили? – спросил Жюстен.
– По запаху.
– Обследуем конные заводы и частные конюшни? – предложил Ламар. – А еще манежи, ипподромы?
– Какой смысл? – сказал Мордан. – Тысячи людей постоянно имеют дело с лошадьми. А убийца мог выпачкать подошвы в навозе где угодно, хоть на деревенской дороге.
– Это уже кое‑что, майор, – заметил Адамберг. – Мы знаем, что убийца живет в деревне. В котором часу приезжает сын убитого?
– Его ждут в Конторе меньше чем через час. Зовут его Пьер, как отца.
Адамберг вытянул руку, чтобы взглянуть на циферблаты своих часов.
– Вас сменят в двенадцать. Ретанкур, Мордан, Ламар и Вуазне, займитесь отчетом.