Все это я знал еще от наших питерских Котов и Кошек, в чьих семьях были дети-школьники.
Рут сделала мне знак – погоди, дескать, и прислушалась к шорохам из Тимуровой комнаты. Убедившись, что он уже лег, она закрыла плотно дверь кухни-столовой и достала из своего громадного холодильника большую четырехугольную бутылку джина "Бефитер" с пожилым типом на этикетке. Тип был одет в красный костюмчик и дурацкую черную шляпу времен царя Гороха. Я не виноват – так говорил Шура, когда хотел подчеркнуть давность события. В руке этот тип держал длинную хреновину с острием на конце и кистями под острием. Не то – копье, не то – еще хрен знает что…
Затем Рут разбавила джин тоником, смешала все это в стакане и приставила стакан к углублению в двери холодильника. И слегка нажала. Откуда-то сверху в стакан высыпались аккуратненькие шарики льда. "Во, бля, техника!" – сказал бы Водила.
Рут чуть приоткрыла дверь и снова прислушалась. Я понял, что она не хотела бы, чтобы Тимур видел ее со стаканом джина.
– Ты не пьешь? – спросила меня Рут и указала на "Бефитер".
– Очень редко, – честно сказал я.
– Я тоже. – Рут приветственно подняла стакан: – Будь!..
Она сделала хороший глоток и только тогда ответила мне на мой вопрос о школе. Оказывается, в американских "хай-скул" и "паблик-скул" по новой педагогической теории время от времени теперь возникают неожиданные пяти– и семидневные каникулы в самой середине учебного процесса. Которые призваны якобы разгружать мозг ребенка…
А так как никто, кроме родителей, не думает о том, с каким трудом потом приходится загружать этот же мозг мыслью о необходимости продолжения дальнейшей учебы, то она – Рут Истлейк, мать-одиночка, единственный Человек, всерьез ответственный за образование своего Сына, – считает эти школьные нововведения абсолютным и вредным кретинизмом!..
– Сейчас у него очередная пятидневная пауза… Ребенок, к сожалению, предоставлен почти целиком самому себе. Я на работе – как белка в колесе. – Рут отхлебнула из стакана и закурила сигарету. – Хорошо еще, что теперь у него появился ты и что он еще одержим идеей-фикс…
– Какой идеей? – не понял я.
– Идея-фикс – навязчивая идея. Возможно, он и сам посвятит тебя в эту историю, но пока – я тебе ничего не говорила, О'кей?
– Могила! – пообещал я точно так же, как в этих случаях делал Водила.
– Очень убедительно. Впервые слышу. Так вот, в свободные дни Тим через весь Нью-Йорк мотается в порты Нью-Джерси и в Нью-Арк. Ищет какойнибудь израильский пароход. Хочет договориться с капитаном, чтобы на летние каникулы его взяли на судно юнгой. Ему обязательно нужно хоть ненадолго смотаться в Израиль…
– Зачем?!!
Оказалось, что Тимур, еще во времена своего тюремного интерната, без памяти влюбился в дочь интернатского врача – Машу Хотимскую. И пользовался у нее нескрываемой взаимностью.
Последнюю фразу Рут произнесла с откровенной гордостью!
Сейчас Хотимские живут всей семьей в Израиле. Тимур получает от Маши письма и теперь спит и видит оказаться в Израиле хоть на пару дней. В последнем письме Маша написала, что папа все еще не встал на ноги, лишь готовится к экзаменам на врача, а пока изучает иврит в ульпане и работает кем-то вроде дворника, что дает им какую-то скидку при оплате квартиры…
– Короче говоря, он повторяет извечный начальный путь любого эмигранта, – сказала Рут. – Так что в ближайшее время в Америку им не выбраться. Это для них очень дорого.
Рут загасила сигарету и немножко попила джин с тоником. Лед уже почти растаял в стакане.
– Нам тоже такое путешествие пока еще не вытянуть, – огорченно добавила Рут. – Я имею в виду – поездку в Израиль…
* * *
...И как-то так само собой получилось, что я разомлел от тепла, доверия, успокоился от присутствия рядом грустной красивой Женщины и, не вдаваясь в подробности, рассказал Рут свою историю. Надо же мне было как-то представиться…
Я рассказал Рут Истлейк про своего Шуру Плоткина, про моего приятеля по ленинградскому пустырю – безхвостого Кота-Бродягу, про бывшего Кошкодава и Собаколова – отвратительного гада Пилипенко, ставшего хозяином очень богатого пансиона для тех же Котов и Собак, которых он еще недавно отлавливал, убивал и за маленькие, ничтожные рубли продавал их шкурки на Калининском рынке. А сейчас, за большие и уважаемые доллары, он этих же Котов и Собак чуть ли не в жопу целует…
Я рассказал ей про Водилу, про наркотики, про побоище на автобане Гамбург-Мюнхен, про мою жизнь в Английском парке, про семейство Шредеров и Манфреди, про своего любимого старого Фридриха фон Тифенбаха, про Таню Кох и профессора фон Дейна. Я даже рассказал ей про своего немецкого кореша – полицейского овчара Рэкса, про питерского младшего лейтенанта милиции Митю, про Капитана контейнеровоза "Академик Абрам Ф. Иоффе"…
Рассказал, как Тимур спас меня от "Собачьей свадьбы"…
Я только про Кошек не стал рассказывать – ЧТО я могу с ними, СКОЛЬКО раз могу и почему мне ЭТОГО всегда хочется…
И про мою подружку Собачку Дженни я тоже ничего не сказал…
И про Лисицу…
А про Крольчиху мне и самому было вспоминать противно и унизительно.
Я вообще решил не раскрывать перед Рут сексуально-половую сторону моей жизни. Хотя именно ЭТА сторона занимала в моей биографии очень много ярких и волнующих страниц!
Я подумал, что Настоящие Коты не должны вслух рассказывать о своей собственной половухе посторонним. Тем более – Женщинам. Тем более – таким красивым Женщинам, как Рут Истлейк…
В романе, в рассказе, в литературе – да, пожалуйста. Если эти сексуально-половые подробности необходимы для развития сюжета, для точной обрисовки характера героя, для драматургии, – нет вопросов! Пиши и ни хера не стесняйся. Только не делай из этого самоцель – не раз говорил мой Шура, когда его упрекали за "излишнюю откровенность" и "ненормативную лексику". Главное – говорил Плоткин – не впадать в пошлую порнуху! А Плоткин знал, что говорил…
Раньше я как-то о таких его словах не очень-то задумывался. А вот сейчас, на расстоянии, по прошествии большого отрезка времени, неожиданно понял, что, несмотря на все свое безудержное блядство и постоянное желание чего-нибудь да выпить, Шура Плоткин был самым ВЫСОКОНРАВСТВЕННЫМ Человеком, которого я когда-либо встречал!
Более внимательного слушателя, чем Рут Истлейк, я бы не мог себе пожелать. Я вообще заметил, что Женщины умеют слушать гораздо лучше, чем Мужчины.
Закончив свой рассказ эпизодом с "Собачьей свадьбой", я решил, что теперь представлен вполне достаточно, и с устатку взял небольшой тайм-аут – долопал остатки сосиски и допил молоко.
Если кому-нибудь придет в голову спросить меня, откуда Кот может знать, что такое "тайм-аут", – я посоветую ему просидеть перед телевизором с программой "Евро-спорт" столько часов, сколько мы просидели с Эрихом Шредером и Руджеро Манфреди!
– О'кей, – сказала Рут и сотворила себе новую порцию джина с тоником и со льдом. – А теперь послушай меня…
* * *
...Матерью Рут была шведская манекенщица и начинающая фотомодель из Стокгольма, а отцом – темнокожий барабанщик из крохотной нищенской джазовой группы с пышным названием "Черные звезды Гарлема". Звали его – Чак Слоун.
Инга и Чак влюбились друг в друга в первую же секунду знакомства, и Инга умудрилась отдаться Чаку несколько раньше, чем тот сообразил попросить ее об этом.
Как только их дочери Рут исполнилось восемнадцать и она поступила на факультет журналистики Университета Штата Нью-Йорк (Колумбийский – в Верхнем Манхеттене, оказался не по карману…), Инга и Чак Слоун справедливо решили, что теперь дочь и сама выгребется, и уехали в Швецию, в маленький городишко Якобсберг, в дом Ингиных родителей, которые вскоре и померли. Якобсберг находился в двадцати шести километрах от Стокгольма, и черный американец Чак Слоун уже много лет считается там достопримечательностью городка – где-то в одном ряду с остатками крепостной стены пятнадцатого века и галереей с копиями картин неизвестных художников, когда-то населявших Скандинавию.
Такая честь оказывается Чаку не потому, что он – единственный чернокожий в городе, а просто еще никто из молодых местных музыкантов, даже учившихся у самого Чака, не насобачился так управляться с джазовыми барабанами, как это и по сей день делает старый черный Чак Слоун!
– К осени мне обещают прибавку за выслугу лет, и уж тогда-то мы втроем – Тим, ты и я – обязательно слетаем к моим старикам в Швецию. Как идейка? – спросила Рут.
– Грандиозная, – ответил я и подумал: "Вчетвером бы слетать, с Шурой…"
Если ты не полный дебил, то обычно нормальный человек заканчивает университет в двадцать два года. Но после этого еще и в аспирантуре учится пару лет, чтобы закрепить выбранную профессию.