От конторы до дома я прошел пешком, чувствуя, что к ногам привязаны булыжники; поднимаясь по лестнице, я боялся, что опять, как перед Рождеством, не сумею вскарабкаться на свой этаж. Лежа в постели, позвонил Филиппу. Он сегодня не дежурил и тотчас пришел.
— Ты даже не представляешь, до чего я рад тебя видеть. Можешь меня послушать? Выпиши мне что-нибудь и купи, что выпишешь, ладно? Завтра утром я обязан быть в форме.
Он достал стетоскоп:
— Посмотрим, работает он еще или нет. Я не пользовался им с тех пор, как был ассистентом.
Я покашлял, задержал дыхание, вдохнул, выдохнул.
Внутри все хрипело, даже я это слышал. Он выпрямился, вид у него был очень серьезный.
— Будешь принимать антибиотики, сейчас я за ними схожу. Но вставать завтра — даже не думай!
— Мне нужно.
— Объяснишь, когда я вернусь, а я тебя отговорю.
Он взял у меня ключ и ушел. Или так и не отходил от моей постели? Нет, вернулся, принес лекарство, пошел на кухню и набрал стакан воды.
— Бери!
Оказывается, я спал.
Он взял на кухне стул и сел у кровати.
— Когда будет следующий инфаркт, для тебя это только вопрос времени. Хорошо хоть курить стал меньше. Посмотри, какой ты измотанный. Если ты в таком состоянии опять начнешь совершать подвиги, то опасность возрастет во много раз. Ты всегда поступаешь по-своему, я знаю. Вопрос-то в сущности простой: стоит твое завтрашнее дело такого риска? Может, есть дела поважнее? Более важные заказы, прогулки с Мануэлем, бурная ночь с Бригитой?
— Раньше бурную ночь с Бригитой ты бы поставил на первое место. Или порекомендовал бы мне двух темпераментных медсестричек.
Он усмехнулся:
— Какие предложения я делал тебе в свое время! Метал бисер перед свиньями. Радуйся, что у тебя есть Бригита. Без нее ты бы моментально превратился в брюзгливого, угрюмого, занудного старикашку.
— А ты?
— Я? Я рад, что у меня есть Фюрцхен. Вот соберусь с духом и женюсь на ней.
Я вспомнил, как он однажды уже собрался с духом. Как мы с Фюрузан — гордой, красивой медсестрой-турчанкой, — ее матерью и братом ждали Филиппа. В стельку пьяного Филиппа, который у входа в бюро записи актов гражданского состояния признался, что не готов стать мужем, и которого ударил ножом брат Фюрузан. Вспомнил разочаровавшегося в жизни и женщинах Филиппа, который лежал в больнице, приходя в себя после ножевого ранения.
— Больше никаких шашней на стороне?
Он поднял руки вверх:
— Если какая-нибудь строит мне глазки, я тут же делаю стойку. Я как старая цирковая кляча. Услышит туш и начинает ходить по кругу. Но предпочла бы оставаться в стойле и жевать свой овес. Публика видит, что цирковая кляча, хоть пока еще и бегает по этому самому кругу, все равно уже старая, — вот и женщины видят, хоть иногда я на них засматриваюсь, а бывает, и флиртую — я ведь знаю, что им сказать и как доставить удовольствие.
Он смотрел куда-то в пространство.
— Ты предвидел это заранее?
— Я думал, что, когда это начнется, воспоминания о прошлом заменят мне все, чего уже не будет в настоящем. Но воспоминания не срабатывают. Я представляю себе, что было и как было и что это было здорово, вижу все четко, как на фотографии. Но ощущения нет. Я знаю, что у нее была прекрасная на ощупь грудь или задница или что она потрясающе двигалась на мне, она просто… или что она мне… Но я только знаю, а не чувствую. У меня нет тех ощущений.
— Так и должно быть. Воспоминания — это воспоминания.
— Ничего подобного! — Он разволновался. — Когда я вспоминаю, как я злился, когда перестраивали операционную, то эта злость тут как тут. Когда я вспоминаю, как радовался, что купил яхту, я снова радуюсь. И только любовь неподвластна памяти. — Он встал. — Тебе нужно поспать. Завтра не пори горячку.
Я лежал и смотрел в сумерки. Неужели любовь неподвластна памяти? Может быть, не любовь, а желание? Не перепутал ли мой друг желание с любовью?
Я решил, что на следующий день звонить Велькеру не буду. Я до сих пор так и не придумал, что ему сказать, чем пригрозить, как остановить. Отосплюсь и приду в себя. Угощу Турбо баночкой скумбрии, которую привез из Котбуса. Почитаю книгу, сыграю партию в шахматы против Кереса, Эйве или Бобби Фишера. Приготовлю обед. Выпью красного вина, Филипп ни слова не сказал о том, что моим антибиотикам противопоказано красное вино или что красному вину противопоказаны мои антибиотики. Следующему инфаркту придется некоторое время подождать.
23
Кошки-мышки
Но в девять часов утра меня разбудил телефон. Звонил Велькер.
— Откуда у вас мой номер?
Вот уже пять лет его нет в телефонной книге.
— Я знаю, сегодня воскресенье и еще рано. Но вынужден настаивать на том, чтобы вы заглянули ко мне. Машину оставите во дворе, это в любом случае будет вам…
Он не договорил. Игра была мне уже хорошо знакома: Велькер начинает говорить, потом закрывает трубку рукой, потом вступает Самарин:
— Ждем вас к полудню. В двенадцать часов.
— Как мне попасть во двор?
Он подумал.
— Позвоните три раза.
Итак, ничего не получится: ни поспать, ни отдохнуть, ни приготовить еду, ни почитать, ни сыграть в шахматы. Я напустил в ванну воды, добавил розмаринового масла и лег. Пришел Турбо, я дразнил его, прицельно стреляя в него каплями воды. Капнуть воды на большой палец и щелкнуть указательным — упорно тренируясь, можно довести это умение до мастерства. У меня позади годы тренировки.
Почему я не мог решить, как же мне относиться к отмыванию денег моим заказчиком? Собственно говоря, выбора не было. Русская мафия, не имеющая ни стиля, ни традиций, ни религии и, предположительно, никакого юмора; пусть ею не интересуется канал «RTL», зато интерес проявит полиция, как тому и следует быть. Почему я не звоню в полицию? Почему не позвонил туда еще вчера? Я понял, что просто не могу так поступить, пока Велькер остается моим клиентом.
Так что в раннем звонке и назначенной на двенадцать часов встрече были и свои положительные стороны. Можно прекратить наши отношения. Я принес в ванную телефон и позвонил Георгу, и тот поведал мне конец печальной истории семьи Лабан. Племянница Лабана в тридцатые годы умерла от туберкулеза в Давосе, племянник в «Хрустальную ночь» убил жену и покончил с собой. Сын племянника и его жена умерли бездетными в Лондоне. Дочь не успела выехать за границу, сгинула, когда начались депортации, и с тех пор о ней ничего не известно. Так что не осталось никого, кто мог бы претендовать на наследство.
Я вылез из ванны и вытерся. Считаю, что Дориан Грей переборщил: когда стареешь, не стоит стремиться сохранять вид двадцатилетнего юноши; ничего удивительного в том, что он плохо кончил. Но почему я не могу выглядеть на шестьдесят шесть? По какому праву мои руки и ноги так высохли? По какому праву их плоть покинула свою историческую родину и переселилась на живот? Разве ей не нужно было спросить у меня разрешения, прежде чем отправиться в путешествие по моему телу?
Я безропотно втянул живот, пытаясь влезть в вельветовые штаны, которые давно не надевал. Свитер с большим воротом, кожаный пиджак — и вот уже я смотрюсь почти на шестьдесят шесть. Позавтракал под музыку Удо Юргенса. В двенадцать пятнадцать я был в Шветцингене.
Самарин повел меня в обустроенную на чердаке квартиру. По пути — через старинный зал с окошечками и современные офисные помещения — мы вели игру в кошки-мышки.
— Я слышал, вы побывали в полиции Мангейма.
— Последовал вашему совету.
— Моему совету?
— Вашему совету не держать у себя то, что мне не принадлежит. Я отнес все в полицию. Владелец может обратиться туда за своей пропажей.
Велькер нервничал. Почти весь мой отчет о негласном компаньоне он пропустил мимо ушей, то и дело посматривая на часы, и голову держал так, словно настороженно чего-то ждал. Закончив отчет, я подумал, что сейчас последуют вопросы. Если не о негласном компаньоне, то о Шулере, о черном кейсе, о моем обращении в полицию или о моем исчезновении из Мангейма. Неотложные вопросы, ответы на которые нужно было услышать в воскресенье с утра. Но никаких вопросов не последовало. Велькер сидел с таким выражением, как будто до сих пор речь шла о посторонних вещах и ему не терпится, чтобы я наконец перешел к сути дела. Наконец он встал, так ничего и не сказав.
Я тоже поднялся:
— Это все. Счет вы получите.
Впрочем, мой бывший работодатель уже завтра может оказаться в тюрьме и изучит мой счет только годы спустя. Шесть лет? Восемь? Сколько дают за организованную преступность?
— Я провожу вас до машины.
Впереди Самарин, за ним я, последним Велькер, так мы прошли через все помещения и спустились по лестнице. В зале я попрощался со старыми окошечками за деревянными решетками, с инкрустациями и зелеными бархатными подушками на скамьях. Жаль! Я бы с удовольствием посидел на скамье, размышляя о разных временах и о превратностях судьбы. Во дворе я попрощался с Велькером. Он находился в состоянии странного нервного возбуждения: холодные, липкие от пота пальцы, красные пятна на лице, дрожащий голос. Неужели он догадался, что я намерен сделать? Но как он мог догадаться?
Когда я прощался, Самарин никак на это не отреагировал. Он нажал на нижнюю из двух дверных кнопок, и ворота открылись. Я подошел к машине, сел, пристегнулся. Когда я оглянулся, чтобы бросить взгляд на Велькера, его лицо показалось мне таким напряженным, на нем читалось такое отчаяние, что я почувствовал что-то похожее на испуг, а Самарин был мрачен и одновременно чем-то доволен, — я порадовался, что уезжаю.
Я завел машину и тронулся с места.
Часть вторая
1
Давайте скорее!
Я тронулся с места, и в ту же секунду ко мне ринулся Велькер — я увидел за стеклом его лицо с широко открытым ртом и выпученными глазами и услышал, как он колотит кулаком по двери. И что ему надо, пронеслось у меня в голове. Я затормозил, перегнулся и опустил стекло. Он просунул руку, снял блокировку, распахнул дверцу, вскочил в машину, перевалился через меня, заблокировал мою дверцу, сделал то же самое со своей стороны и поднял стекло. При этом он кричал:
— Скорее, скорее! Давайте скорее, черт вас возьми!
Я отреагировал не сразу. Но когда заметил, что ворота закрываются, дал задний ход и в последнюю секунду успел проскочить, отделавшись несколькими царапинами на переднем крыле. Самарин бежал рядом с машиной, пытаясь открыть дверь.
— Скорее же! — продолжал орать Велькер, вцепившись в дверь изнутри, как будто у него, откажи вдруг блокировка, был хоть один шанс против Самарина. — Скорее!
Я переключил скорость и выехал с Шлоссплац на Шлоссштрассе.
Велькер протянул руку:
— Скорее, дайте мне сотовый!
— У меня нету.
— О боже! — Велькер ударил обоими кулаками по бардачку. — Как это у вас нет сотового?
Я свернул на парковку у Хебельштрассе, намереваясь остановиться у телефонной будки и дать ему свою карту.
— Поезжайте вперед. Поезжайте в многолюдное место!
Как всегда по воскресеньям, с утра парковка была пуста. Но чего он боится? Что Самарин, прихватив себе в подмогу пару молодых людей в темных костюмах, утащит его в неизвестном направлении? Я поехал к вокзалу. Жизнь там, конечно, ключом не била, но рядом стояли такси, автобус ждал пассажиров, работал киоск, в билетной кассе сидела кассирша, несколько человек стояли с чемоданами. Велькер взял мою карту, осторожно огляделся по сторонам и пошел к телефону. Я видел, как он снимает трубку, вставляет карту, набирает номер, ждет ответа и разговаривает. Потом он повесил трубку и прислонился к стене. Казалось, ноги его не держат.