— Нет, не помню. — Нэгельсбах смущенно улыбнулся. — На прощальной вечеринке я был слегка не в форме.
— Если вы пойдете в полицию, то из нас троих мне грозят наименьшие неприятности. Причинение смерти по неосторожности, потому что по нашей халатности Велькер взял пистолет Самарина. По крайней мере, так можно коротко описать происшедшее. Выглядит ли такое объяснение слишком искусственно? В отличие от вас с Филиппом, мне не грозит дисциплинарное взыскание. Наша авантюра не ударит по репутации частного детектива, скорее даже наоборот. А вот для полицейского на пенсии и хирурга из городской больницы ситуация неприглядная. Одним словом, обо мне вы можете не беспокоиться. Однако мы действовали втроем, втроем разработали всю операцию, втроем подготовили ее и провели, так что теперь можем только совместно решить, должны мы или нет поставить в известность полицию. Таким образом, вы должны либо убедить Филиппа, либо смириться с тем, что Велькер не предстанет перед судом.
Я ждал, но он ничего не говорил. Лежал с закрытыми глазами.
— Кстати, что касается доводов, которые приводил в свое оправдание Велькер, я думаю, он прав. Самарин не оставил бы его в покое. Защитили бы его полиция и суд? Ничего подобного, и вы знаете это не хуже меня.
Он медленно открыл глаза:
— Я должен еще раз все обдумать. Я…
— Хочу кое-что сказать по поводу души. Вы ведь не замараете свою душу, если раз в жизни не будете честны перед законом! Как раз наоборот: если вы всегда честны перед законом и перед самим собой, то зачем вам душа! Она существует для того, чтобы мы могли прийти к согласию с самими собой, когда нас что-то гложет. Я не люблю коррумпированных полицейских. Но знаю таких, кто, один раз оступившись и тяжело это пережив, сумел прийти к согласию с самим собой, благодаря чему стал настоящим полицейским. Полицейским, для которого слово «душа» не пустой звук.
— Я таких тоже знаю. Но всегда их немножко презирал. — Он выпрямился в постели, обвел рукой палату, показал на пустое место для второй кровати, на телевизор, телефон, цветы и попытался пошутить: — Видите, теперь я тоже коррумпирован. Самому мне такие вещи не по карману. За меня платит Велькер.
10
Мой клиент
Вечером я сидел у себя в конторе и писал письмо Вере Сободе. О том, что с отмыванием денег в банке «Веллер и Велькер» покончено. Что банк был похож на сумасшедший дом, в котором сумасшедшие заперли врачей и медсестер и выдавали себя за врачей и медсестер. Что Самарин, предводитель сумасшедших, мертв. И что власть снова попала в руки доктора Велькера. Сравнение Нэгельсбаха мне понравилось.
По почте пришло письмо от Велькера. Благодарственное, и эта благодарность сопровождалась чеком на двенадцать тысяч марок. Кроме того, в субботу через две недели он приглашает меня на праздник по поводу его возвращения на Густав-Кирххофф-штрассе. Там мы еще раз соберемся все вместе.
Я подумал, не должен ли представить ему детальный финансовый отчет, как обещал при получении заказа. Обычно по окончании дела я составляю своим клиентам письменный отчет. Дело закончено? Клиенту от меня больше ничего не нужно. Поблагодарил, заплатил и пригласил на встречу — прощальную. Для него вопрос исчерпан. А для меня?
Кто до смерти напугал Шулера? Самарин не признался, но и не отрицал категорически. Мне не верилось, что он убрал с дороги Шулера просто из-за денег. Иначе бы не сказал, что Шулер научил его читать и писать. Если он убил его своими или чужими руками, значит, за этим стоит что-то большее, чем кейс с деньгами. А что? И чем же он до смерти напугал Шулера?
Или я просто себя обманываю? Не хочу осознать, что сам был причиной смерти Шулера? Не потому ли я выискиваю какие-то не зависящие от меня обстоятельства, что истинные причины следует искать в его старческой слабости и неловкости и в моей медлительности? Физическая немощь, плохой день, сумасшедшая сумма денег — не достаточно ли для того, чтобы привести Шулера в то состояние, в котором он был, когда мы встретились?
Я встал и подошел к окну. Вон там стояла его «изетта», вон там он отдал мне кейс, там он выехал на встречную полосу и вылетел между светофором и деревом на газон. Вон там под деревом он умер. На светофоре загорелся красный свет, желтый, зеленый, снова желтый и красный. Я не мог отвести от светофора взгляд: такого цвета была смерть бывшего учителя Адольфа Шулера.
Самарин ли так его напугал, или виноват возраст и расшатанные нервы — я мог его спасти и не спас. Я перед ним в долгу. Вернуть его к жизни я не в силах, зато способен разобраться в смерти. Теперь онмой клиент.
Красный, желтый, зеленый, желтый, красный. Нет, разобраться я должен не только ради Шулера, но и ради себя самого, разобраться в своем последнем деле. Потому что это дело для меня последнее. Кроме дела, полученного только благодаря случайной встрече в горах, я вот уже несколько месяцев не получал никаких заказов. Возможно, мне еще раз поручат искать поддельные больничные листы. Но я не захочу за это браться.
Жаль, что нельзя выбирать свое последнее дело. Дело, являющееся итогом жизни, конечным результатом, дело, которое подводит черту и обобщает все, что ты успел сделать. Вместо этого последнее дело оказывается столь же случайным, как и все остальные. Вот так и бывает: решаешь одни проблемы, потом другие, и тут выясняется, что это и есть твоя жизнь.
11
Тысячи возможностей
Я выловил Филиппа в коридоре.
— Ноги моей больше там не будет. — Он кивнул в сторону палаты Нэгельсбаха.
— Ты получил заключение медэкспертизы?
— Заключение медэкспертизы?
Наконец он понял, чего я хочу, и вспомнил, что заключение у него на столе.
— Пошли!
Оба стула перед его столом были завалены бумагами и письмами, так что я сел на кушетку, как будто ожидая, когда же Филипп вытащит свой молоточек и начнет стучать мне по колену, проверяя рефлексы. Он полистал официальный отчет.
— Грудь и живот сдавлены, задеты жизненно важные органы, пробит затылок — повреждения крайне тяжелые.
— Я видел его незадолго до смерти. Он вел себя очень странно. Как будто его сильно напугали.
— Может, он был болен. Может, по ошибке принял много снотворного. Может, ему прописали несовместимые лекарства. Может, он плохо перенес какое-нибудь новое успокоительное или новые таблетки от давления. Господи, Герд, существуют тысячи причин, почему человеку может стать плохо и он попадает в аварию.
Мне как-то не верилось, что Шулер мог по ошибке принять не то лекарство или выпить слишком много снотворного. Шулер не был рассеян. Горы книг и бумаг в его доме производили впечатление хаоса, однако в этом хаосе царил образцовый порядок. Так неужели он был не в состоянии разобраться со своими таблетками?
Филипп продолжал стоять на своем:
— Мне надо кое-что сказать тебе, Герд. Ты должен…
— А если я выясню, какие таблетки он принимал? Если найду его врача, ты ему позвонишь?
— А что он может сказать?
— Не знаю. Вдруг он действительно выписал Шулеру новые таблетки, от которых тому стало плохо? Или Шулер сам купил себе таблетки, а врач скажет, что они не сочетаются с теми, которые ему были выписаны. Или же выяснится, что у Шулера была аллергия на клубнику и кто-нибудь заставил его съесть клубничину. Что у него была астма и он испугался до смерти, потому что кто-то отобрал у него бронхолитик. Если я буду знать, что именно могло его напугать, мне будет проще искать того, кто за этим стоит.
— Если выяснишь, я тебе помогу.
Он старался изобразить заинтересованность, но мысли его были явно заняты другим.
— Ты должен остановить Нэгельсбаха! Ты должен его остановить, пока не поздно. Я тебе не рассказывал, потому что не люблю говорить гоп, пока не перепрыгнул, но моя кандидатура выдвинута на пост заведующего хирургическим отделением в одной потрясающей частной клинике. И сейчас любое разбирательство может поставить на моей карьере жирный крест.
— Я думал, тебя отправляют на пенсию.
— Так бы и случилось. Но в частных клиниках на пенсионный возраст иногда закрывают глаза. С утра до вечера поливать цветочки на балконе и кататься на яхте — это не для меня. И потом, сестры… Представляешь себе, у меня появится шанс начать все с чистого листа. Работать там, где нет Фюрузан, где она не будет за мной следить, отпугивая остальных. Может быть, я только поэтому и чувствую себя старой цирковой клячей. Потому что рядом постоянно торчит Фюрузан.
— Я уже говорил с Нэгельсбахом.
— У Нэгельсбаха душа! Душа у него, понимаете!.. Моей душе хоть волком вой, если у меня не будет больницы.
Он был близок к отчаянию. Может быть, женщины обожают его вот за это? За то, что он умеет безраздельно отдаваться одному чувству?
— Знаешь, хоть тебе и не хочется, но, если тебе что-то нужно от Нэгельсбаха, тебе все равно придется с ним поговорить.
— Я не мастер вести такие разговоры.
— А ты постарайся. Он же не упертый, просто очень добросовестный. Но к твоим словам отнесется серьезно.
Филипп приуныл:
— У меня нервы ни к черту, чуть что — я срываюсь. Сестрам нравится, когда я на них рычу. А Нэгельсбаху наверняка не понравится. — Он посмотрел на часы. — Мне пора. Как ты думаешь, что он сделает?
— Как только его выпишут, он сразу пойдет в полицию — или не пойдет, но, прежде чем пойти, он нам скажет. А до выписки тебе, видимо, придется потерпеть.
Он засмеялся и покачал головой: ты и сам, дескать, знаешь, что я так не могу.
— Разве у меня хватит терпения?
12
В отпуске
Я поехал в Шветцинген, обошел всех соседей Шулера, расспрашивал их про адрес его племянницы, пока меня не отправили на Веркштрассе за железную дорогу. Калитка в сад была открыта, на двери я обнаружил записку, что фрау Шуберт сейчас вернется.
Я ждал. В маленьком садике напротив хозяйка купала в цинковой ванночке садовых гномов, они ныряли в воду грязные и грустные, а выныривали чистые и веселые.
Племянница Шулера приехала на велосипеде.
— Ах, это вы! Сейчас я сварю нам кофе.
Я помог ей внести в дом покупки. Потом появился разносчик напитков, для которого она оставила на двери записку, и я затащил на кухню составленные у калитки ящики с пивом, лимонадом и минералкой. Когда я закончил, кофе уже булькал в кофеварке.
Она немного смущалась.
— Я не запомнила ваше имя и не смогла сообщить о похоронах. Вы из-за этого пришли? Погребение состоится в следующий вторник.
Я пообещал прийти, и она пригласила меня на поминки. Когда я заговорил о книгах, которые якобы одолжил ее дядюшке и которые мне теперь понадобились, она предложила съездить со мной в дом Шулера, чтобы я сам их поискал. По дороге она рассказала, что ей предложили продать дядину библиотеку.
— Представьте, пятнадцать тысяч марок!
— Вы единственная наследница?
— Детей у него не было, мой двоюродный брат несколько лет назад разбился на параплане. Дом достанется мне, его нужно полностью приводить в порядок, так что деньги за книги придутся весьма кстати.
Не знаю цен на старые книги. Но я прошелся по дому Шулера и увидел, что он собрал необыкновенную библиотеку. Во-первых, книги о территории между Эдингеном и Вагхойзелем, во-вторых, книги о железных дорогах и банках в Бадене — думаю, что здесь было представлено все когда-либо напечатанное на эту тему. В основном это были маленькие брошюры, но иногда попадались толстые фолианты с полотняными или кожаными переплетами и многотомники девятнадцатого века, например о юстировке Рейна и о мелиорации его лугов инженер-полковником Туллой, о виадуках и железнодорожных туннелях в Оденвальде или о речной полиции на Рейне и Неккаре от момента ее появления до наших дней. У меня возникло искушение забрать с собой книгу о строительстве башни Бисмарка на Святой горе, выдав ее за свою, якобы одолженную Шулеру. Но я удержался.