— Он был законченным эгоистом! Монстриком! Катя понимала это!
— Больная тема?
— Да, неприятная. Ты решил всю мою жизнь сегодня просмотреть? Психоаналитик! Извини, Егор, прежде чем меня осуждать, на себя посмотри. Тоже — не ангел. Да и не встречал я их на нашей грешной земле. А есть ли они на небе — у Стрельцова спроси. Хотя обманет, прохвост. Не верь ему.
— Не злись, Вадим, — примирительно похлопав брата по плечу, сказал Егор. — Я не осуждаю тебя, а всего лишь пытаюсь понять — что не так? Что с тобой происходит? Сорок три года — это возраст. Пора иметь стабильность не только в финансах, но и в личной жизни: детей, семью.
— Мне племянников хватает. Кстати, как они?
— Нормально.
— Прошлый раз так и не свиделись. Скажи, специально их тогда в Гагры отправил?
— Твоя мнительность оскорбительна.
— Констатация.
Егор помолчал, смиряя желание послать брата к черту, вздохнул:
— Вера будет рада тебя видеть.
— Я ей безделушку привез.
— Карат на двадцать? — усмехнулся Егор. Вадим улыбнулся в ответ:
— Двадцать два, всего.
Егор в порыве братских чувств обнял его:
— Ты, главное, держись, братишка, — прошептал, желая поддержать в трудную минуту. Видел бы он в этот момент каменное лицо Вадима, стальной блеск черных глаз, понял бы, что зря. Греков не нуждался в сочувствии. Он вообще ни в чем и ни в ком не нуждался.
Глава 2.
— Что читаешь? — Катя бесцеремонно выхватила книгу из рук Маши и, посмотрев на обложку, присвистнула. — Барикко — ну даешь! Вчера ж Гоголь был. Ты что это, подруга, муру всякую читаешь?
Маша не стала отвечать на глупый вопрос, молча отобрала том и отложила в сторону, хлопнула ладонью рядом с собой:
— Садись, раз пришла. Откуда пробегом на этот раз? А-а, вижу, решила почтить салон своим присутствием. Неужели решилась превратиться в пепельную блондинку?
— А то? — хитро улыбнулась девушка и, приземлившись на диван, повернулась в фас и профиль, выказывая Маше новую прическу.
— Тебе идет, — оценила та.
— Мне тоже понравилось. Так, что у нас в планах на вечер? Категорически не желаю тратить время на всякую ерунду, — блондинка кивнула на томик итальянского прозаика. — Пошли прогуляемся?
— Не охота. Дождь второй день.
— Зонтики есть.
— У меня горло еще болит.
— Скажи: не все раритеты с папиной полки на свет извлекла. Кончай ерундой заниматься. На пенсию выйдешь, будешь читать заунывную прозу…
— На пенсии поздно будет. Учатся в юности. В старости пожинают плоды оной.
— Какая ты заумная, Машка, — скривилась Екатерина. — И в кого? Мать у тебя — чудная женщина, отец — душка, брат — мечта.
— Эта `мечта' вчера пуд железа принесла в дом. Под металлиста теперь косит: цепями обвесился, на руки килограмм колец, на шее череп в пентаграмме. Завтра, наверное, `Харлей' в комнату прикатит, записавшись в байкеры.
— Живет мальчик, — пожала плечами блондинка, озабоченно разглядывая свой нарощенный ноготок. — Себя ищет.
— А находит приключения на весь состав родни.
— Перерастет.
— Угу. Я к тому времени состарюсь. Он же не один имидж меняет — всех под него склоняет. Когда рокером был, нас от ДДТ подбрасывало вместе с соседями. Когда в культуристы подался, я все ноги о гантели по квартире разбросанные отбила.
— Да, ладно, Маш, пусть твоим Ярославом мама с папой занимаются. И не прибедняйся: в вашей квартире можно тренажерный зал организовать, а вы и не заметите. Так что пусть братик самовыражается на здоровье, а ты о себе думай. Пошли гулять?
— Не хочу. Да и не могу. Говорю же, горло еще болит.
— Почему ты на подъем такая трудная?
— Ничего подобного.
— Обижусь, — надула розовые губки Катя. Маша с тоской посмотрела в окно: небо серое, тучами затянутое.
— Нет, не охота.
В комнату деликатно постучали, и на пороге возник взъерошенный парень загорелой наружности. Катя заинтересованно уставилась на его симпатичную физиономию и облизнула губки, пройдя взглядом по внушительному контуру мышц, не по-юношески развитого, обнаженного торса:
— Заходи, Ярослав, — пропела томно.
— Здрас-сте! — кинул в ответ парень, отвесив дурашливый поклон девушкам.
Маша хмуро посмотрела на брата, по лицу читая — что-то ему надо.
— Ну, — бросила не ласково.
Тот перестал кривляться, шагнул к сестре, подал лист исписанной бумаги:
— Сходи за меня, а? Мать в магазин гонит, а мне никак, Маш, — пробасил просительно.
Маша перечитала список нужных продуктов, и, прикинув, что ей столько не только до такси не донести, но в принципе и не поднять, возмущенно уставилась на брата:
— Я не поняла, кто в нашей семье культурист?
— Ну, Маш, вы вон с Катериной вдвоем…
— А я причем? — выгнула бровь блондинка. — Я тяжелей косметички ничего не поднимала и поднимать не собираюсь.
— Вот-вот. Так что катись-ка ты братик, куда мама послала.
— Маш? Ну, Маш? Я же тебя редко о чем-то прошу, — загудел парень.
— Ага? Перечислить? Нет? Вот и иди. Не нарушай идиллию девичника. Общаться мешаешь.
Парень решил обидеться, гордо вскинул голову, прищурился, приготовившись высказать сестре все, что думает и о ней, и о девичнике, но передумал, сообразив, что перед ним не подружка. С Машей лучше по-хорошему, тонко, умно.
Вздохнул и, рухнув на колени, брякнул лбом о паркет:
— Отслужу, сестрица родная! — взвыл дурашливо. — Только не руби мне планы! Век твою доброту помнить буду!
— Вот шут, — хохотнула Катя, восхищенно поглядывая на Ярослава.
Маша, тяжко вздохнув, махнула ему ладонью:
— Сгинь, изверг!
Парень вскинул на сестру лукавый, довольный взгляд и с улыбкой… пополз к выходу.
— Да встань ты!
— Не смею, твоя доброта меня сразила.
— Перестань паясничать! — скривилась Маша. Ярослав поднялся и вышел, осторожно прикрыв дверь.
— А парнишка далеко пойдет. Ох, змей-искуситель растет. Респект, — с плутоватой улыбкой заметила блондинка.
— Напоминаю: он младше тебя на четыре года, — зная Катеринину любовь к доступным и неразвращенным мужским телам, предупредила Маша, поднимаясь с дивана.
— Возраст для любви не помеха.
— Помеха, поверь. Мысли прочь от Ярослава. Пойдешь со мной в магазин?
— Ну, вот, приглашала на романтическую прогулку с целью окручивания пары десятков молодых и интересных, а получила пошлое предложение о молочно-сосисочном рандеву. Фи! Позвони домработнице.
— Зачем?
— За тем, чтоб в магазин не бежать.
— Стыдно загружать домработницу, когда две незагруженные работой женщины в доме. И потом, мама Лику к кухне и продуктам все равно даже на пушечный выстрел не подпустит. Пища — святое, готовка — таинство, плита — алтарь, — буркнула Маша, внимательно перечитывая список. Странно: у них намечаются гости? — Тебе кто дверь открыл?
Блондинка хлопнула ресницами:
— Вероника Львовна, мама твоя.
— Что сказала?
— Что ты у себя.
— И все?
— Все. А что?
— Никого больше не видела?
— Нет. А должна была? Вы пару комнат в аренду сдали?
— Странно. Глянь на список: здесь на роту провианта, — не обращая внимания на ехидство подруги, сказала Маша, подавая ей лист бумаги.
— Гости? Высокие персоны? — выгнула та бровь, пробежав взглядом по списку.
— Не в курсе. Что тоже странно. Пойду за разъяснением. Подожди меня.
— Легко. Кроме Барикко еще что-нибудь есть, мозг занять в ожидании?
— Осокин вон на столе. И Ницше. Могу еще конспектами по молекулярной химии порадовать.
— Дура ты, Грекова, — скривилась Катерина.
— Извини: дамские романы и желтая пресса в книжном магазине за углом, — кинула Маша, выплывая из комнаты.
Вероника перешагнула сорокалетний рубеж, но рядом с детьми выглядела, не как их мать, а скорей, как сестра. Никто не давал ей отмерянных природой сорока двух лет не из-за тактичности, а оттого, что и мысли не возникало посчитать годы этой приятной во всех отношениях женщины. Миловидное лицо, простая и в тоже время элегантная прическа, мягкая улыбка и добрый взгляд голубых глаз. Стройная фигурка, обтянутая водолазкой и легкими брючками теплых цветов. Плавные движения, идеальная осанка.
Маша, прислонившись к косяку двери, с гордостью и долей зависти рассматривала мать и думала: почему материнская мягкость, застенчивость не достались ей и в урезанном варианте? Они обе любили дом, тишину, покой и уют, но на этом их сходство заканчивалось.
— Мама, мы кого-то ждем в гости? — спросила, проходя в кухню.
Женщина выключила миксер и повернулась к дочери:
— Ждем, Машенька, но будут ли гости, точно сказать не могу.
— Это как, мам? Зачем тогда готовить, покупать столько продуктов?
— Видишь ли, девочка, я не уверена что гости придут именно сегодня, но очень на то надеюсь.
— Позвони и узнай.
— Не могу. К тому же неприлично тревожить человека. Когда он посчитает нужным, тогда и придет. Церемонии абсолютно не уместны среди своих. Но мы должны быть готовы к встрече и максимально тактичны в беседе.
— И кто ж такой ранимый к нам наведаться думает?
— Дядя Вадим, — нехотя ответила женщина, отвернулась от дочери, пряча расстроенное лицо, поставила кастрюльку на плиту.
Маша опустилась на табурет — вот это новость!
— Дядя Вадим?! — выдохнула, не скрывая радости и удивления.
Вероника покосилась на дочь:
— Да, Вадим приехал, но прошу тебя вести себя как можно скромней, когда он придет. Будь деликатна, Маша. И ради Бога, не лезь к нему с расспросами и… лобызаниями. Ты уже взрослая девочка, должна понимать, что неприлично бросаться с визгом на шею взрослого мужчины, по многим причинам.
— Например? — насторожилась Маша, и скрывая волнение, принялась грызть грушу, взяв ее с вазы. Девушка прекрасно понимала, что мама чего-то опасается, и даже догадывалась чего, но не принимала ее страхи всерьез. Конечно, Вадим — папин брат, фигура весьма загадочная и многозначительная, что и привлекает к нему тела и души неокрепших созданий. Но Маша его племянница.
И тяжело вздохнула — а жаль. Губы изогнулись в улыбке, мысли уже полетели в те годы, когда они виделись, и перед глазами возник незабвенный образ элегантного, улыбчивого, остроумного мужчины. Невысокая, но стройная фигура, мужественное, немного жесткое лицо с пристальным внимательным взглядом блестящих черных глаз. И смех — заразительный и снисходительный.
Вера уловила настроение дочери, встревожено нахмурилась:
— Маша, о чем ты думаешь? — подсела рядом.
— Ни о чем, — пожала та плечами и, вспомнив о груше, принялась вновь вгрызаться в плод.
— Возьми вазу, угости Катю фруктами, — предложила мать.
— Позже, мы сейчас в магазин пойдем.
— Я же просила Ярослава!
— Мама, он мужчина, что он может купить? Опять принесет половину, треть из которой будет выкинута в мусоропровод. Я лучше сама. Тем более для дяди Вадима нужно купить что-нибудь изысканное.
— Оставь, пожалуйста, того, что я написала, довольно.
— Мама, а он надолго прилетел?
— Не знаю.
— А давно?