— Это секрет!
— Стра-ашный?
— Нет.
— Но мне не скажешь? Даже мне? А если обижусь?
Лика наморщила лоб, пребывая в сомнениях: обижать Вадима, она категорически не хотела, но нарушать данную Егору Аркадьевичу клятву не имела права.
— Не могу, Вадим, прости. Я тебе все что угодно скажу, все-все, только о секрете не спрашивай. Нельзя хороших людей подводить, это не правильно. Мне доверили тайну, надеясь, что я ее сохраню. Как же можно нарушить данное слово и подвести доверившегося тебе человека?
`Вольно ж тебе, Егор, над беззащитной девчонкой изгаляться', - скрипнул зубами Вадим все больше мрачнея: `Ладно, братец считай, что шею ты под веревку уже приготовил'.
— Ты всегда слово держишь?
— Конечно. Некрасиво иначе-то.
— Всегда правду говоришь?
— Бог лжи не любит.
— Бог… Эх, где ж твой Бог-то, Лика?… Эта касса?
— А? Да.
Вадим остановил машину на стоянке напротив здания и заявил:
— Обещай, что будешь сидеть в машине и не сдвинешься с места.
Лика сразу побледнела, испугавшись. У Вадима ком к горлу подступил: что ж он с ней делать-то будет? Ведь не бросишь теперь…
— Послушай меня малыш, — обнял девушку успокаивая. — Я очень быстро вернусь, ты и понять не успеешь, уходил ли я. На улице дождь — зачем тебе мокнуть? И потом, я знаю, как быстро разобраться со счетами, а ты нет. Так что, сиди и жди меня. И помни — моя машина твое убежище, а не тюрьма. А чтоб не страшно было, закрой глаза, поспи. Хорошо?
Лика закивала, соглашаясь, но глаза умоляли — не оставляй меня здесь одну!
Вадим вздохнул, и решительно вылез из машины.
С белозубой улыбкой сунув в окошко квитанцию и зеленую бумажку, Вадим был мгновенно обслужен, в обход ретивых старушек в очереди. Дородная женщина рявкнула на возмущенных пенсионеров решивших слететь всем кварталом в один день в ее окошко, пробила квитанцию и довольная наваром с милейшей улыбкой подала мужчине бумаги, мужественно приподняв свое тело со стула:
— Mersi mosheremi! — проворковал Вадим и стер улыбку, вылетая из сберкассы. Да, давненько он подобным экстримом не занимался…
— Жива? — облегченно улыбнулся, встретившись с вполне нормальным, спокойным взглядом Лики.
— Угу.
— Что у нас дальше по плану?
— Химчистка. Нужно забрать Машину дубленку.
— Вперед.
— Ты вымок, — провела по его влажным волосам Лика. — Простудишься из-за меня.
Вадим замер, млея под лаской ее рук: когда, кто искренне заботился о нем? Гладил как мальчишку не `потому что' и не `из-за того что', а просто так, ничего не прося, не требуя, не подлизываясь.
И приник к губам девушки, благодаря за тепло. Обнял, и она податливо прильнула к нему. Интересно, если б он взял ее здесь и сейчас, она бы воспротивилась, возмутилась?
И кольнула ревность в сердце: она со всеми такая? С тем Володей, с Егором? Была? Есть?.. Черт, какое ему дело?!
Отстранился, и завел машину: что-то он сегодня слишком часто черта поминает.
— Лика у вас что-то было с Егором?
— Почему было? Есть.
Вот почему он взял с девушки клятву держать их отношения в секрете! Еще бы!
— А если я попрошу тебя держать и наши отношения в секрете, тоже будешь молчать?
— Буду, — кивнула с готовностью.
— Даже если я тебя брошу?
— Ты не можешь меня бросить, мы можем расстаться.
В чем логика? — выгнул бровь Вадим.
— Расстаются по обоюдному согласию.
— Нет. Расстаются, когда ничего не держит.
— Не всегда. Но спорить не буду, не в том суть. Ты не ответила: если я порошу…
— Я сделаю все, что ты попросишь, — заявила твердо, преданно глядя на него.
— Все, все?
— Да — все!
— И всегда делаешь, все что попросят?
— Да.
— А если попросят убить человека?
— Нет, — улыбнулась Лика. — Хорошему человеку подобного и в голову не придет, а я общаюсь лишь с хорошими.
— Егором, например.
— Да, он замечательный…
Вадиму было невыносимо слышать наивно-восторженные сентенции девушки по поводу человека, которому все равно на нее, который умеет лишь пользоваться и использовать. Ладно, она глупая недопонимает в силу своей поврежденной психики, но Егор-то?! Да сто процентов — как выражается Ярослав: понимает! И без зазрения совести пользуется. А что? Оч-чень удобно!
— … он такой замечательный отец! — пела Лика, с блаженным лицом и даже руки, как молящаяся Мадонна сложила.
— Dumkopf schvain! — выругался в полголоса Вадим.
— Что? — хлопнула ресницами Лика.
— Это я не тебе, — бросил зло.
Лика сникла:
— Я рассердила тебя?
— Я пытаюсь понять и решительно не могу, шкалу деления людей на хороших и плохих. Твою шкалу. И категорически не понимаю, как можно выполнять все, о чем тебя просят. Я вот, минет хочу, сделаешь?
В лицо Лике, словно ведро белил выплеснули. Она отпрянула и принялась лихорадочно открывать дверцу. Вадим резко повернул руль, испугавшись, что девушка выскочит на ходу и погибнет. Машина со страшным скрипом остановилась у обочины.
— Черт! — старый осел!
Машину занесло, скрипнули тормоза и чудом избежавший аварии водитель БМВ, что-то проорал в открытое окно чокнутому иностранцу, демонстративно постучав себя по лбу. Но Вадим его не видел — он крепко держал, прижимая к себе дрожащую, всхлипывающую Лику, и успокаивал, просил прощения. А сам думал: что с ним происходит? Почему сделав больно ей, он чувствует боль сам? Почему ему важно, как чувствует себя Лика? Интересует ее жизнь: прошлая, настоящая… будущая. И почему, Господи, ну почему так остро воспринимаются ее страхи, ее эмоции, слезы?!
— Что же мне с тобой делать, малыш? — вздохнул, прижимая ее голову к своей груди. — Видишь, какой я глупый, неуклюжий? Обидел тебя…Что ж ты такая ранимая? Откуда в этом мире? Как ты еще живешь-то?… Ненормальная? Да пожалуй, с твоим-то моральным кодексом мало ненормальная — не жизнеспособная. Ничего… Ничего, я тебя не брошу, — решил вдруг, неожиданно для себя.
— Я знаю, — прошептала Лика, успокаиваясь, и доверчиво посмотрела в лицо Вадима.
— Вот как? — ласково улыбнулся он. — Ты еще и ясновидящая?
— Нет.
— Тогда, откуда знаешь то, чего я сам минуту назад не знал?
— Я же говорила тебе: люди не бросают друг друга, они расстаются.
Вадим прищурился:
— Значит, твой гениальный филолог Володя…не бросил, а расстался?
— Да.
Все, финиш — ее бросают, пинают, используют, но все сплошь гении мудрецы и святые, и ими же остаются! `Замечательно'! — кивнул. Завел мотор и, чтоб пресечь повторную попытку Лики покинуть салон на ходу, потребовал:
— Обещай, что больше не станешь выпрыгивать из машины.
— Хорошо…
— Нет, обещай…
— Обещаю.
Вадим выехал на дорогу.
Маша с блаженной улыбкой на губах слушала лекцию, и смотрела на лысеющего преподавателя, как на Цицерона, внимая каждому слову… и не понимая ни одного.
— От азотистых соединений млеешь, да? — толкнула ее Рябинина. — Ангина осложнение дала?
— Отстань, убогая, я в нирване, — прошипела Грекова.
— От Радянского, да? Фьють! — покрутила блондинка пальцем у виска
— Да нужен он мне больно! Отстань, а? Мечтать мешаешь.
— О ком? — сразу потеряв интерес к азотистым соединениям, деловито спросила Катерина, закрывая тетрадь.
— Ох, Кать… кажется, я влюбилась, — после минутной паузы, поведала девушка.
— В родственника? — сообразила та. Поерзала, подвигаясь ближе к подруге. Глаза заблестели в предвкушении длинной и трогательной истории любви. Маша прыснула от смеха, увидев физиономию девушки. — Что смешного? — пожала та плечами.
— У тебя от слова `любовь' лицо становиться глупым, а глаза трогательно — умильными… как у пекинеса.
— Спасибо за сравнение, — кивнула блондинка, надувшись. — На себя бы посмотрела: сияешь, как лысина Радянского.
— Укусила, да? А мне все равно: хоть с залысиной сравнивай, хоть с начищенным сапогом, хоть с тульским самоваром, — легла на руки на парту, и, глядя на подругу и одновременно, словно сквозь нее, зашептала. — Видела б ты Вадима… эталон мужской красоты! На висках легкая седина, в глазах страсть и нега, фигура Аполлона, манеры джентльмена, тонкий юмор, шарм, потрясающее чувство вкуса… Голос?… У меня мурашки от его голоса по коже. Он не говорит — он ласкает, обнимает, нежит…Я в экстазе, я в нирване…
— Кому ты все это говоришь? — озадачилась Катерина, обернулась, чтоб понять. Встретилась со столь же озадаченным взглядом однокурсника. Клацнула зубами, так что он вздрогнул, и ткнула пальцем, указывая в сторону преподавателя. — Туда смотри, и записывай, давай. Потом нам списать дашь! Ишь, уши развесил!…
И к Маше повернулась, улеглась, копируя ее позу, приготовившись внемлить повествованию:
— Ну, ну, что там твой шведский Аполлон?
— Дядя… — вздохнула Маша, начала с расстройства этим фактом сердечки на парте ноготком рисовать. — Знаешь, как жаль, что дядя? И почему такой мужчина, мой родственник? Что ж он не друг отца, ни знакомый, ни партнер? Почему жизнь так несправедлива? Я б за него замуж вышла, Кать, только бы предложил и… против всех бы пошла, институт бы бросила, и пошла…
— Полетела, — поправила блондинка. — В Швецию. Нафиг тебе там институт? Дядя я так поняла, не бедствует, прокормит молодую жену.
— Жену-то прокормит, — вздохнула Маша, искренне печалясь. — Да не меня. Родственник он мне, а значит… только родственник.
— Тайна зачатия лишь матерям известна.
— Да ну тебя!
— Не ханжи, — отмахнулась блондинка. — Расскажи лучше, он-то как к тебе?
— По-моему я ему нравлюсь, — кивнула подумав. — Во всяком случае, смотрит он на меня не как на племянницу, скорей как на женщину, с интересом. Обнимает, и даже поцеловать хотел…по-моему. А впрочем, ничего это не значит. За границей подобное поведение норма, там ко всему легко относятся. Что мечтать, да на пустом месте выдумывать? Ну, обнял, ну за руку иногда держит… колье подарил, и что?
— Да-а, — вздохнула Катерина, понимая, что аргументы действительно зыбкие, чтоб на них что-то серьезное планировать. — Но колье, уже что-то. Дядька уедет, оно останется.
— Лучше б наоборот, — фыркнула Маша.
— Не скажи, — хитро прищурилась девушка. — А печалится, брось. Узнать сначала надо, как он к подобным бракам относится. За границей нравы не такие строгие, как у нас. Авось, что и получится.
— Да меня родители съедят!
— Может и не успеют… до отъезда, а там тебе по шпиль Петропавловки на их недовольство будет. Ты о своем счастье думай, родители дело хорошее, но они свое пожили, а у тебя вся жизнь впереди. Своей головой думай.
— Ох, Катя, что у тебя в голове? Кошмар. Послушаешь — ничего святого нет!
— А ты мне еще проповедь почитай, монашка, тоже мне, святая мученица. Ну и сиди здесь, страдай на здоровье, потом за Славку замуж выйдешь и уедешь в какой-нибудь Тындрепупинск, будешь борщи варить, мужу носки стирать, детям сопли вытирать. И вопрошать: и-хде ты моя молодость? А нет ее, сама профыркала. Нравится перспектива — давай, работай. Я тебе еще пару мыслишек подкину о грехе кровосмешения, и о `гнусной' жизни обеспеченной любимой женщины. Действительно, нормальный мужик под боком, весь такой элегантный и богатый до омерзения иностранец — фу — или наш, рассейский парнишка с ветром в голове, мышью за пазухой и светлой перспективой алкоголизма в руке! Вот он герой романа! Наш, родненький… зато не родной. Ха! Так в этом-то и соль!