— Ну, сначала это было просто естественным продолжением проектов «Молодые исследователи», «Молодые музыканты», «Молодые строители», «Молодые врачи» — это всего лишь малая часть наших программ. Теперь уже можно с уверенностью сказать, что в девяносто третьем году «Молодые переводчики» будут иметь особое значение. В рамках проекта «Молодые христиане» мы плодотворно сотрудничаем с теологическими факультетами, проект «Молодые судьи» требует такого же тесного взаимодействия с юридическими факультетами. С вашими факультетами и институтами такое взаимодействие, к сожалению, налажено не было. Я подумал о необходимости создания научного совета из нескольких профессоров, а может быть, и студентов, кого-нибудь из Языковой комиссии Европейского сообщества. Я подумал о вас, господин профессор Ляйдер, и о вашей сотруднице фрау Зальгер…
— Если бы вы знали… Но вы не знаете. — И он тут же прочел мне краткую лекцию о том, что он — ученый-лингвист и не видит никакого проку во всей этой устной и письменной переводческой кухне. — В один прекрасный день мы узнаем, как работает язык, и нам уже не понадобятся никакие переводчики. Как ученого меня совершенно не интересует, каким образом все будут выкручиваться до того, как настанет этот день. Мое дело — позаботиться о том, чтобы необходимость в выкрутасах отпала раз и навсегда.
Быть специалистом по переводу и не верить в перевод — ирония судьбы? Парадокс? Я поблагодарил его за откровенность, похвалил его критический, нестандартный подход к научному творчеству и попросил разрешения держать с ним связь по поводу «научной консультативной помощи».
— А что вы скажете по поводу привлечения в упомянутый совет фрау Зальгер?
— Я сразу же хотел бы предупредить, что намерен в дальнейшем обойтись без услуг этой студентки. Она меня… можно сказать, подвела. Просто не появилась после рождественских каникул, исчезла без каких бы то ни было объяснений и извинений. Я справлялся у коллег и преподавателей — фрау Зальгер не видели ни на одном занятии и ни на одной лекции. Я тогда даже подумывал, не позвонить ли в полицию. — Ироническая улыбка впервые исчезла, уступив место выражению озабоченности. Но тут же опять вернулась. — Может, ей просто вдруг все надоело — учеба, университет и институт. Я бы это понял. Возможно, я почувствовал что-то вроде обиды.
— Фрау Зальгер могла бы быть полезна мне в проекте «Молодые переводчики»?
— Хотя она была моей сотрудницей, под налетом мысли бледным она никогда не хирела. Очень энергичная девушка, толковая переводчица с хорошо подвешенным языком — важное качество в этой профессии; кроме того, ее очень любили первокурсники, она была их главным наставником и консультантом. Так что если найдете ее, то, конечно, берите, вы будете ею довольны. Можете передать ей от меня привет.
Мы встали, и он проводил меня до двери. В приемной я попросил секретаршу дать мне адрес фрау Зальгер. Она написала мне его на бумажке: 6900 Гейдельберг, Хойсерштрассе, 5.
3
Катастрофическое мышление
В 1942 году я молодым прокурором приехал вместе со своей женой Кларой в Гейдельберг и снял квартиру на привокзальной улице Банхофштрассе. Тогда это было далеко не самое лучшее место для проживания, но мне нравился вид на вокзал, прибывающие и отправляющиеся поезда, локомотивы в клубах пара, свистки и глухой стук колес маневрирующих составов по ночам. Сегодня Банхофштрассе проходит уже не вдоль вокзала, а вдоль новых административных зданий и судебных палат, отмеченных печатью серой функциональности. Если правосудие выглядит так же, как архитектура, в которой оно вершится, то я не завидую жителям Гейдельберга. А вот если оно такое же румяное, как булочки, хлеб и пироги, которые представители судебных властей покупают рядом, за углом, за местную юстицию можно не беспокоиться. Хойсерштрассе упирается в Банхофштрассе. Свернув на нее, я сразу же за углом вижу некогда маленькую булочную, в которой мы с Кларой лет сорок назад покупали черный хлеб и дешевые булочки, превратившуюся теперь в солидную кондитерскую.
Рядом с ней, перед дверью дома номер пять, я надел очки. Возле верхней кнопки звонка как ни в чем не бывало значилась ее фамилия. Я позвонил, дверь со щелчком приоткрылась, и я стал подниматься по мрачной, старой лестнице. В свои шестьдесят девять я уже не могу заставить ноги двигаться быстрей. На третьем этаже мне пришлось передохнуть.
— Слушаю вас! — нетерпеливо окликнули меня сверху то ли высоким мужским, то ли низким женским голосом.
— Иду, иду.
Последний марш лестницы вел в мансарду. В дверях стоял молодой человек лет тридцати в черных вельветовых брюках и черном свитере. Его черные волосы были гладко зачесаны назад. За его спиной я видел мансардные окна в потолке и наклонные стены. Он спокойно разглядывал меня.
— Мне нужна фрау Леонора Зальгер. Она дома?
— Нет.
— А когда она вернется?
— Не знаю.
— Но это ее квартира?
— Да.
Похоже, я все-таки отстал от жизни. Я не понимаю этих молодых людей. Что это — новый вид неразговорчивости? Или духовности? Или это коммуникативная анорексия? Я сделал еще одну попытку:
— Моя фамилия Зельб. У меня маленькое бюро переводов в Мангейме, и мне порекомендовали фрау Зальгер как человека, который может выручить, когда мы не справляемся своими силами. Ее услуги мне сейчас пришлись бы как нельзя кстати. Вы не могли бы мне помочь связаться с ней? И может, вы позволите мне присесть на минутку? Я запыхался, у меня ноги подкашиваются от усталости, и шею уже свело, оттого что мне приходится говорить с вами, задрав голову.
Площадки в конце лестницы не было, молодой человек стоял на верхней ступеньке, а я на пять ступенек ниже.
— Прошу.
Он посторонился и жестом пригласил меня в комнату, обстановка которой состояла из нескольких книжных полок, стола — вернее, столешницы, положенной на два чурбака, — и стула. Я сел. Он прислонился спиной к стене. Стол был завален книгами и бумагами; я прочел несколько французских имен, которые мне ничего не говорили. Я ждал, но он не торопился начинать беседу.
— Вы француз?
— Нет.
— У нас в детстве была такая игра. Один задумывает слово, а другие с помощью наводящих вопросов отгадывают его. Причем он может отвечать только «да» или «нет». Выигрывает тот, кто первым угадает слово. В компании это бывает довольно весело, а вдвоем — неинтересно. Может, вы все-таки попробуете отвечать целыми предложениями?
Он встрепенулся — так, словно он спал, а я его разбудил.
— Целыми предложениями? Я сижу над своей работой уже два года, а последние полгода — пишу. Я пишу «целыми предложениями», а получается все хуже и хуже. Может, вы думаете…
— Вы давно здесь живете?
Он был явно разочарован таким пошлым вопросом. Но зато я узнал, что он снимал эту квартиру еще до Лео, потом передал ее ей, что хозяйка живет этажом ниже, что она, не дождавшись от Лео с января ни известий, ни платы за жилье, в тревоге позвонила ему и он с тех пор временно поселился здесь, потому что в своей шумной студенческой общине не мог спокойно работать.
— Кроме того, когда она объявится, у нее будет жилье.
— А где она?
— Я не знаю. Ей уже не десять лет.
— И о ней никто не спрашивал?
Он провел ладонью по волосам, как будто хотел еще тщательней их пригладить, и не сразу ответил.
— Вы имеете в виду по поводу работы? Насчет переводов? Нет, никто не спрашивал.
— А как вы думаете — фрау Зальгер справилась бы с техническим переводом на небольшой конференции из двенадцати участников? С немецкого на английский и с английского на немецкий? Она для этого достаточно подготовлена?
Но он не дал втянуть себя в беседу о Лео.
— Ну вот видите, к чему приводят «целые предложения»? Я объяснил вам «целыми предложениями», что ее нет, а вы спрашиваете, по плечу ли ей такая работа… Я ее уже сто лет не видел, она снялась и — фррр-фррр! — улетела! — Он помахал руками, как крыльями. — Вам понятно? Я передам ей, что вы приходили. Если увижу…
Я оставил ему свою визитную карточку. Не служебную, а частную. Я узнал, что он пишет диссертацию по философии на тему «Катастрофическое мышление». И что он познакомился с Лео в студенческом общежитии. Лео давала ему уроки французского. Когда я уже стоял в дверях, он еще раз предостерег меня от «целых предложений».
— Только не говорите, что в вашем возрасте этого уже не понять.
4
Как трогательно — старенький дядюшка соскучился по племяннице!
Вернувшись в контору, я позвонил Зальгеру. Автоответчик записал мою просьбу перезвонить мне. Я хотел спросить Зальгера, в каком студенческом общежитии жила Лео. Чтобы найти там ее друзей и поспрашивать, куда она могла подеваться. Это, конечно, не горячий след, но выбирать мне было не из чего.
Он позвонил вечером, когда я по пути домой из ресторана «Розенгартен» еще раз заглянул в контору. В «Розенгартен» я пришел слишком рано: в полупустом зале было еще довольно неуютно. Джованни, который обычно меня обслуживал, уехал в отпуск в Италию, а спагетти с горгонцолой оказались слишком жирными. Моя подруга Бригита, конечно, накормила бы меня лучше. Но в последние выходные она выразила надежду, что, может быть, я все-таки войду во вкус и научусь радоваться ее нежной заботе обо мне.
— Ты будешь моим милым, старым котиком.
Я не хотел быть старым котиком.
На этот раз Зальгер был сама вежливость. Он очень благодарен мне за мои самоотверженные поиски Лео. Его жена тоже благодарна мне за мои самоотверженные поиски Лео. Устроит ли меня, если он пришлет еще часть гонорара на следующей неделе? Он просит меня немедленно сообщить ему, как только я найду Лео. Его жена просит меня…
— Господин Зальгер, какой адрес был у Лео до того, как она перебралась на Хойсерштрассе?
— Простите, не понял?..
— Где жила Лео до того, как она переехала на Хойсерштрассе?
— Боюсь, что я так сразу не припомню.
— Пожалуйста, выясните или спросите вашу жену. Мне нужен ее прежний адрес. Это было студенческое общежитие.
— Совершенно верно, студенческое общежитие… — Зальгер умолк. — Либихштрассе?.. Эйхендорфвег?.. Шнепфенгеванн?… Не могу вспомнить, господин Зельб. Лезут в голову всякие названия, но какая именно улица… Я поговорю с женой и посмотрю в старой адресной книге, если она сохранилась. Я позвоню. Давайте сделаем так: если вы завтра утром не обнаружите моего сообщения на вашем автоответчике, значит, мы ничем не можем отсюда помочь. Договорились? Тогда позвольте пожелать вам спокойной ночи.
Зальгер по-прежнему не вызывал у меня симпатии. Лео, прислонившись ко льву, смотрела на меня — красивая, умная, с застывшей в глазах решимостью, которую, как мне казалось, я понимал, и с вопросом или упрямством, которые я не мог истолковать. Иметь такую дочь и не знать ее адреса — стыдитесь, господин Зальгер!
Не знаю, почему у нас с Кларой не было детей. Я никогда не слышал от нее, чтобы она обращалась по этому поводу к женскому врачу, и она никогда не посылала меня к мужскому. Мы никогда не были особенно счастливы друг с другом, но между несчастливым браком и бездетностью, как и между счастливым браком и многодетностью, нет однозначной связи. Я предпочел бы быть вдовцом и иметь дочь, но это крамольная мысль, и я признаюсь себе в ней лишь с тех пор, как стал стариком и уже ничего от себя не скрываю.