Щелкнула замком магазина, вытащила обойму. Пустую.
Ну, ты теперь понял,
Кто это так тебя сделал? Женщина. Нелегально перебравшаяся из Мексики в США через Рио‑Гранде, вооруженная лишь незаряженным пистолетом. Ты в любой момент мог бежать, дружок. Держа в руках молоток, ты мог бы одним движением положить конец всему. Но не положил. Тебя переиграла женщина,
сучка латиноамериканская.
Он смотрел на пистолет и молчал.
Я была несколько разочарована.
Где же фейерверки? Где бешенство?
Ничего. Ну что ж, никто не может иметь все и сразу.
Он видел и знает.
Его ноги исступленно плясали в холодной придонной воде, уже начинали уставать.
Я кивнула, отползла от проруби, встала и подобрала молоток. Спрятала его, пистолет и маску в рюкзачок.
– Помоги же! Помоги! Помоги! – кричал он.
Я быстро оглядела берег. Никого.
– Помоги! – вопил он, бешено вращая глазами. На что он рассчитывал? Что рядом окажется охотник на уток? Любитель подледного лова?
Нет. Сюда зимой вообще никто не заглядывает, да и я на всякий случай и знак повесила, и турникет заперла, и все следы замела.
– Помоги мне! Помо‑о‑оги мне‑е‑е‑е! – кричал он.
Слова повисали на мгновение в воздухе и вмерзали в лед.
Губы у него посинели, кожа на лице побагровела.
Он что‑то шептал. Я едва разбирала слова. Наклонилась ближе.
– Сучка, сучка, сучка, сучка, сучка, сучка, сучка… – твердил он.
Словам есть предел. Количество слов, которым вообще суждено быть произнесенными, невелико, их подмножество, используемое конкретным человеком, – тем более. Эти могут оказаться твоими последними. Ты именно это хочешь сказать, покидая бренный мир?
– Сучка, сучка, сучка, сучка…
Видимо, так оно и есть. Что ж, придется тебе сказать еще кое‑что, если хочешь остаться в живых.
Минуту спустя мантра видоизменилась, но не сильно:
– Сучка, сучка, сучка, доберусь до тебя, увидишь, несладко тебе придется, доберусь, проучу тебя, да, сучка…
Потом шепотом произнес что‑то еще. Нечто удивительное.
– У тебя, сука, стыда ни хрена нет.
Вот это уже больше было похоже на дело. Откуда же эта строчка? Стыд – до чего старомодно! Гектор говорил, что стыд стал одной из потерь двадцатого века. У него много высказываний в таком духе. Сравнивал Кубу со ртом женщины, губы которой сжаты и кривятся. Кровоподтеки на них – следы побоев, доставшихся ей за долгие годы. Как думаешь, Гек, может, мы бы ему работенку какую в Голливуде подыскали? Характерный актер. Полицейский из Майами с вечной сигарой в зубах. А кино про полицейских еще снимают?
– Стыда нет, доберусь до тебя, сука…
Но ты ошибался. У меня нет и не было ни моральных устоев, ни мужа, ни детей, а вот стыда – пруд пруди.
Он опять начал кричать:
– Помоги же! Помоги! Помоги мне!
Клейкая лента – в рюкзачке. Можно было бы заткнуть ему рот, но к чему? Пусть кричит.
– Помоги мне! Помоги мне! Помоги!
Прошла минута, и силы его иссякли.
Зубы стучали. Глаза закрывались.
Я достала пачку «Фароса», сунула в рот сразу две сигареты. Щелкнула зажигалкой «зиппо», раскурила. Предложила одну ему. Он кивнул. Вставила сигарету ему в рот. Она поможет. Через несколько секунд молекулы никотина начнут стрелять нейротрансмиттерами, те станут высвобождать в мозг небольшие порции допамина. По мере охлаждения организма кровь будет оттекать от конечностей, в избытке снабжая мозг кислородом, что, может быть, вызовет дополнительное выделение допамина и эндорфинов. Возникшее ощущение он вряд ли назовет неприятным.
Запустила руку ему под мышку и чуть приподняла тело в воде.
Запустила руку ему под мышку и чуть приподняла тело в воде.
Он затянулся сигаретой и благодарно кивнул.
– Я с‑сдался. Г‑господи, какая горькая ирония! П‑правда, – проговорил он.
Ох,
ты что, поэтов не читал? Ирония – месть рабов. Американцам непозволительно говорить об иронии, а уж таким, как ты, – в особенности.
Он усмехнулся.
Наверно, решил, что я смягчилась, что, может быть, передумаю насчет его.
Напрасная надежда. Не передумаю. Но эта жутковатая усмешка и блекнущая голубизна его глаз произвели на меня такое сильное впечатление, что я не заметила черный «кадиллак‑эскалейд», съезжающий по берегу на холостом ходу к запертому турникету. Не видела, как открылись дверцы, как из машины вышли вооруженные люди.
Ничего не видела.
В это мгновение я целиком была с человеком в проруби.
Ты готов?
Ты готов сказать правду?
Или хочешь подождать, пока к нам на лед слетит черный ангел?
– Н‑н‑не делай э‑этого. Н‑н‑не д‑д‑делай.
Голос стал на пол‑октавы ниже, оставался повелительным, но
Будущее с дрожью заглянуло в салон машины. Я проснулась и приоткрыла левый глаз. Желтая пустыня. Утро. Позволила глазу закрыться. Чернота. Но не та, в которой ничего нет, увы, не настолько мне повезло. Эта чернота попросту из‑за отсутствия света. Спать было невозможно, слишком жарко. Слишком неудобно, слишком шумно: тараторило радио, камни стреляли, стучали по днищу машины, как шары в лотерейном барабане.
Я чувствовала слабость, кости ныли, джинсы и кроссовки промокли от пота.
«Лендровер» скрипел на ухабах Тропы койотов, мотор сипел, как старая лошадь.
О том, чтобы уснуть, нечего было и думать. Я сняла дешевые пластиковые солнечные очки, утерла со лба пот и попробовала соскрести грязь со стекла заднего окна.
Туман полосами. Красное солнце. Горячий воздух струился по бескрайним просторам пустыни Соноры. Ни кактусов, ни кустарников. Даже крупные камни не попадались.
Где ж это мы? Может, нас уже куда‑то завезли? Проще не придумаешь: набиваете в машину полдюжины доведенных до отчаяния людей, желающих незаконно въехать в США, завозите в какое‑нибудь Богом забытое местечко, убиваете и обираете. Обычное дело.
Я обернулась к Педро, нашему водителю. Заметив мой взгляд в зеркало заднего вида, он кивнул и замогильно улыбнулся. Я кивнула в ответ.
Машина со скрежетом въехала в рытвину. Педро схватился двумя руками за руль и чертыхнулся себе под нос.
– За дорогой смотри, – предупредил чей‑то голос.
– За какой дорогой? – не понял Педро.
Не знаю, может быть, я его не расслышала.
– Границу проехали? Мы в Соединенных Штатах? – спросила я.
– Уже километр как за границей, – подтвердил Педро.
И он, и я ожидали от остальных проявления хоть каких‑нибудь эмоций. Но нет, ничего. Пассажиры не аплодировали, не гикали, вообще никак свои чувства не проявляли.
Большинство из них, вероятно, успели проделать этот путь уже по нескольку десятков раз.