Он вошел.
Из крошечной кухни-прихожей мастерская была видна вся целиком, потому что дверь между ними отсутствовала.
Гронская приветливо смотрела на Вальку из-за постамента, над которым лежала в воздухе женская зеленая фигура около метра длиной. Ее, как тот ихтиологический гибрид, поддерживали штыри, только не сбоку, а снизу.
Валька повесил куртку на вешалку, приткнул к стене сумку и вошел. Гронская вышла из-за фигуры поздороваться. На ней были майка и тренировочные штаны – все облегающее. А тут еще Валька углядел в углу гипсовую обнаженную даму, всей статью сильно похожую на Гронскую, и ему стало неловко.
Гронская приказала Вальке быть как дома и ушла на кухню варить кофе. Он и стал слоняться по мастерской.
Эта комната была больше, чем вся Валькина жилплощадь с ванной и туалетом вместе. Вдоль одной стены тянулись пятиэтажные нары из таких здоровенных досок, что хоть гостей спать укладывай – предварительно поснимав бронзовых болванчиков, гипсовые рожи, кривые кувшины и прочие, очевидно, еще студенческие грехи хозяйки. Напротив стояла этажерка с такой импортной искусствоведческой литературой, что теще и не снилась.
Над этажеркой висело маленькое пыльное распятие из блекло-желтого пластилина.
Крест за фигуркой Спасителя едва угадывался. Собственно, крест образовали канонически расположенное тельце и распростертые руки… впрочем, руками они могли показаться лишь издали. Это были два пригвожденных к кресту крыла.
Было в этой фигурке что-то такое пронзительное, такое отчаянное, что Вальке стало стыдно разглядывать ее с любопытством, пусть даже и с творческим любопытством.
Увидев на широком подоконнике наброски, Валька ухватился за них, стараясь не возвращаться взглядом к распятию.
Это была обнаженная лежащая девушка. На чуть намеченном лице выделялись разве что очки, да еще толстая коса лежала на груди. Эту девушку и лепила Гронская, видимо, пользуясь эскизами, когда натурщица отсутствовала. Только у зеленой пластилиновой фигуры короткие волосы торчали дикими клочьями, да и лицо тоже было диковатое…
– Садитесь, – сурово сказала Гронская. – Сейчас попьем кофе. Да не хватайтесь вы за сумку!
Валька, подавшийся было к прихожей, окаменел.
– Совсем не обязательно обливать ваши работы кофеем и мазать их яблочным повидлом, – пытаясь смягчить оклик, объяснила Гронская. – Начнем с моих многочисленных вопросов… Во-первых… вам с сахаром?
– Да, – ответил Валька. Гронская, сунув руку за ситцевую занавеску, вытянула круглый белый одноногий столик.
– Там у меня лежбище, – объяснила она. – Когда ночью не спится, устраиваю себе банкеты.
Нисколько не смущаясь, Гронская собрала со столика грязную посуду, в том числе и коньячную бутылку, и унесла на кухню.
Валька с интересом посмотрел на этот столик. Где-то что-то похожее он недавно видел, с такими же маленькими нелепыми лапками, отходящими от основной ноги…
Гронская принесла с кухни две огромные глиняные кружки с горячим кофе, хлеб, банку с повидлом и здоровенный, на вид очень старый охотничий нож.
– Люблю старое оружие, – ответила она, не дожидаясь Валькиного вопроса. – Ну, поехали. Сколько вам лет?
– Двадцать пять.
– Намазать повидлом?
– Пожалуйста…
– Давно рисуете?
– Со школы.
– Лепить не пробовали?
– Как-то не получалось.
– Зря вы так нарядились.
Валька, и без того ошалевший от стремительного допроса, вовсе онемел. Татьяна же нарочно выдала лучший свитер!
– А то бы я прямо сейчас вручила вам корыто с глиной и посмотрела бы, на что вы способны.
Она так это сказала, будто принесенные работы не заслуживали ее высочайшего внимания. Хотя – вдруг их Вальке кто-то поправлял и вылизывал?
– А нет у вас старого халата? – вдруг, обидевшись, потребовал Валька. – Или рубашки?
– Точно! Халат я вам дам. А корыто одна вытащить не смогу, – без всякого удивления ответила Гронская.
– Тяжелое?
– Тяжелое – ерунда. Оно так стоит, что не подступишься. Если Пятый что-то сдуру засунет – краном не вытащишь.
Валька чуть не спросил – что еще за Пятый? Но слишком странно прозвучало слово – он мог и ослышаться.
– Вытащим, – пообещал он.
– Да вы допейте сперва кофе, – удержала его за столиком скульпторша. – Булку ешьте. Совсем забыла – у меня еще халва осталась. Вы любите халву?
Странным было, во-первых, то, что при таких словах все женщины гостеприимно улыбаются, Гронская же и не пыталась; во-вторых, она вдруг засуетилась; в-третьих, эта суета совпала с неожиданным Валькиным ощущением – будто за ними исподтишка наблюдают.
Отродясь он не чувствовал затылком чужого взгляда. Но тут сразу понял, что надо обернуться.
По ту сторону окна облокотился о подоконник человек.
Он был фантастически круглолицый, только платочка недоставало, чтобы вообразить его улыбчивой деревенской бабулей у окошечка. Да еще стоял не с той стороны…
Гронская махнула ему рукой, чтобы заходил. Она сидела лицом к окну и наверняка видела, как подкрался этот человек. Но махнула лишь тогда, когда и Валька его заметил.
Пришелец, сняв куртку, вошел в мастерскую, и Валька увидел, что он не просто плотный, а даже толстый, хотя совсем не старый. Снял он и шапку. Оказалось, что его круглая голова подстрижена смешным ежиком, еще более почему-то забавным оттого, что пришелец начинал лысеть.
Небольшие темные глаза под красивыми соболиными бровями смотрели вполне простодушно.
– Знакомься, Широков, – сказала скульпторша. – Вот, новое дарование я откопала. Зовут – Валентин. Двадцать пять лет. Будет поступать к Микитину на дизайнерские курсы.
Именно такие слова нафантазировал Валька. Реплика была – в самый раз для знакомства, каждое слово – правда, и про курсы тоже, Валька понимал это. И все же Гронская сейчас лгала – голос был лживый…
– Анатолий, – сказал Широков и протянул руку.
– Кофе будешь? – спросила Гронская.
– Буду. Ты еще для Карлсона чашку поставь, он как раз с крыши слезает.
– Нашел себе трактир… – пробурчала Гронская. – Ладно, я ему яичницу пожарю и пусть уматывает, а ты спустись с Валентином в погреб и вытащи корыто с глиной. Сам его туда затолкал – сам и извлекай!
Широков повел Вальку в погреб.
Он действительно так лихо задвинул корыто за ящики и бочки, что в одиночку можно было только вцепиться в край и тянуть до грыжи. Но Широков легко и даже изящно сдвинул пирамиду тяжелых ящиков, а вся польза от Вальки была в том, что он придержал дверь, пока Широков тащил корыто по лестнице. В мастерскую они внесли его вдвоем.
Там Гронская ставила на столик сковородку с яичницей, а коренастый мужичок с крыши вытирал свежевымытые руки.
– Карлсон, – невозмутимо представился мужичок. – Поскольку живу на крыше.
– Очень приятно, – ответил, покосившись на Гронскую, Валька. – Валентин.
– Рад встрече с молодым дарованием! – пижонисто заявил мужичок. – Ибо уважаю талант в любых его проявлениях. И всякий раз, как сталкиваюсь, чрезвычайно радуюсь. А на днях я и в себе обнаружил зерно таланта. И сейчас бережно его пестую.
– Ты его поливай, – посоветовал Широков.
– Ешь скорее, – мрачно приказала Гронская. – Остынет, сам фырчать будешь.
– Для того, чтобы грамотно построить баню, талант тоже необходим, и даже в большей мере, чем для иных, бесполезных жанров искусства, – садясь за стол и не отводя взгляда от Вальки, продолжал ехидный мужичок. Нож и вилку он нашарил не сразу. – Ибо о таланте можно спорить хоть сто лет и все равно не прийти к единому мнению, а если баня построена бездарно, это видно сразу и на деле.
– Мы познакомились в той кафешке, куда моих бронзовых крокодилов повесили, – объяснила Гронская. – Сейчас поедим, и Валентин покажет свои работы. Хочешь посмотреть?
– Я как-нибудь в другой раз, – сказал мужичок, наконец-то взявшись за яичницу и споро ее уминая. – Меня баня призывает. Я еще на крыше с полчасика поживу, потом баней займусь, потом за трубами ехать надо. Если есть желающие попасть в зоосад – подавайте заявки, охотно подкину. Говорят, туда экзотических зайцев привезли.
Он одним движением вытер сразу всю тарелку корочкой и отправил эту корочку в рот.
– Спасибо, все было безумно вкусно. Расплачусь натурой. Спинку в бане потру!
Улыбнувшись Гронской, скорчив рожу Широкову и еще раз быстро взглянув на Вальку, мужичок раскланялся и вышел.
Валька видел в окно, как этот ладный мужичок непонятного возраста, в ловко сидящей спецовке, протопал к дыре через грядки и вышел на дорогу. Обернувшись же, он заметил, что Гронская и Широков как-то странно переглянулись.
– Доставайте работы, – видно, решившись вытерпеть это тяжкое испытание, приказала Гронская. – Пятый, тащи на кухню посуду. Потом помоем.
– Изабо! Изабо! – раздалось за окном. Гронская повернулась.
Мужичок стоял посреди дороги. Гронская сделала два шага к окну, он увидел ее, притопнул, раскинул руки и заплясал цыганочку, колотя каблуками утоптанную землю. Блеснув диковинным вывертом, он замер, чинно раскланялся и исчез, как привидение.
– Ему о душе подумать пора, – сказала Гронская, – а он рожи корчит.
– Это он так к тебе сватается, – прокомментировал Широков.
Гронская покосилась на Вальку. Ему стало неловко. И именно от неловкости он задал совершенно ненужный вопрос.
– Как это он вас назвал?..
– Изабо, – ответила Гронская. – Меня все друзья так зовут. И этот вот тоже…
– Имя какое странное… Откуда такое взялось? – спросил Валька, которому пришло на ум, что это была бы неплохая собачья кличка.
– Старофранцузское имя. Из средневековой литературы, – объяснил Широков со вздохом. – Ну, так где же ваши работы?
Валька неторопливо раскидал листы по полу, сам отошел в сторонку и сделал вид, будто его все это не касается. Он заранее решил быть в такой момент исключительно сдержанным и независимым.
Это были портреты, гипсы, несколько давних натюрмортов и две последние работы, с той женщиной.
Именно их и поднял Широков. Посмотрел на женщину, потом покосился на Вальку и вернул листы на пол.
– По цвету я не специалист, – проворчала Гронская, прицельным взглядом оценив все сразу, – а что касается вот этого – враки, враки и еще раз враки!
Она потыкала пальцем в рисунки. Валька сник.
– Да сойдет для дизайнерских курсов! – вступился добродушный Широков, и это было самое обидное.
– Он с такой подготовкой и до творческого задания не дойдет. Знаешь, как там Микитин мудрит?
Гронская взяла с подоконника чистый лист и карандаш.
– Вот, рисую букву «бе» – «береза». В три приема преврати букву в дерево. Важны именно промежуточные стадии. И нарисуй свои инициалы так, чтобы через них выразить себя. Свой характер. Понял? Действуй.
Валька взял из ее руки карандаш, а сама она села с Широковым за неубранный стол, отодвинув кружки. Широков достал из кейса папку с бумажками и стал их показывать Гронской, а она молча кивала.
– А если бы ты позвонила главному в декабре, – вдруг сказал он, подняв за угол одну бумажку, – всей этой мерзости бы не случилось.
– Я не могу по три раза на дню звонить в издательство, – отрезала Гронская. – Полагаю, что все от меня зависящее я сделала и моя совесть чиста.