…Она пододвинула ему тарелку с горячими котлетами, села напротив него и стала смотреть, как он ест. А ел он жадно, словно боялся, что вот сейчас в дверь позвонят, придут люди в погонах, скрутят его и увезут туда, откуда, быть может, он уже никогда не вернется…
– Вкусно? – прошептала она, чувствуя, как предательские слезы заструились по щекам.
– Ма, не плачь…
– Мне нужно тебе что-то сказать, – прошептала она, в душе желая, чтобы он рассказал ей все сам, чтобы выговорился, объяснился, освободился, чтобы взял ее в свои сообщницы.
– Говори.
Да, вот сейчас он смотрел на нее, как прежде. Словно все те видения и призраки, в которых он жил последние часы, оставили его и он вернулся в свое нормальное состояние.
– Там, в школе… Соседка приходила и сказала, что в школе произошло… убийство.
– Что? – Он нахмурил брови и сделал удивленное лицо. – Убийство? Ты что? И кого же убили?
– Одну девочку… Послушай, ты только не волнуйся…
– А чего мне волноваться? – Но она уже заметила, как на лбу его выступила испарина. Возможно, такая же испарина выступила на его лбу в тот момент, когда девочка, горло которой он отпустил, перестала дышать. И он понял, что она мертва. Испарина – это осознание чего-то непоправимого, страшного, что теперь будет присутствовать в его жизни всегда. Это такая своеобразная реакция его организма, еще не привыкшего убивать.
– Понимаешь… Я не знала, говорить тебе или нет, но я же помню, что девочку, в которую ты был влюблен и которая, как мне казалось, тоже испытывает к тебе ответное чувство, звали Стелла.
– Да, ее зовут Стелла, и что?
– Ее изнасиловали и убили на школьном дворе. Это произошло сегодня утром, а ее нашли днем.
– Ма, да ты что? Этого не может быть! Школьный двор… Днем.
– Там место такое тихое, глухое, за мусорными баками…
– Стеллу убили?
Она схватилась за голову. Закрыла глаза в ожидании, что он сейчас признается ей во всем. Что раскроет душу, скажет, что ему было очень тяжело, просто невыносимо тяжело, что он захотел доказать ей, и в первую очередь себе, что он уже мужчина и что он любит ее. Вот именно, он захотел доказать ей свою мужественность, свою мужскую силу, что он не мальчишка какой-то, неуверенный в себе, как все те, кто избивал его за мусорными баками…
– Вот только не понимаю, как он выманил ее туда, в темный угол… – прошептала она, чувствуя, что сейчас узнает все и что самые ее худшие предположения подтвердятся.
– Кто? – его голос, сорвавшийся на фальцет, ударил ее по нервам. – Кто? О ком ты говоришь?
– О том, кто это сделал с ней. – Она пожала плечами, словно оправдываясь.
– Да, действительно, очень интересно…
– Она какая была, эта девочка? Могла она пойти за мальчиком на помойку?
– Смотря за каким мальчиком, – он все-таки посмотрел ей в глаза. – Возможно, он ей отправил записку… Или же, еще проще, тот, кто сделал это, мог украсть ее телефон, затем позвонить ей с телефона-автомата и сказать, что ее телефон находится в одном из мусорных баков…
– Нет, это нереально… – засомневалась она.
– Значит, ей кто-то позвонил, тоже с телефона-автомата, и сказал, что за мусорными баками ее поджидает тот, кого она любит.
– Но ведь она любит… тебя…
– Да, меня, но и еще одного парня, из десятого класса… А он такой, странный, любит разные приколы… Однажды он пришел в школу с унитазным кольцом на шее, смешной, и решил всех посмешить… И вот такого она любила… Дура.
«Это ты? Ты? Ну, скажи мне, и тогда я буду знать, как себя вести, признайся», – она захотела прокричать все это, но промолчала, давясь вопросами.
– Значит, ты не расстроился? А я так переживала… Так переживала. Хочешь, я дам тебе таблетку?
– Да… – Он вздохнул и задумчиво посмотрел в окно. – Жаль Стеллу…
На похороны он не пошел. Мать сама позвонила классной руководительнице и сказала, что Женя болен, что незадолго до трагического случая кто-то напал на него там же, в школьном дворе, и избил. Что, возможно, тот, кто убил Стеллу, был влюблен в нее, но знал, что она встречается с Женей, поэтому и напал на него. Учительница, удивившись, сказала, что она и не знала, что Женя встречался со Стеллой. Сказала, чтобы мать не переживала, что никто из ребят не осудит его за то, что он не пошел на похороны. И что есть еще несколько одноклассников, которые не смогут туда пойти – из-за нервов.
Следующая история, очень похожая, но только происшедшая в другом городе, где Женя учился в педагогическом институте, случилась лишь спустя несколько лет. И снова мать все прочувствовала. Только не после того, как стало известно об убийстве однокурсницы Жени – Лики Дождевой, а до этого.
Женя с самого утра не находил себе места, бродил по квартире с невидящими глазами, бормоча себе что-то под нос, часто подходил к окну и вскрикивал что-то несвязное, словно пытаясь кому-то что-то доказать, потом снова возвращался в свою комнату и там как будто бы с кем-то разговаривал. А потом он затих, из его комнаты полился приторный запах дешевого мужского одеколона. Затем вышел и сам Женя, одетый с иголочки, какой-то невероятно собранный и подтянутый. Волосы, блестящие от геля, аккуратно причесаны, уложены на одну сторону. Чисто выбритый, со свежими ранками от лезвия на щеках.
– Ма, я пошел, – сказал он, оделся в передней и вышел.
Сердце матери колотилось, а во рту пересохло. Это было предчувствие. Предчувствие беды. Она знала, что он снова влюблен и снова в девочку из хорошей семьи, талантливую и подающую большие надежды. Она писала стихи, рассказы, которые печатались в местных газетах. А еще она была невероятно красивой, мать видела коллективное фото их группы…
Он вернулся поздно вечером. В заляпанной грязью куртке, которую сорвал с себя, словно это была его вторая, отмершая кожа, и бросил на пол. Перешагнул через нее и заперся в ванной комнате. Она слышала звук льющейся воды и снова какое-то бормотанье.
Ужинать он отказался, сказал, что поел в городе в закусочной. И лег спать. А матери так хотелось его расспросить, где он был так долго и что с ним вообще случилось.
Она подняла куртку с пола, принесла ее на кухню и расстелила на полу, прямо под яркой люстрой, чтобы получше разглядеть. Грязь была не только сверху, но и снизу, причем грязь свежая, мокрая. Капюшон этой куртки был оторочен узкой полоской меха чернобурки, и вот в этом мехе, в ее ворсинках мать и разглядела прядь длинных светлых волос, но не просто волосы, а именно прядь, ровный пучок с кожистым кровавым основанием, как если бы эти волосы кто-то вырвал из головы. Очень страшная находка. Мать дрожащими руками положила волосы в пакет и спрятала в надежное место. Куртку же поспешила засунуть в стиральную машину, с тем чтобы отстирались и другие, возможно, представляющие интерес для последующего следствия следы.
Сказать, что она удивилась, узнав на следующий день от самого Жени о том, что погибла его однокурсница, было бы неверно. Она не удивилась, она просто погрузилась в странное состояние оцепенения и шока, из которого выходила медленно, несколько недель… А потом долго спрашивала себя, как же ей дальше жить, зная, что ее сын – убийца. То, что он не такой, как все, прежде ей нравилось, и она ощущала себя счастливой при мысли, что сумела воспитать такого талантливого и почти гениального сына. Правда, его способности проявлялись не совсем традиционным образом. Он умел удивить учителей своей памятью, когда цитировал из учебника целые параграфы, когда с легкостью складывал, умножал и делил числа, когда выдавал в большом объеме дополнительную информацию к заданной теме, тем самым доказывая свою начитанность, образованность и стремление к знаниям. Но ведь бывали в его ученической жизни и двойки, когда он вместо того, чтобы всерьез подойти к какой-нибудь контрольной, рисовал на пропечатанных районным отделом образования листках какие-то физиономии или цветы… Это была болезнь, но мать не хотела в это верить, а потому всячески оправдывала его в своих глазах. Ведь если он болен, значит, в этом виновна именно она, ведь это она родила и воспитала его. Значит, что-то упустила.
К тому же он очень рано начал развиваться физически, стал гораздо раньше своих сверстников интересоваться девочками, выискивал в текстах книг пикантные моменты, обводил их карандашом (самыми истерзанными были тома Бунина, Золя и Мопассана), пока в доме не появилась видеотехника, на которой он мог сам, в отсутствии матери, просматривать порнографические фильмы…
Она об этом знала, поскольку не раз он в рассеянности оставлял в видеомагнитофоне тот иди другой диск, а мать, в полной уверенности, что сейчас на экране появятся титры ее фильма, который она не досмотрела накануне, бывала каждый раз шокирована увиденным на экране…
Возможно, ей следовало бы дать ему взбучку, надавать пощечин, наконец. Но ведь в их семье не было принято такое. Все достигалось путем переговоров… Однако как можно вести переговоры на такие темы? Вот и получалось, что эта сфера развития сына была как бы неприкасаемой, стыдной и что если его непохожесть в мальчиковом возрасте делала мать счастливой, то в подростковом и юношеском вызывала страх и ужас.