— Футбол и теннис.
— Теннис? Ого! А ты?
— Футбол и теннис. С Андреем.
— Не скучно?
— Засыпает на первом тайме, — с улыбкой поведал мужчина и убрался обратно, к Леониду. Тот как в воду воды набрал: смурной до необычности. Но трогать его не входило в планы Руслана, понимал он, что Лене переварить надо явление Виталии, свыкнутся с мыслью, что она не подружка на одни выходные. К тому же он подозревал, что Иванов молчит, чтобы в раздражении не сползти в ядовитый сарказм, что водилось за ним. А что раздражен, по взглядам уловить легко можно было. Нервировали его новые знакомцы, без которых он еще столько же лет прожил не печалясь и Русу тоже самое завещая. Но впервые, пожалуй, их взгляды разошлись. Одного усиленно тянуло на кривую наклонную, как слепого юнца, а второй чувствовал себя мудрым, но косноязычным стариком, который слов оптимальных для вразумления подобрать никак не мог.
— Лихая ситуация, — буркнул.
— Не бойся, пройдут выходные, пройдет блажь твоего друга, — тихо, но уверено бросил Андрей.
— Думаешь?
— Мечтает, — ответил за него Зеленин.
— А я мечтаю, что мы найдем город, который понравится насовсем. Тогда Андрей приведет мне сестренку, женится и у него появятся деточки, — сказала девушка.
— Хочешь нянчиться с малышами?
— Очень.
— Своих надо завести.
— Мне нельзя, — девушка резко, буквально за секунду огорченно помрачнела. Рус глянул на нее и подумал, что ей действительно будет тяжело выносить ребенка, но с другой стороны есть масса всяких клиник и невозможное вполне может стать возможным.
— Под присмотром специалистов….
— Мне нельзя! Я… как это? — наморщила лоб, вспоминая, к Шустрикову развернулась вопрошая. Тот отвернулся к окну:
— Погода хорошая.
Зеленин понял: какой-то доброхот видно сказал Вите, что она ненормальная, значит, дети у нее будут ненормальные, значит нельзя ей детей иметь.
Дать бы в зубы этому умнику!
— У тебя будут здоровые и красивые дети, — бросил, подбадривая.
— У меня не будет!… - в голосе появились нотки истерики. Видно эта тема была столь же болезненной, как тема дома. Не даром Андрей подвинулся к сиденью сестры и повторил ей в лицо спокойно, но с нажимом:
— Погода, говорю, хорошая.
— А?… Да-а…
Рус чертыхнулся: "знать бы все «больные» темы, чтобы не задевать их и впредь не травмировать Виту. Нужно будет спросить Андрея".
А тот продолжал отвлекать:
— Выходной классно провели, да?
— Ага. Катерине помогли. Морковку всю пропололи, — и повернула голову к Русу. — Вообще, я люблю салат. Он пушистый.
— А я кинзу люблю, — включился в разговор Леня тоном прокурора.
— Она злая, — заметила Вита.
— Нормальная. Если всю грядку не есть.
— На вид.
— А-а, — протянул, заподозрив, что опять что-то не так понял. — Салат тоже не на вкус, а на вид любишь?
— Ага.
— Ага? — и губы поджал, глянув на друга с немым осуждением: ну, вот о чем с ней говорить? Ей про «а», она про «б» и пойми, что из чего вытекает! Я пас! Отвернулся к окну.
Но дома у Руслана, в гараже, когда брат с сестрой ушли наверх, он перехватил друга за локоть и сказал:
— Ты о чем думаешь, старичок? Она же совершенно ненормальная.
— Она была нормальной, пока пулю в лоб не получила.
— Не понял, — нахмурился мужчина.
— Была такая война, друг мой, Чеченская. Две. Вита в ту мясорубку попала. В первую.
— Как ты?
Рус кивнул и хотел уйти, но Леня не дал, придержал за рукав:
— И что? Отдаешь дань всем покалеченным? Ты-то причем? Ты еще женись, ярмо такое на шею…
— Женюсь, — согласился, и мужчина смолк, растерявшись.
— Тупо, Рус, — заметил тихо.
— Может быть. Но женюсь. Буду помогать, нянчиться, если надо.
— Почему?! — не мог взять в толк.
— Потому что каждый должен отвечать за то, что сделал. Закон такой есть, этический. Каждый бы ему следовал — бардака бы не было и криминал завял! — отрезал.
— Ладно, — развел руками Леонид. — Хочешь быть в ответе за тех, кого приручил? Дерзай. Только сам не свихнись. Есть такой закон — подобия. Тоже его мало кто знает, а он, зараза, все равно действует. Я тебя по дружески предупреждаю: хочешь пожалеть, по голове погладить — вперед, только нафига глубоко влезать? Выдай пособие деззнаками, успокой свою совесть и гони в шею убогую.
— Не получится.
— Угу?… Хорошо, делай что хочешь — ты большой мальчик, с развитыми извилинами, через чур даже, — взял удочки и к выходу попер. — Когда взвоешь от милосердия своего, звони, а я с дуриками общаться, пас. Стар я для жалости и сантиментов, на психику мою они плохо влияют. Спасибо за томный выходной! Теперь отдохнуть бы от него, — проворчал, вываливаясь на улицу. — Ребятки, кстати, тоже чеченской приглажены. Нашли вы друг друга, жалостливые.
— Пока, — бросил Рус и закрыл ворота гаража.
Леню он знал, потому печалиться нарочитой обиде друга не стал — посопит тот, поворчит, попеняет и отойдет, опять все хорошо будет.
И усмехнулся невесело: в чем-то прав Леонид. Со стороны Рус, наверное, полным кретином выглядит.
Н-да, не объяснишь, что такое честь, долг, совесть даже другу. Эти понятия у каждого сугубо индивидуальны, и питаются, пачкаются, болят и лечатся они тоже, индивидуально, соответственно личным качествам, взглядам на жизнь. Так кому что и зачем объяснять? Понял — молодец, а нет, и не надо.
Вита ушла в ванную, занырнула в нее как русалка и будто провалилась.
— Это надолго, — отмахнулся Андрей беспокойству Руслана. — Она по два часа с водой разговаривает.
— Ладно, — ему он верил. Шустриков больше про привычки девушки знал, Зеленину же только еще предстояло их узнать. — Тогда пошли, постельное выдам. Спать в гостиной будешь, не возражаешь?
Мужчина тяжело уставился на него:
— А ты с ней?
Опять тупой вопрос. К чему он спрашивает, если ответ сам знает? Может, пока Вита медитацию на воду с пенкой устроила, решил поговорить с соперником и расставить точки над «и»? Все равно, глупо.
— С ней. Как вчера, так сегодня, а еще завтра, через месяц, и через год, думаю, тоже. Есть претензии на эту тему — давай их сейчас.
— Бросишь ведь ты ее, — головой качнул.
— Ты не бросил.
— Я другое. Я не мог. Не могу.
— Вот и я — не могу.
— Ты-то с чего?
— А ты?
— Ну, пошло препирательство! Давай начистоту? Болтать я не умелец, потому как смогу скажу: если ты к ней как к женщине что-то имеешь, то бесполезно…
Рус не сдержался, фыркнул:
— Извини, но ты что-то не понял, может не в курсе, конечно, — невольно съязвил. — Только когда мужчина с женщиной в одной постели спят, она хоть как виды друг на друга имеют, и хоть как к общему знаменателю придут.
— Только не с Виталькой.
— Да ты что? — к чему он все это? О чем? Не с тонким ли намеком, что пытался да обломался? — Не люблю я на эти темы говорить, но раз зашла речь, поведаю: сестрой мне Вита никогда не будет — она мне уже женой стала.
Лицо Андрея вытянулось, взгляд больной, с горчинкой обвинения:
— Ты ее?!…
— Стоп! Вот за это точно в зубы получишь.
Мужчина сник, головой замотал и встал. Что-то еще не сходилось у него. А что-то уже сошлось и одарило растерянностью:
— Если так, если миром…. В смысле она не против…. Не знаю, как тебе это удалось, не подпускала она ведь никого к себе. Я поэтому и спокоен был…. Ну…. В общем… Но если обидишь!…
Рус вздохнул: совсем мальчишка.
— Вляпался в нее?
— Она… необычная.
"Точно", — улыбнулся невесело.
— Закрыли тему. Показывай, давай, где мне расположиться можно, — буркнул, пряча взгляд. Тяжело ему было, может больно, может обидно — Рус не знал, да и все равно ему было. Одно понял — Вита с Андреем не была, а остальное частности. Конечно, понимал, что тот еще устроит ему бои без правил, крутить да вертеть начнет, проверяя, ревность выказывая, но перемелется, если не дурак.
Шустриков оказался умным. Он мучился один и не взглядом ни словом не дал понять Вите, что обижен или ревнует, не устраивал обычные в таких случаях прения на тему кто "выше и больше", не заморачивался сам и не морочил голову сестре и Руслану. Ему было больно, но с этой болью он справлялся сам, оставаясь с ней наедине.
В ту ночь никто не мог уснуть: ни он, ни они. Андрей мерил шагами гостиную и курил, то и дело распахивая окно, Вита и Руслан болтали почти до утра ни о чем и обо всем.
Об Арслане же Зеленин не думал, специально отодвигая мысли о нем: ни сейчас, ни сегодня. Его время — завтра.
Но все же осторожно, ненавязчиво стал расспрашивать девушку о «ключе».
Та не таилась и к удивлению мужчины, прямо выдала замысловатый набор, который действительно сложно запомнить и с первого и с десятого раза. И добавила:
— Это шифр в банке.
— В какой банке? — выдавил улыбку Рус, обескураженный открытостью и доверчивостью Виты. Как она еще жива с ней, не понятно, как ее раньше не нашли, не взяли что надо? Или она лишь ему доверила, потому что «свой»? Но как легко стать ей «своим»!
— Я не знаю в какой. Это отец бронировал ячейку или… Я не знаю, что он там делал и в каком банке.
— Но шифр знаешь.
— Он сказал, чтобы я запомнила, потому что записывать нельзя. У меня память очень хорошая….
"Угу. Не поспорить".
— … А потом с ней что-то случилось, — нахмурилась, пытаясь понять: что? Руслан вздохнул, провел по ее щеке, пальцами лаская кожу:
— С тобой все хорошо.
— Нет. С отцом что-то случилось и меня не стало. Что-то страшное и нехорошее произошло, но я не помню, что.
— Значит, не надо было помнить, — попытался вывести ее из задумчивости Зеленин, тревожась, что она может занервничать. Но девушка не слышала его, не чувствовала его пальцы на своей коже — она смотрела в оконный проем за его спиной и говорила сама с собой:
— Он ушел и меня тоже не стало. Я была, но меня не было. Так бывает: вроде ты, а вроде, нет. Было со мной, но не со мной. Что-то черное, как облако, я в нем утонула, я думала, что найду в нем отца, а его там не было. Я звала, я ждала, отправляла посыльных, а он так и не вернулся. Это не правильно. Все обман, только ночь — правда. Ночью никого и ничего нет, ни тебя, ни отца, ни людей. Есть тени и крылья. И песня, что их соединяет и тогда всем хорошо. Но все равно, темно, плохо. Ночь сначала помогает, а потом пробирается в тебя, но не забирает, как не умоляй, а только живет в тебе и давит, давит. Птица клацает. Они всегда вместе….
— Вита? Посмотри на меня!
— … Мне больно от нее. С ней нельзя жить. Она рвет когтями, рвет…
— Вита! — Зеленину пришлось легонько хлопнуть девушку по щеке, чтобы она очнулась. — Я с тобой и ночь нам не страшна.
Виталия долго смотрела на него и вот прижала ладонь к щеке, словно испытывая живая ли, теплая?
— Ты живой, ты не знаешь, как жить мертвой, во власти ночи. Что-то перепуталось, что-то очень плохое сидит внутри меня. Оно мучает, оно стонет, оно жжет. Оно внутри меня. Обещай, что спасешь меня, выгонишь его.
— Обещаю, — поцеловал ее легонько в губы. — Успокойся: есть только ты и я.
— Оно погубит и тебя…
— Нет, нет…
— Оно всех губит, — прижалась к нему, всхлипнув. — Я ненавижу его, но ничего не могу сделать. Ты поможешь? Избавь меня от него, даже если оно уйдет вместе со мной — так лучше…