И пусть амуниция резала глаз знатным и богатым, зато новое обмундирование оказалось чуть ли не на порядок дешевле и, главное, гораздо более приспособленным и к походам, и к реалиям боя, а не только к парадам и праздникам.
Дабы дворянство в излишество и траты не входило, Петр издал строжайший указ — всем, находящимся на военной службе, носить форменное платье постоянно, а кто ослушается и честью государственной пренебрежет — увольнять без промедления. Пусть дома халаты носят, но на глаза не показываются. Дураков в армии почти не нашлось — все знали мнение императора о лентяях и бездельниках, а также суровость к ним отношения.
Иностранные послы, сиречь официальные шпионы, практичности нововведений пока не осознали, и Петр со смешками читал перлюстрированные в «черном кабинете» их письма и депеши.
Иноземцы красочно описывали его скупое на праздники и веселье царствование. Иной раз проскальзывало осуждение императора в скаредности, особенно доставалось Като за скромность двора. Еще бы — жена чисто по-немецки была бережливой.
Он поначалу недоумевал — ведь в исторических трудах постоянно писалось чуть ли не о мотовстве Екатерины Великой, которая сверх меры одаряла своих любовников и вельмож. Но вскоре, хорошо изучив характер жены, понял — она просто от них откупалась, непрочно чувствуя себя на престоле. Сейчас, ощутив защиту крепкого плеча мужа, усвоив его отношение к казенным тратам, Като крепко взяла дворцовое хозяйство в свои руки.
Петр усмехнулся — пусть иностранцы блещут остроумием, делают умозаключения о скупости императорской четы и скудности российских финансов, зато возросшие доходы государства и обширная программа перевооружения остались ими практически не замеченными…
— Государь! В последние дни чело твое пасмурным изволит быть! С чего это, ваше величество? Что тревожит твое сердце? — Голос фельдмаршала с барабанным грохотом ворвался в размышления Петра.
— Не готовы мы к большой войне, фельдмаршал, пока не готовы! Нам бы еще пару лет оттянуть, новых ружей маловато. Флот только строить начали, пушки лить. Набор рекрутов по «положению» только как два года берем, резервистов пока нет и долго не предвидится. Нужно еще годика три мира! Эх-ма! Как бы опять на те же грабли не наступить!
Миних недоуменно посмотрел на императора, но тот не соизволил пуститься в объяснения. И было отчего — Петр прекрасно знал, как ввалилась Россия в русско-турецкую войну 1877–1878 годов. Военная реформа не закончена, запаса резервистов нет, новых «берданок» не хватает, а флот на Черном море напрочь отсутствует. Но у Александра Второго хоть десять с лишним лет было на подготовку, и его вина, что время так бездарно потратили.
Сейчас та же катавасия — нарезных фузей и барабанных штуцеров Кулибина едва на четверть солдат сделали, остальные вооружены «гладкостволами». Воинская повинность в позапрошлом году введена и лишь на государственных крестьян — шесть лет службы и столько же в резерве. Так что запас лет через десять накопится, никак не раньше. Флот только усиливаться начал — на Балтике семь новых линейных кораблей построили, еще два десятка на стапелях, да на Днепре и Дону старые верфи на полную мощь запущены, но линкоров на них не построить — устья рек мелководны…
— Ничего. Оттянем войну еще на пару лет, раз ты этого желаешь. А там с Божьей милостью одолеем османов…
— Пословица такая есть, — Петр перебил старика. — На Бога надейся, а сам не плошай. Войну мы и так на девять месяцев уже оттянули, поверь, я это знаю. Хотя нам это стоит уже чуть ли не двести тысяч золотом, а казна ведь не бездонная, фельдмаршал. За эти деньги мы могли дивизию снарядить полностью да пару лет ее содержать. И нашего добра в Константинополь всякого ушло — мехов, украшений и прочего!
— Туркам сколько бакшиша ни дашь, им все мало! — прогудел Миних. — Бить их надобно, крепко бить!
— Да разве я против?! Вот только в Польше заматня пошла, стоит нам там увязнуть, пиши пропало. Король Фридрих на Восточную Пруссию зубы давно точит, вернуть назад свою вотчину желает. Датчане на мой Гольштейн посягнуть хотят. Цезарцы, австрийский императорский двор, не к ночи будь помянут, сукины дети, спят и видят, как бы нам половчее сопатку начистить. Чуешь, чем дело пахнет?!
— Неладно получится, если война с османами пойдет долгая. Тогда нас в другой бок ударить могут. Что делать-то будем, государь?
— Думать, Антонович, крепко думать. Давай еще по стаканчику жахнем да собираться будем. К жене пора ехать, не хочу этой ночью здесь спать!
Петр быстро наполнил стопки, и они дружно выпили, крякнув от удовольствия. Нацелились серебряными вилками и вонзили их в приглянувшуюся закуску — император наколол соленый огурчик в мизинец размером, а фельдмаршал обрушился всей мощью великолепно сохранившихся для его почтенного возраста зубов на ломоть буженины.
— Хорошо пошла!
Петр захрустел огурчиком и извлек из пачки папиросу. Задымил и стал снова прокручивать в мозгу события. История уже изменилась — война с турками должна была начаться еще в прошлом году, но пока на юге стоит тишь да благодать, хотя армия Румянцева полностью сосредоточилась всей своей силой в семьдесят тысяч штыков и сабель.
Эскадра на Балтике тоже готова к войне, недаром носит название «обшивной». Новые корабли строили с медной обшивкой, чтобы в теплом Средиземном море черви днища не погрызли. Одно плохо — запаздывание, и это при том, что почти десять месяцев выиграли…
— Никак случилось что, государь?! — Голос Миниха вывел его из размышлений. Фельдмаршал стоял у открытого окна и смотрел во двор, а там кипела нездоровая суета, судя по звукам и ржанию коней.
Петр стал рядом и выглянул — четверо верховых уже спешились. Трое в новых мундирах конной гвардии, а четвертый, еле державшийся на ногах, пропылился так, что не разобрать, какого цвета на нем одежда — все серого или грязного, что не меняет сути.
— Гонец, твою мать! — В сердце неприятно защемило, и Петр облегчил душу бранным словом.
— Умаялся, сердечный, недели две в седле провел, никак не меньше. С юга, наверное, прискакал? — задумчиво прищурившись, произнес Миних. Не прошло десятка секунд, как дверь в комнату распахнулась во всю ширь, и адъютант громко доложил:
— От генерал-аншефа Румянцева поручик князь Одоевский с пакетом!
Конногвардейцы буквально внесли обвисшего у них на руках офицера, потерявшего все силы. Но перед императором тот кое-как выпрямился, встал на раскоряку, шатаясь, впился красными, как у кролика, глазами:
— Ваше императорское величество! Пакет от… Кх… Генерала Румянцева!
Офицер закашлялся, вытер обшлагом потрескавшиеся губы, запустил руку под расстегнутый мундир и извлек сверток, завернутый в кожу. Весьма предусмотрительно, иначе бы пот или дождь повредили бы письмо.
Петр взял пакет, но развертывать не стал, а требовательно впился глазами в смертельно уставшего офицера:
— Что случилось?!
— Посла Обрезкова и всю русскую свиту турки посадили в Семибашенный замок, ваше величество!
— Это война, государь! — Голос Миниха звучал глухо, с прорезавшимся рычанием. — Османы так ее объявляют!
— Понятно!
Петр неожиданно почувствовал полное спокойствие, тревожное напряжение, терзавшее его целых две недели, схлынуло.
— Благодарю за службу, капитан! — Он мигнул конногвардейцам, которые тут же подхватили гонца и вынесли его из кабинета. Бедолага так устал, что даже не сообразил, что император произвел его в следующий чин.
Петр задумчиво прошелся по кабинету — на память неожиданно пришли слова Екатерины Алексеевны, которые она сказала, когда эта война началась. Но их жена уже не произнесет, ибо первое слово остается за ним, ее мужем и императором.
— Ну что ж! Мы им зададим звону, и такого, которого они не ожидают!
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
27 июня 1770 года
Ларга
— Ты что сказал, петух голштинский?!
Крепкий детина схватил двузубую длинную вилку. Глаза красные, кровью налитые — злоба и ненависть в них так и клокочут, кипят, вот-вот выплеснутся.
Петр остолбенел от удивления, а когда огляделся, окаменел. Это была та же комната, как в том первом сне, — те самые ражие гвардейцы, Алехан рядышком свои пудовые кулаки в нетерпении сжимает, князь Барятинский целехонек, только гнусная морда будто темной пленкой подернута. Но цел, отравитель клятый, руки-ноги на месте, а ведь сам зрел, как его четвертовали, собаку.
Тот же стол, обильно накрытый закусками и выпивкой, знакомая до боли обстановка. Душа сразу завопила в панике — тикай, братец, сейчас тебя убивать будут.
«Дежавю!» — молнией пронеслась в голове мысль. Но как же так — уснул в шатре, на берегу реки Ларги, где русские войска погромили турок, а проснулся в Ораниенбауме, восемью годами раньше, день в день, когда он был выдернут из двадцатого века и очутился на двести двадцать лет раньше, в теле императора Петра Федоровича.
«Шо, опять по новой началось?! — Петр искренне удивился. — Что же это колдунья творит? Или сон? Или явь? Надо проверить!»
Но как?
Петр сделал усилие и попытался проснуться, но не тут-то было. Ничего не изменилось, тот же перегар со спины, там переступают с ноги на ногу двое убийц, что прошлый раз его схватили, не дали уйти.
«Твою мать! Так что же это такое делается?!» — вскрикнул Петр, но губы его не разомкнулись, он не смог издать ни звука.
— Ну что, петух голштинский?! Ничего сказать мне не хочешь? Тогда я тебе скажу, падло!
Барятинский встал, продолжая сжимать в руке вилку. Глаза светились багровым пламенем, как у вампира.
Делать было нечего, пора было начинать драку, как в прошлый раз. И Петр стремительно дернулся.
«Что же ты делаешь, ведьма?!!»
Тело не послушалось его, оно действительно окаменело. Душа и разум одновременно завопили, объятые смертельным ужасом. Он понял, что сейчас произойдет, и крохотная искра сознания в голове забилась, как пойманный мотылек в стеклянной банке.
Проснуться! Проснуться!
Сидящий рядом Алехан неожиданно выбросил огромные лапищи и схватил его за глотку. Чудовищная боль ослепила Петра.
— Като тебе не поможет, не надейся!
Хриплый смех силача был загашен в сознании новым чудовищным приступом боли. Боль и свет… Свет и боль…
— Твою мать! Ну, Алехан, ну, сучий сын!!!
Пробуждение было ужасным, Петр ударился обо что-то твердое и, протолкнув комок в горле, застонал.
Свет в глазах не померк, и он с затаенным страхом открыл их. Невероятное облегчение мгновенно лишило его сил — знакомое полотнище шатра, эфес дедовского «подарка» рядом, только протяни руку, и сверкнет острая сталь, что защитит и даст победу.
— Слава Богу! А то никаких нервов не хватит…
Петр первым делом, соскочив с походной койки, распахнул рубаху и глянул на тело — кровавых пятнышек не было. В отличие от первого раза это было не явью, наваждением, мороком, кошмарным сном. Но пережитый ночной ужас его изрядно напугал — не иначе как колдунья тогда его не посчитала нужным предупредить. Она ведь говорила о пяти вещих снах, но не предупреждала о кошмарах.
Странное дело — ведь он исколесил всю страну, спал где угодно, все хорошо. Но четыре дня конца июня и первый день июля каждого года всегда приводили его в страх. Стоило ему раз уснуть без Като под боком, как семь лет назад явился «добрый дедушка»…