К середине сентября войско дошло до Десны и двинулось дальше уже по ней, все дальше и дальше углубляясь в густонаселенные, богатые московитские земли.
– Куда мы идем, Менги-нукер? – наконец не выдержал Кароки-мурза на одной из ночевок. – Уж не на Киев ли?
– Киев, это уже Литовское княжество, – усмехнулся русский, жмурясь на пламя костра. – Пусть живут. Где-то здесь, совсем недалеко, должен быть Чернигов.
– Как Чернигов? – вздрогнул Девлет-Гирей. – Это же…
– Что? – повернулся к нему Менги-нукер.
– Купцы греческие сказывали, русский царь там крепость могучую поставил, со многими пушками и стенами великими.
– Ну так что? – русский снова уставился в огонь. – Вы же заказывали громкую победу? А что может оказаться громче взятия первоклассной крепости на западных русских границах? Вы хотели, чтобы про это весь свет услышал? После того, как мы разгромим Чернигов, западная граница России окажется оголенной, и литовцы наверняка попытаются этим воспользоваться и тоже пошалить в здешних местах. Про такое если не во всей Европе, то уж во всяком случае в Литве и Польше долго говорить станут.
– Но ведь это же настоящая крепость, Менги-нукер! – повторил Девлет-Гирей. – Настоящая крепость с большими пушками и русским гарнизоном. А ты не смог взять даже малой земляной…
– Там была Юля! – повысил голос русский. – Она, голубушка, из того же теста, что и я. А Чернигов – это всего лишь крепость.
* * *
По мере приближения к городу дороги становились все более натоптанными и широкими, деревни стояли все чаще – но последние несколько верст все они оказались безлюдными. Татарские сотни сулешевского рода, двигаясь по сходящимся к единому центру путям, двадцать первого сентября вышли к высоким рубленым стенам Чернигова и, рассыпавшись на отдельные десятки, закружили вокруг, подобно стае мошки, налетевшей на бурого медведя.
Татары рыскали по опустевшим домам обширной ремесленной слободы, прозванной в народе Третьяком, прошлись по приболоченному Подолу в низинной пойме Десны и Стрижня, заехали в распахнутые ворота храма Воскресения Господня, но и там не обнаружили ничего ценного. Семиярусный липовый, покрытый розовым лаком иконостас их не привлек, а истово молящегося, не обращая внимания на ворогов, батюшку добродушные от уже набранного богатого полона степняки пожалели. Судя по всему, о приближении степных разбойников горожане успели прослышать заранее и ныне прятались за бревенчатыми укреплениями окруженной рвом цитадели.
Кое-кто из всадников приблизился к стенам слишком близко – и из темных зевов бойниц угрожающе рявкнули пушки, осыпав землю каменной картечью. Татары шарахнулись на безопасное расстояние, и принялись успокаивающе размахивать руками, громко предлагая:
– Сдавайтесь, русские! Сдавайтесь, все равно мы все порушим! Сдавайтесь, живыми останетесь!
Однако черниговцы не удостоили их никаким ответом, и степняки снова разъехались, рыская по брошенным домам в поисках хоть чего-нибудь ценного.
Сжечь стоящие вблизи крепостных стен постройки горожане не успели – уж очень нежданно налетели крымские разбойники – а потому высокие избы и жердяные изгороди могли теперь послужить укрытием для снующих внизу татар. Но воеводу князя Андрей Васильевича Можайского сейчас больше всего беспокоила не слобода, а конные дозоры, что отправились стеречь литовскую границу к самому Днепру.
Братья-славяне литовцы, даром что говорили и писали на одном с московитами языке, молились православным образом и привечали общих предков, но вели себя хуже диких волков, что ни год норовя перейти на русский берег, пожечь деревни и посады, захватить полон и удрать назад, пока не подошла боярская кованая конница. А где-то раз в десять лет через Днепр и вовсе переходила рать в десятки тысяч воинов, окружала город и пыталась принудить его изменить клятве на верность русскому царю, раскрыть свои ворота перед княжескими наместниками.
Потому-то и стерег Андрей Васильевич не восточные окраины волости, где мирно растили хлеб тысячи смердов, а беспокойные Днепровские берега. Потому и проворонил подход крымского войска. Хорошо хоть, примчался пополудни мальчишка перепуганный, прокричал про татар, отца с матерью схвативших, да и забился в детинце в самый темный угол, более ни с кем не разговаривая и от еды с питьем отказываясь. Успели сбежаться в крепость ремесленные люди, не попались под волосяной татарский аркан. Стало быть, миновало.
Андрей Васильевич воеводствовал в городе, можно сказать, по наследству. Прадед его, Сергей Иванович, семьдесят лет тому назад вместе с Черниговым русскому Великому Князю Ивану Васильевичу Грозному на верность вечную присягнул, дед Петр Сергеевич пятьдесят лет назад литовского воеводу Андрея Немировича наголову под стенами города разгромил. Отец, Василий Петрович, отбивал атаки князя Сигизмунда.
Его час пока еще не пришел – но князь был уверен, что испытание настоящейосадой он выдержит. В конце концов, далеко не каждый город мог похвастаться Большим Нарядом в двадцать семь двенадцатигривенных пищалей, и полусотни двугривенных, тремя сотнями городских стрельцов и полутысячей боярских детей.
Больше всего князя Можайского пугала не осада – его пугали пожары. Во время войны никто и никогда не жжет вражеские города: если чужой город сгорит, то победитель не получит от него ни откупа, ни добычи, ни полона, ни зимних квартир, ни укреплений – ничего! А если ничего не приобретаешь – какой смысл начинать войну? Вот огонь – он не человек. Порождение Дьявола, он безжалостен, он не пожалеет ни малого ни старого, он уничтожит и дерево и злато. Он не оставит после себя ничего, кроме черного пятна пепелища и тонкого слоя золы.
Впрочем, новый царь, милостью Божией Иван Васильевич, обещал дать денег, чтобы одеть город камнем – и тогда бояться станет и вовсе нечего.
– Татары! Татары, князь!
Стоящий между пищалями терема, над восточными городскими воротами, Андрей Васильевич повернул голову к подбегающему стрельцу, недовольно поморщился:
– Никак, только сейчас заметили?
– Не то, князь, – остановился запыхавшийся гонец. – Там, за рекой. Там тоже татары подошли…
– Много?
– Не счесть, Андрей Васильевич.
Князь сдвинулся с места и, шелестя железом плотно облегающего тело юшмана, пошел к Тайной башне. Отсюда, с десятисаженной высоты были отлично видны пустынные заречные луга, на которые, подобно нежданному половодью, наступала темная басурманская рать.
– Господи святы… – перекрестился князь. Он увидел, как среди многочисленных телег обоза бредут, уныло повесив головы, привязанные за руки к бортам повозок или просто один за другим в длинные гирлянды толпы невольников. Тысячи и тысячи попавших в жестокое рабство христиан.
* * *
Пустынная степь тянулась почти до самого Чернигова. Тирц, ехавший вместе с Девлетом и Кароки-мурзой в передовом отряде, сразу за личной тысячей бея, уже начал думать, что они заблудились и ходят по кругу вместе с огромным обозом и многотысячной конницей, когда над далеким горизонтом наконец-то проглянули кресты, стали подниматься все выше и выше – а под ними проявились купола церквей, потом крыши домов, навесы над башнями, бревенчатые стены. Татары оживились, устремились вперед – и тут выяснился один крайне неприятный момент.
Город стоял на другом берегу Десны.
Тирц раздраженно сплюнул – про такую возможность он как-то не подумал. Полноводная Десна – это не Сейм и не Оскол, ее вброд не перейдешь.
– Смотрите, – указал на мелькающих среди городских посадов воинов Девлет-Гирей. – Сулешев-бей уже там.
– Пусть собирают все лодки и ладьи, что стоят под городом у причалов, – тут же распорядился Тирц, – и перегоняют на этот берег. Перевезем полонян, пусть разбирают бревна и стаскивают к берегу. Свяжем все найденные лодки борт к борту, сделаем поверх настил, получится наплавной мост. Работы от силы на день, и завтра все будем под крепостью.
– Однако, ты хитер, – не удержавшись, восхищенно мотнул головой Гирей-бей. – Всегда выкрутишься… Эй, сотник, Халил. Ты все слышал? Скачи на берег, зови сулешевских нукеров, пусть лодки собирают. А потом среди невольников мастеровых отбери. Можешь награду им пообещать, чтобы работали быстрее. Свободу, например…
И Девлет-Гирей громко захохотал.
* * *
Княжеский дом в два жилья стоял особняком от прочих строений крепости, и был окружен небольшим палисадом. Снаружи он казался каменным, но на самом деле из обоженного кирпича был сложен только первый этаж – с высоким подвалом и обширной трапезной, выглядывающей наружу тремя сводчатыми окнами. Второй этаж дед приказал срубить из смолистых сосновых бревен, тщательно замазать глиной и заштукатурить снаружи и изнутри, отчего дом выглядел каменным целиком. Крышу покрывала толстая глиняная черепица – так что, случись в городе пожар, огню пришлось бы приложить немало труда, чтобы найти щелочку для проникновения в княжеские покои. А уж сыплющихся сверху горячих искр и тлеющих щепок, что обычно и разносят пламя по селениям, хоромы Андрей Васильевича не боялись вовсе.
Светелка Софьи находились наверху, в дальнем от дверей углу дома. Вроде и место самое укромное – а смех из нее разносился по всем палатам, заставляя обитателей и гостей невольно улыбаться в ответ.
Бог дал князю трех дочерей, двух из которых потом отобрала пришедшая из литовских пределов холера. Посему младшенькую свою Андрей Васильевич баловал, стараясь не думать о том, что настанет день, когда она покинет эти стены и переедет к мужу. А ведь уже четырнадцатый год пошел хохотушке, можно и под венец идти, коли жених достойный найдется…
Вот и сейчас, едва переступив порог дома, хозяин услышал звонкий, переливчатый смех.
– Дарья Ерофеевна где? – князь снял ерихонку, звякнувшую железными наушами, протянул ярыге и перекрестился на образ Богоматери, висящей под сводом у ведущей наверх лестницы.
– У дочери пребывать изволит, Андрей Васильевич. Купцы греческие с утра приходили, так до сих пор и не спускались.
– Ага, греческие купцы, – кивнул князь, поворачивая в трапезную. – Передай-ка ты ей, что есть я хочу. И голоден вельми.
Купцы оставались извечной головной болью князя. Чернигов стоял на торговых путях, пусть и не очень нахоженных, из моря татарского в северные земли, и из земель литовских и ляхских на Москву. Уж очень удобно получалось с Сейма на Оку товары перекидывать, а уж там и в столицу русскую на ладьях заплыть можно, и в Персию с тем же успехом. В Персию даже проще, потому, как супротив течения нигде плыть не нужно.
По причине этой, товара через город шло немало как в одну, так и в другую сторону. Однако купцы все товар свой дорогой стремились не в слободах ремесленных, торговых, да подольских держать, а за стены крепкие крепостные спрятать. Особливо своего добиться пытались те купцы, что через Чернигов торговали постоянно, склады и сараи их не пустовали никогда, а потому и опасность каждая хоть каким-то, но убытком грозила постоянно.
В первые ряды тут выходили купцы как раз греческие. Будучи единоверцами, жили они, однако, в землях басурманских; товары все норовили увезти в земли османские да и людьми казались странными и скользкими. Во всяком случае, дела свои торговые греки не останавливали ни на день, сколь страшные войны и моры в здешних краях не творились.