– Мы за отчизну жизнью рисковать привыкли, – гордо заявил киевский агент.
– Да что ж вы за дауны такие? – вздохнула Катя. – И чего я взвилась? Нужно было в Центр сообщить, да и все. А я офис оставила, бегаю как дура.
– Москва не одобрит? – осторожно поинтересовался Кулаковский, перетягивая ногу жгутом.
– Да кто про вас в Москву сообщать будет? Это наши дела, региональные. О сбое в каждой «кальке» замучаешься докладывать. Знаешь что, бери-ка свою шарманку да проваливай, – Катя пихнула телефон к пленнику. Тот, не веря, потянулся, но босая девичья пятка опять наступила на аппарат. – Да, соваться сюда еще раз не рекомендую, сетевую защиту я уже заказала, на днях смоделируют, и никто из ваших из Прыжка не выйдет. Это всех «калек» данного спектра касается. Ну, об этом ваши дебилы псевдоученые и сами догадаются.
– Понял, – пробормотал Кулаковский, алчно поглядывая на спасительный транслятор.
– А я вот не поняла, – задумчиво сказала Катя. – Что вам здесь вообще нужно? Ведь все сейчас в Стамбуле, ведь там точка равновесия. И янкесы там, и наши активно пашут. Вы-то чего здесь вошкаетесь?
– Не знаю, – пробормотал Кулаковский. – Операция. Приказ есть, значит…
– Что за комедию с мальчишкой устроили?
– Отвлекающий маневр. Господа офицеры за блаженненьким гонялись, как коты за бантиком на нитке. И краснопузые заинтересовались. Пара сотен листовок, рекламный трюк…
– Ты мне мозг не разрывай. Некогда забавляться. Ну?
Кулаковский посмотрел злобно, но врать не стал:
– Пацан – индивид общей вертикали. Скользящий. Просчитывали три «кальки» с минимальной поправкой. Везде он проявлялся. Экстрасенсы-ныряльщики тоже его фиксировали. Приказано было убрать. Мешал…
Про экстрасенсов-ныряльщиков Катя слышала в первый раз, но признаваться в своем невежестве не собиралась. Вытрясать, что за «ныряльщики» такие, все равно некогда, да и без специального образования бессмысленно.
– Гандоны вы, – сообщила Катя, морщась. – Пацанов давите за свои игры дурацкие.
Кулаковский оскалился:
– Я грех на душу взял. Зато тысячи наших хлопцев живыми останутся. И победа, как ни зверейте, как ни беситесь, за нами будет. Восстанет Украина! Ты, мерзавка постельная, что здесь делаешь? Это наша земля. Наша! Сгинете вы. Все одно порежем. Не усидите.
– Земля как земля. Живите, плодитесь, размножайтесь. Только вашей она никогда не будет. Не мы, так поляки, литовцы, фрицы или янкесы здесь сидеть будут. Им сапоги куда слаще лизать, чем клятые москальи речи слушать, да? Не будет здесь покоя. У вас же народ хороший, да вот и такие, как ты, имеются… В лицо лыбитесь – в спину стреляете.
– Что ты понимаешь? Вы Украину веками грабили да унижали, хлеб да уголь, как пиявки ненасытные, высасывали. Что ты о нас знаешь, москвичка?
– Пасть закрой. Я на твой садик вишневый не претендую. Только эта земля и мне не чужая. Я под Львовом в 41-м и в Крыму в 42-м не в шезлонге валялась. И парни, что там гибли, были и с Полтавы, и с Твери, и с Казани. Гавкни еще на эту тему – башку разнесу.
Кулаковский пробормотал, глядя в землю:
– За что? Мы сейчас в «кальке». На Основной поток все равно не повлияем.
Катя махнула «маузером»:
– Ладно. С тобой дискутировать – все равно что с мышью лабораторной. Ногу перетянул? Тогда присягу приноси и пошел вон.
– Какую присягу? – с ужасом прошептал агент.
– А то не знаешь? Проиграл – пальцы оставь. Нож есть?
– Нет! – взвыл Кулаковский. – Не смей! Садистка! Овчарка людоедская!
– Это точно, – согласилась Катя. – Я убийца, а ты любознательный путешественник во времени. Подумаешь, мирные переговоры взорвал. Шалость невинная. Я тебя не трону. Ты или сам все сделаешь, или здесь останешься.
– Сука! Псина скудоумная!
– Ну какая я сука? – усмехнулась девушка. – Я – Екатерина Георгиевна Мезина. В данном случае представляю частный концерн «Миллениум», где имею честь занимать должность секретаря-референта. В будущем надеюсь перевестись в оперативный отдел. Если есть претензии, можете направить официальную жалобу начальнику регионального управления. Ты руками сделаешь или из ствола помочь?
– Палачка чекистская! Тварь! Мало вас стреляли! Продались жидам, проститутки сионистские! Мародеры, псы московские…
– Где-то я все это уже слышала, – заметила Катя, поднимая «маузер». – Ты продолжай, только грабли выставь. Лохмотьями получится, да ничего, переживешь.
– Падла, – застонал Кулаковский. – У Багдашки «перо» возьми. У него должно быть.
Пятки липли в крови – осколки гранаты сплошь изодрали спину парнишки, лежащего у двери подвала. Катя с трудом нащупала ножны с узким ножом.
– Чтоб ты сдохла, – прорычал Кулаковский, ловя нож. – Изуверка.
– Утомляешь, – вздохнула Катя. – Может, шлепнуть тебя, да и все?
– Тварь, тварь, – загнанно бормотал агент. – Я же тебя мог…
– Покороче, – предложила девушка, целясь ему в лоб и подвигая ногой телефон. – Решай. Вот прямо на трансляторе ампутируй. Очень символично. Советую начать с правой длани…
Такое Катя уже не раз видела. Крепкие мужчины, разрываясь между слепым инстинктом самосохранения и осознанной жаждой жизни, матерясь и плача, отсекали собственные пальцы, заматывали кровоточащие обрубки и уходили. Древний способ. Дикий. И в наше время не слишком-то надежный – питаемый ненавистью человек, даже без больших пальцев на руках, способен оставаться страшным врагом. Только Катя прошла ту самую первобытную школу и более милосердного способа оставлять врагов в живых просто не знала.
Хватило самообладания Кулаковскому – ушел, корчась и грызя собственные губы. Померкло короткое мерцание, угасла слабая радуга в сыром подвале. Исчез проигравший агент в обнимку с глупым старомодным телефоном-транслятором. Осталось брошенное оружие, лужа крови, два кусочка отсеченной плоти, лишившись которых человеку так трудно стрелять и застегивать ширинку. Остался мертвый мальчишка-связной, что верил в независимость страны, которая никак не хотела становиться истинно независимой.
Катя завалила вещмешок гнилыми досками – вот кому-то клад достанется. Но желательно, не в ближайшее время. Пистолеты – ближе к мальчишке. Может, и станет хлопчик для кого-то героем-патриотом. Как все это глупо – борьба, псевдонезависимость, социальная справедливость. Жили бы себе и жили.
Во двор уже спустились летние сумерки. Катя печально оглядела себя – натуральная жертва любвеобильности перепившегося саперного полка – краше девки в канавах валяются. Секретарь-референт, кто б поверил? Хотя у пана Кулаковского тоже не лучший день в жизни случился. Может, и купятся на импровизацию? Всеукраинское войсковое бюро восстановления исторической справедливости – надо же. Ладно, пусть с ними в Основном потоке разбираются. Сейчас в этом самом Бюро наверняка сумятица поднялась. Жаль было пана Кулу живым отпускать, но оно того стоило. И как удержалась, чтобы насчет золотишка не обломать? Ведь надеется остаться героем-мучеником – и главных москалей ухлопал, и груду золота добыл.
По улице цокали копыта – казаки рыщут. Нужно сдаваться, пока с перепугу этакое неприличное чучело не подстрелили.
Катя закопала «маузер» в куче мусора в подворотне и, морщась от боли в боку и в отбитых о проклятый городской булыжник пятках, побрела на улицу.
* * *
Траурный митинг был пышен и утомителен. Отвертеться не удалось. Катя и Вита маялись в тесноте, недалеко от трибуны. Николаевская площадь оказалась битком забита. Грузовики и тяжелые ломовые подводы разгораживали спуски по Николаевской и по Московской улицам. Колыхалось людское море, одуряюще пахло цветами и ладаном, рыдал траурными маршами сводный духовой оркестр. И непрерывно кричали ораторы. Трибун поставили все-таки две, да и у верениц гробов выстроились раздельные почетные караулы. У бархатных алых гробов Льва революции и других погибших членов советского правительства замерли уцелевшие бойцы конвоя и красноармейцы из команды бронепоезда. У утопающих в цветах гробов Деникина, генерала Романовского и адъютантов сияла куда более многочисленная стена добровольческих штыков. Здесь и гробов было больше – во время подавления внезапного петлюровского выступления погибла почти сотня алексеевцев. И лица стоящих в угрюмом карауле красноармейцев, и лица добровольцев одинаково преисполнялись ненавистью и суровой решимостью. Особенно выделялся полковник Туркулов, стоящий у самого гроба Главнокомандующего. По слухам, полковник лишь вчера поднялся на ноги после тяжелейшего ранения. Катя с невольным сочувствием смотрела на бледное, отливающее нездоровой желтизной лицо знаменитого командира дроздовцев. У самой бок ныл – трещина ребра, конечно, не бог весть какая неприятность, но беспокоит ощутимо.
Ораторы выступали поочередно от обеих сторон. Привычных проклятий в адрес «дьявольщины марксизма» и «эксплуататоров-гадов» старательно избегали. Подписанное накануне перемирие обязывало хотя бы к внешней дипломатической вежливости. Зато анафем в адрес немецко-польских шпионов и продажной Директории никто не жалел. Рыдали женщины, волны глухого ропота проходили по толпе. На площади давно смешались светлые летние господские пиджаки и праздничные рубахи мастеровых. На столбах, на деревьях гроздьями висели цепкие мальчишки.
Катя с изумлением поняла, что ораторы говорят искренне. Многие весьма путано и излишне горячо, но искренне. Город с трудом осознавал, что произошло, и истерика новыми и новыми волнами пробегала по толпе. Погибла надежда России – великие люди, погибли непримиримые враги, ярчайшие личности, люди слова, опора страны – и все разом были сражены единой трусливой шпионской рукой. Да будет месть за них свята, и память вечно оставит в сердцах…
Катя покрепче ухватила за локоть начавшую вздрагивать Виту:
– Перестань. Мы с тобой в гимназии не обучались, незачем к благородным барышням примазываться. Рыдать и руки заламывать не станем. И без нас здесь истеричек хватает.
– Я понимаю, – пролепетала Вита, косясь на навзрыд рыдающую пухлую даму, которую поддерживал супруг. Из-под пенсне господина струились неправдоподобно чистые ручейки слез. – Я понимаю, Катерина Еорьевна. Но що ж дальше-то будет? Как теперь?
– Перестань, говорю. Не конец света. Злодейство, конечно, небывалое, но мы там с тобой присутствовали. Когда бомба грохнула – солнце не погасло и иных апокалипсических знамений не наблюдалось.
– Солнце тогда, считайте, уже село, – заметила Вита, утирая косынкой глаза. – Катерина Еорьевна, що будет-то?
– Нормально все будет, – пробормотала Катя, обнимая девчонку за плечи и отворачиваясь от всхлипывающего мальчика-юнкера, судорожно комкающего фуражку. – Ты лучше на трибуну смотри. Вот генерал Кутепов, вот барон Врангель – умнейшие головы. И на другой трибуне тоже не дураки торчат. К примеру, товарищ Фрунзе. Не испугался ведь лично прибыть. На аэроплане, что ли, успел? Опять же, к духовному утешению обратиться можно, лично архиепископ панихиду служит. Да и ваши не в стороне. Главного раввина видела?