Я прикинул — и впрямь удачно. Уселся рядом и стал громогласно рекламировать свою услугу.
И дело пошло. Бумаготорговец продавал бумагу, я писал. Услуга оказалась востребованной, писал я быстро и грамотно, и вскоре уже не просиживал штаны, а работал с утра до вечера — пока можно было ещё различить буквы.
На заработанные деньги удалось купить рубашку и штаны, какие носили все горожане, и уже внешне я не отличался от рязанцев. Мне бы ещё жильём обзавестись, а то так и приходилось спать на берегу. На моё счастье, не было дождей, но я остро осознавал, что задует ветер или пойдёт дождь — и выглядеть я буду, как мокрая курица, а там и до простуды недалеко.
На еду я уже зарабатывал, и понемногу — по одной-две полушки — откладывал, собираясь снять для проживания какой-нибудь угол.
Жильё нашлось скоро и неожиданно.
В конце одного из моих трудовых дней ко мне подошла старушка. Некоторое время она стояла поодаль, не решаясь приблизиться, затем всё-таки осмелилась.
— Милок, не напишешь ли челобитную?
— Напишу — чего же не написать. Две полушки всего.
— Так денег нетути.
— Бабушка, бумага денег стоит.
— Нет у меня денег, беда просто.
Смилостивился я над бабкой — выслушал и написал челобитную. Прочёл про себя — всё ли складно? Да и вручил бабке. Старуха долго кланялась и благодарила.
— Бабуля, ты ведь давно здесь живёшь?
— Как родилась, так и живу здесь.
— Не знаешь, где угол можно снять?
— У меня и можно. Тебе, что ли?
— Мне, бабушка.
— Вот и хорошо. Приходи, как освободишься, — третья улица от торга, угловой дом, Авдотьей меня кличут.
— Договорились, жди вскоре.
Как только начало смеркаться, и торг опустел, так я и пошёл к бабке Авдотье.
Домишко был невелик и явно требовал ремонта, но, несмотря на нужду, Авдотья, расчувствованная тем, что я не взял денег, отвела мне комнату и за первый месяц постоя отказалась от оплаты. Здорово, у меня сейчас каждая копейка на счету.
Всё-таки крыша над головой — это здорово: не страшен ветер и дождь, чувствуешь себя человеком, а не нищим бродягой.
Утром я купил себе поясной нож и ложку. Без ножа никак нельзя: перо заточить, хлеб нарезать — да мало ли найдётся применений? Через несколько дней удалось и миску оловянную купить. Теперь не так остро чувствовалась моя ущербность — хоть покушать было из чего. Я всё время испытывал стыд, когда хлебал уху у костра через край выщербленной миски, не имея даже ложки.
Следующий день протекал спокойно. Ко мне выстроилась небольшая очередь из трёх человек. Мне удалось их быстро обслужить, и я решил пройтись по торгу. Надо было присмотреть себе сапоги — короткие, из тонкой кожи. Осень не за горами, тем более что мне удалось скопить немного денег.
Вдруг по продавцам и покупателям пробежал какой-то шумок, толпа слегка раздалась, и по образовавшемуся проходу важно, с презрением поглядывая на окружающих, прошествовали двое невзрачного вида мужичков. Одеты они были в чёрные подрясники, и их можно было бы принять за монахов, если бы не отсутствие клобуков на голове. На поясах у них висели сабли.
— Опричники! — прошелестело по толпе.
Ну да, сейчас они — в силе, только я твёрдо помнил, что существовать опричнине оставалось месяц-два. Это грабить, убивать и измываться над жителями они были мастера.
Однако, как только государь призвал их отбить татарское нападение Девлет-Гирея на Москву, поскольку царское войско было занято вой- пой с ливонцами, опричники объявили себя «в нетях», сказались больными. Тогда разгневанный царь приказал казнить князей Вяземского и Грязного, а также воеводу Алексея Басманова, царского любимца, обвинив их в измене, а опричнину разогнал.
Однако же разоблачение «царёвых слуг», уничтожение ненавистной опричнины, семь лет терзавшей Русь, впереди… А пока же страшное время убийств и грабежа не миновало, и были они в большой силе.
Свирепствовали и лютовали опричники хуже татар — творя со своим народом немыслимые зверства, могли убить любого человека, объявив его изменником. Обезглавливали, вешали, жгли на кострах, сдирали с людей кожу, замораживали на снегу, травили псами, сажали на кол.
Среди народа по всей Руси ходили ужасные рассказы про расправы о прошлом годе в Новгороде, когда царедворцы оговорили перед царём новгородцев, и опричники тысячами убивали людей, включая грудных младенцев, кидали в прорубь Волхова. Даже за выпивку опричники могли бить кнутом до полусмерти, а затем утопить в проруби. Особенно они любили издеваться над людьми именитыми и богатыми. Опричники, казня боярина или князя, вырезали его дворовых слуг, крестьян же забирали к себе на собственные земли. Народ — от холопов до князей — опричников ненавидел и боялся, называя их «кромешниками».
Вот такие два ублюдка и шагали неторопливо по торгу. Чего им здесь было надо — неизвестно, но все, на кого падал их цепкий взгляд, боязливо отводили глаза или торопились затесаться в толпу.
Опричники просто упивались властью и вседозволенностью.
Взгляд одного из них упал на красивую молодую девушку у прилавка с женскими украшениями. Рядом с ней стоял уже немолодой мужчина купеческого вида.
— О, гляди, Тимоха, какая краля.
Мутноватый взгляд Тимохи сфокусировался на
девице, губы расплылись в плотоядной усмешке.
— Никак — изменщица, держи её.
Оба опричника схватили девушку за руки. От неожиданности девица взвизгнула и пнула одного из опричников ногой по голени.
— Ах, ты так с государевыми слугами?!
Тимоха выхватил из-за голенища сапога плеть
и стал охаживать девушку по плечам, рукам, стройному стану. Толпа отпрянула в стороны, страшась продолжения. Купец даже не попробовал заступиться за дочь. Глазами, круглыми от ужаса происходящего и собственного бессилия, он лишь смотрел на избиение.
Я не выдержал, в два прыжка подскочил к этим гоблинам и с размаху врезал опричнику с плёткой в ухо. Он отлетел в сторону, упал на землю, ударившись головой о столб лотка. Второй кромешник, до этого с удовольствием наблюдавший за избиением девушки, на мгновение растерялся, затем выхватил саблю и медленно двинулся на меня. Он полагал, что меня должно парализовать от страха.
— Ах ты, урод, я тебя сейчас на куски порублю!
Ага буду я ждать. Я выхватил поясной нож, жалко' — маловат он, обеденный всё-таки — и метнул в опричника. Отвыкший от сопротивления и боевых схваток, кромешник даже не успел уклониться. Лезвие глубоко — по самую рукоять — вошло ему в глаз. Опричник кулем свалился на утоптанную землю. Пришедший в себя от падения и удара головой второй кромешник с удивлением смотрел на поверженного напарника. Он вскочил на ноги, рукой попытался схватиться за рукоять сабли, но то ли от испуга, то ли вследствие удара головой всё время промахивался и хватал пустое место.
Я не стал ждать, когда он наконец ухватится за саблю, прыгнул на него и нанёс сильный удар ногой в живот. Стремительно вскочив на ноги, я схватил оседающего опричника за голову и резко рванул в сторону. Раздался хруст шейных позвонков, кромешник обмякшей куклой упал на землю. Толпа вокруг замерла в шоке. Тишина была полнейшая, даже было слышно, как жужжат большие зелёные мухи у мясного ряда.
Я подошёл к убитому, вытащил из глазницы свой нож, обтёр о его одежду. Толпа перевела дыхание и быстро рассосалась. У прилавка осталась девушка с отцом, я и двое убитых мною кромешников. В голове запоздало мелькнуло: «Влип!» Не успел появиться в городе, как лишил жизни двух государевых слуг, хотя они и уроды.