Опять грохнул гром, уже близко.
– Ужас, меня сейчас стошнит.
– Ну и пожалуйста. Подумаешь, дело большое.
– Киншоу, может, побежали? Может, доберемся до дому, пока как следует не припустило?
– Да ты что? Разве успеть! Мы ведь сколько отгрохали! И мы не знаем, как отсюда выбраться, – это раз. Как же мы домой побежим, дурья башка?
– Ну, попробуем. Вернемся тем же путем.
– Да каким путем-то – соображаешь? И вообще я не собираюсь возвращаться. Ты как хочешь, сам гляди.
– Я прямо не могу, когда гроза.
Голос у Хупера зазвенел от страха.
Он всякое достоинство потерял, если оно у него еще оставалось, ему не важно было, увидит Киншоу или нет, как он перепугался, он даже захотел, чтоб Киншоу знал, он защиты от него захотел.
Киншоу не жалел его нисколько. Ему было все равно. Но бросить Хупера он, конечно, не мог, надо было его выручать.
Небо потемнело, и лес затаился, напрягся. Каждый легкий взмах крыльев ясно отдавался в воздухе, даже самый дальний. Киншоу стало душно. Скорей бы гроза, скорей бы дождь и холодок. Сил не было больше ждать, все вокруг будто еле крепилось, сдерживалось, вот-вот обрушится. Но он совсем не боялся. Просто он ничего не чувствовал. Голова работала, он все соображал, он знал, что делать дальше. Он вспомнил маму. Они теперь, наверно, в Лондоне. Она в своем красивом зеленом костюмчике выстукивает высокими каблуками под боком у мистера Хупера. Ну, теперь-то чего уж, теперь пусть как хотят, он убежал – и ладно.
Лес все отодвинул, все стало далеко и не только далеко, но как будто давным-давно кончилось. Лес отгородил его ото всех людей на свете, и от городов, и от дома, от школы. Лес уже его изменил, он вдруг стал такой умный, будто вот-вот откроет секрет, о котором никто в том, другом, мире даже понятия не имеет.
Прямо у них над головой бухнул гром и так затрещало, точно небо разодрали надвое. Хупер вскочил и стал в ужасе озираться.
– Пошли, – сказал Киншоу решительно. – Надо укрытие сделать.
Он расстегнул куртку и понес ее к кусту. Хупер стоял как вкопанный, смотрел на него и дрожал. Молния, расщепившись, мгновенно выбелила стволы.
Киншоу расправил куртку над кустами, он растягивал ее как только мог. Кусты были густые. Он под них заполз.
– Иди сюда, – позвал он. – Тут отлично, сухие останемся.
Хупер потолокся немного, потом встал на четвереньки и вполз под кусты. Он забился в дальний угол, во тьму, сжался в комок и заслонил лицо руками. По лесу опять пронесся гром, и Хупер заткнул уши и пригнулся.
– Да чего ты? – сказал Киншоу. – Это же грохот один.
Молния блеснула в глазах птички на ветке неподалеку, и на секунду они стали как желто-зеленые горелки. И тут же после молнии ухнул гром.
– Господи, господи!
Хупер совсем расклеился, обмирал от страха, все на свете забыл, кроме грозы и своего ужаса. Киншоу вспомнил, как ему было в тот день, когда за ним ворона гналась. Похоже, наверно. Он тогда прямо погибал, чуть не умер – до того перепугался.
На Киншоу накатила жалость. Он сам застеснялся и сказал:
– Слушай, это ведь скоро кончится, сейчас пройдет.
Но Хупер его не слышал, он весь скорчился, скрючился и уткнулся лицом в коленки.
Пошел дождь, сперва не сильный, он редкими, тяжелыми каплями падал на листья. А потом хлынул как из ведра. Куст промокал, куртка плохо укрывала. Киншоу выглянул из-под куста и увидел, что дождь колышется над лужайкой огромным серебристым парусом, а внизу плещется в большущих лужах.
Наконец, не скоро, он стал стихать, уже падал иглами, но вот гром опять грянул одновременно с молнией и так громко, что Киншоу дернулся от испуга. Как будто возле самого куста бросили бомбу, и весь лес на долгий, застывший миг озарился бело-зеленой вспышкой. Хупер раскачивался взад-вперед и стонал.
Киншоу стал гадать, что будет дальше и будет Хуперу стыдно или нет. Он думал: «Теперь уж ему меня не испугать, теперь уже все, хватит ему командовать».
Кажется, долго было темно, а потом в лес снова прокрался свет. Вдалеке еще медленно погромыхивал гром – снова и снова. Киншоу пощупал свои волосы, совсем мокрые. И свитер тоже намок.
Потом, ни с того ни с сего, солнце залило поляну, будто вздернули занавес над ярко освещенной сценой. Пар поднимался от взбухшей земли, от стволов и густым запахом забивался в ноздри. На кустах блестели капли.
Киншоу вылез из-под куста и проверил куртку. Она провисла посередине: там скопилась вода. Он перевернул куртку, и вода протекла сквозь куст, на Хупера.
– Ну, все, – сказал Киншоу.
Он отошел немного в сторону. Под ногами хлюпало, от мокрой травы опять намокли внизу брючины. Он постоял на солнышке. В вышине синими щелками проглядывало сквозь листву небо.
– Пошли, Хупер, все нормально.
Опять запели птицы. Шурша, ползли по стволам и плюхались вниз капли.
Киншоу растирал ноги. Их свело под кустом. Хупер не вылезал и не вылезал, хотя, уже отнял пальцы от ушей и поднял голову. Он сидел и вслушивался, старался разобрать, где гроза.
И тогда Киншоу услышал шум воды. Не дождя, а текущей воды, где-то справа, за тем местом, где начинался уклон. Он повернул туда голову. Наверно, там ручей, и после дождя он побежал быстрее, Киншоу даже рот свело, так вдруг снова захотелось пить.
Он вернулся к кусту и выудил ранец. Кожа намокла, но внутри все оказалось сухое.
– Там ручей, что ли, – сказал он Хуперу. – Я слышу. Пойду поищу.
Хупер взглянул ему прямо в лицо, в первый раз с тех пор, как началась гроза.
– Зачем? – Пить хочется.
– И мне.
– Ты же говорил, ты захватил попить.
– Ничего я не говорил.
– Нет, сказал. Еще говорил, что я дурак.
Хупер не ответил, только медленно поднялся. Он вылез из-под куста, отошел на ярд, повернулся к Киншоу спиной, расстегнул молнию на джинсах и стал писать в папоротники. Киншоу смотрел на него. Это было долго. Киншоу подумал: да, ничего себе страху набрался. Потом Хупер сказал:
– Я не взял с собой воду, потому что я знал, что тут ручей.
– Врешь, никогда ты тут не был, ничего ты тут не знаешь.
– Нет, был, был.
Киншоу пропустил это мимо ушей. Он думал: после грозы все будет по-другому, теперь ничего, он на Хупера управу найдет.
Но он забыл, что за человек этот Хупер. Вот он вышел на середину поляны и быстро огляделся. Потом сказал:
– Точно. Слышу. Где-то тут. Я первый пойду, потому чтоя главный.
И Киншоу за ним поплелся.
За кустами бежала узенькая стежка. Уклон был не крутой. После дождя как будто посвежело, но, когда они зашли подальше в густой лес, воздух стал снова жаркий, и душный, и сырой. Земля пока была вязкая, и идти было трудно еще потому, что к ногам липли мокрые листья. Но шум бегущей воды приближался.
Киншоу хотелось уже и пить и есть, он решил остановиться, раскрыть ранец и отщипнуть ломтик шоколада. Но тут он обо что-то споткнулся. Он нагнулся к траве. Хупер впереди встал, оглянулся:
– Ну чего ты там? Пошли.
– Ой, а я чего-то нашел!
– Что?
Киншоу не ответил. Он пошарил в траве, и рука наткнулась на мягкий влажный мех. Он раздвинул траву.
Кролик был мертвый. Хупер подошел, встал рядом и опустился на корточки.
– Что это?
– Кролик. – Киншоу легонько провел пальцем по холодному загривку.
– Убитый.
– А как? Крови нету.
– Нету.
Ушки торчали остро, тревожно, будто кролик умер, прислушиваясь, но глаза были застывшие, пустые и далекие, как у рыбы на прилавке.
– На кой он тебе сдался, а?
– Так просто.
– Ну, тогда пошли. Я думал, ты пить хочешь.
Киншоу не ответил. Он осторожно поднял кролика. Кролик оказался тяжелый и весь болтался, будто сейчас развалится.