«Ты не понимаешь. Мы другие. Мы существуем по другим законам. Да, мы его догнали. Не все. Не потому что это трудно. Некоторые решили, что это уже не важно. И остались в облаке».
– Насовсем?
«Нет, зачем… Я знаю, где находится каждый из нас. Там, где ему интересно. Мы попали в очень интересный мир. Не могу тебе объяснить. Не хватает смыслов. Это как… как переплетение струн, которые звучат… нет, не звучат… сияют… Нет, не могу».
– Хорошо. Вы догнали звездолет. И что дальше?
«Очень просто. Я еще помнил директивы. Мы все помнили. И мы сделали то же самое, что и я с тобой тогда, на главном посту. Заняли свои материальные оболочки и заставили их ввести директивы для маневра возвращения».
– Вы управляли звездолетом с помощью собственных… тел?!
«Это было непросто. У нас не было своих рук. Но руки были у оболочек. Все получилось. Нужно было только придумать, как остановить корабль, когда он вернется домой. Оболочки теряли функциональность. Мы смогли свести задачу к одной финишной команде. Не спрашивай, как это удалось. Я не помню. Нужна была одна оболочка. Одной было достаточно. Все, что от нее требовалось – опустить пальцы на панель».
Призрак помолчал, губы его казались замерзшими.
«Мы сумели это сделать», – наконец сказал он, и в этом читался оттенок гордости.
– Ты действительно не помнишь своего имени? – безо всякой надежды спросила Маша.
«Нет смысла. На корабле мы были единым целым. Целое, которое больше суммы его слагаемых. Но теперь остался я один. Одна. Одно. Как тебе больше нравится. Другие ушли. Туда, где интересно. Но мне нужно было дождаться того, кто поймет».
– Я поняла тебя.
Призрак снова улыбнулся.
«Ты знаешь, что на корабле есть еще кое-кто?»
Маша заставила себя отвлечься от зыбкого контакта с человеком, которого давно не было, и прислушаться. Ее чувства все еще было болезненно обострены.
Так и есть. По главному коридору идут двое. Не таясь, грохоча тяжелыми ботинками.
– Ма-а-аша! – узнала она голос Гены Пермякова. – Где ты?..
– Сканер включи, балда, – посоветовал голос Тёмы Леденцова.
«Смешно. Тебя ищут. И скоро найдут. Хочешь спросить еще о чем-нибудь?»
– Да. О многом. Но… как ты все время повторяешь, это не важно.
«Можно мне уйти?»
– Да, ты свободен. Свободна. Как тебе больше нравится.
«Больше всего мне нравится свобода».
От прежнего возбуждения не осталось и следа. Маша чувствовала себя разбитой и усталой. У нее ужасно болела голова. Вселенская бесконечность, что окружала звездолет со всех сторон, отзывалась в каждой клеточке тела муторной дрожью. Маше хотелось сесть, спрятать лицо в ладонях и всласть прореветься.
Холодная ладонь коснулась ее пылающего лба.
«Adieu, adieu, adieu! Remember me…»
– Ма-шеч-ка-а-а! – надрывался Пармезан где-то совсем рядом. – Мы идем к тебе!..
9.
– О-о-ох, – сказала Маша. – Не будете ли вы так добры, чтобы прекратить мои мучения каким-нибудь скорым и, желательно, безболезненным способом?
– Убить, что ли? – деловито уточнил Тёма Леденцов по прозвищу Леденец.
– Не надейся, Мария Тимофеева, – сухо сказал Гена Пермяков по прозвищу Пармезан. – Доброго отношения ты не заслуживаешь. Поэтому будешь мучиться столько, сколько я сочту необходимым.
– Гена, ты садист? – кротко осведомилась Маша.
– Нет, – ответствовал Пармезан. – Я делаю это сугубо в воспитательных целях.
Маша лежала в своей каюте на диванчике, натянув покрывало до самого носа, который торчал печально и одиноко, как спинной плавник косатки над океанской гладью. Ей было плохо. Да что там: ей было ужасно. Шантаут прекратил свое действие, наступила реакция. Иными словами, Машу не просто укачивало, а штормило. Она боялась пошевелиться или даже закрыть глаза, потому что под смеженными веками шторм незамедлительно превращался в ураган.
Сидевший у нее в ногах Леденец страдал вместе с нею, хотя и по большей части метафорически. Ему было жаль Машу, но он был не в силах чем-то помочь.
Да и Пармезану, который неспешно расхаживал по небольшому свободному пространству каюты, стоило немалых усилий изображать из себя тирана и деспота. Что касалось Маши, то она даже не пыталась следить за его эволюциями, потому что любой движущийся в ее поле зрения объект лишь приумножал мучения.
– Мария Тимофеева, – сказал наконец Пармезан, вдоволь нагулявшись. – Ты была в своем уме, когда затеяла эту авантюру?
– Не уверена, – слабым голосом призналась Маша.
– А в чьем? – спросил Пармезан, слегка потерявшись.
– Я пыталась поставить себя на место первого навигатора Кивилева. Думать как он. Чувствовать то же, что он чувствовал за секунду до смерти. И тут началось… то, о чем я тебе рассказывала.
– Помню, – холодно сказал Пармезан.
– Теперь я думаю, что все случилось неспроста. Привидение попыталось со мной заговорить. Но никак не могло придумать, как ему это сделать. И самое главное: как привлечь мое внимание, – увлекшись, Маша попыталась было принять сидячее положение, но благоразумно отказалась от этой мысли. – О-о-о-ох… Наверное, я была не первая, с кем оно проделывало свои фокусы. Но я оказалась единственная, кто был готов на все, что угодно, лишь бы раскрыть тайну. И, подозреваю, у него были какие-то свои предубеждения против больших человеческих компаний. Уж не знаю, как ему удалось внушить мне странную идею заявиться на звездолет ночью, одной…
– …да еще обожравшись нейрокомпенсатора, – ввернул Леденец.
– …но вряд ли сама я на такое отважилась.
– Напомнить тебе все безумные глупости, которые ты совершала по собственной воле? – сердито спросил Пармезан.
– Не надо меня переоценивать, – с досадой сказала Маша. – Мне и так нехорошо. В конце концов, кто мне говорил, что нужно, чтобы привидения поверили в тебя?
– Я говорил, – подтвердил Пармезан. – С каких это пор ты стала прислушиваться к моему мнению?
– С первой минуты знакомства, – миролюбиво сказала Маша. – Я вообще всех слушаю. Ты видел, какие у меня большие уши? Как у волка в бабушкиной постели. Если я не всегда следую чужому мнению, это не значит, что я пропускаю его мимо ушей.
– Привидению повезло, – с живостью заметил Леденец. – Машка к нему прислушалась!
– Ты можешь меня не смешить? – страдальчески скривившись, спросила Маша. – У меня и без тебя сил нет ни на что. И, кстати, воспитывать меня тоже не стоит, напрасная трата времени в моем состоянии, – добавила она, поведя ресницами в сторону Пармезана.
– Хорошо, – согласился тот немного раздраженно. – Но эксперименты с расширением сознания тебе еще выйдут боком.
– Я знаю, – сказала Маша болезненным голосом. – Все же, привидение сделало странный выбор. Ведь я по-прежнему в него не верю.
– Постой-ка, – сказал Пармезан озадаченно. – Разве ты не ездила с нами в Дублин на рандеву с Мэри Мастерс и безголовым епископом Дермотом О’Хэрли?
Маша попыталась отрицательно помотать головой, но ограничилась едва слышным: «Нет…»
– А как же Леди-в-Белом, Леди-в-Коричневом и Леди-в-Зеленом? – не отступал Пармезан.
На сей раз Маша не ответила, а лишь изобразила на лице всевозможное непротивление злу насилием.
– Да ты у нас прогульщица, – обрадованно констатировал Гена Пермяков.
Маша с отрешенным видом тоненько затянула:
Под небом голубея,
Течет-струится Бея…
– Мы ее теряем, – убежденно произнес Леденец.
– Но в чем-то Маша права, – сказал Пармезан раздумчиво. – Это не привидение в классическом представлении.
– Конечно, – кивнул Леденец. – Неприкаянных душ не бывает. Бывают автономные информационные пакеты разной степени структурированности.
– У информационных пакетов не бывает человеческой натуры, – запротестовала Маша.
– Квантовая репликация нейронных связей!
– Человеческие чувства? – упорствовала Маша. – Память? Речь?..
– Реплицированные квантовые взаимодействия!
– …юмор, наконец?
– Специфические квантовые матрицы!
– Ты несешь какую-то наукообразную белиберду, – укоризненно сказала Маша. – Специально чтобы меня запутать. А я просто хочу понять. Для себя…
– «Серая материя» для серьезного исследователя точно такая же белиберда, – фыркнул Леденец. – А ты, между прочим, ее открыла!
– Это не я, – возразила Маша. – Это они, экипаж «Луча».
– Вопрос спорный… – начал было разглагольствовать Леденец, но встретился с тоскливым Машиным взглядом и артистично закашлялся.
– Машечка, тебе удалось выяснить, кто из навигаторов вступил с тобой в контакт? – неожиданно спросил Пармезан, желая прервать затянувшуюся и явно бесплодную пикировку коллег. – Может быть, Кивилев?
– Не-а, – ответила Маша. – Я даже не уверена, что это был навигатор. Может быть, кто-то из научных офицеров. Хотя… директиву «двадцать восемь-альфа дзета тау» вряд ли мог знать кто-нибудь, кроме навигаторов.
– А ты ее знать не могла, – сказал Леденец. – Что лишний раз свидетельствует о твоей правдивости.
– И, судя по тому, как его забавляло мое к нему обращение в мужском роде, это могла быть женщина.
– Подозреваю, обращение в женском роде развеселило бы его не меньше, – проворчал Пармезан. – Ты должна помнить, что среди навигаторов не было женщин.
– Ну не в среднем же роде было адресоваться, – пожал плечами Леденец. – Тогда бы он точно угорел от смеха.
– А может быть, он был рад тому, – предположила Маша, – что его хотя бы кто-то услышал. Но что мы напишем в заключении? Что «Луч III» вернули домой привидения?
– Ничего мы не будем писать, – сказал Пармезан. – От имени Тезауруса изложим свою позицию руководству спецкомиссии, персонально доктору Канделяну. А уж в каких формулировках они приобщат ее к своим отчетам, не наша забота…
– Стаська просила передать, – внезапно встрепенулся Леденец. – Насчет твоего значка. Это эмотикон, обозначающий улыбку. Примитивное изображение, составленное из знаков пунктуации. Еще их называли «смайликами». Эмотиконы вышли из употребления очень давно, но экипаж «Луча» должен был о них помнить. Этой улыбкой привидение хотело обратить на себя твое внимание.
– Квантовые матрицы, – сказал Пармезан с большим сарказмом.
– Но почему тогда мне так грустно? – спросила Маша и шмыгнула носом.
– Потому что ты любишь поплакать над печальным и возвышенным, – объяснил Леденец.
– Ты не знаешь, каково это, – расстроенно сказала Маша, – говорить с человеком, которого уже нет в живых. Там, на звездолете, было еще сносно. А сейчас я вспоминаю, и у меня разрывается сердце.
– Они были герои, – сказал Пармезан очень серьезно. – Это сейчас все лезут в Галактику, как в собственный чулан. Ни тебе уважения, ни трепета. Сел и полетел! А в прежнее время для дальней экспедиции отбирали людей с особыми качествами. Самых умных, самых смелых, самых жестких. Героем и при жизни-то быть непросто. А попробуй стать героем после смерти!
– Я бы не смогла, – призналась Маша.
– Тебе это и не нужно, – сказал Пармезан почти ласково, – пока у тебя есть мы.
– Зато из тебя получилась бы недурная Дама-в-Розовом! – фыркнул Леденец.
– Ты циник, – констатировала Маша с огорчением. – Меня окружают сплошные садисты и циники.