Обойти всех знакомых в один день Званцеву не удалось, и он на следующее утро отправился заканчивать визиты.
На Мясницкой улице внимание его привлекло странное зрелище: двое каких-то людей тащили под руки мертво-пьяного негра; за ними с алебардою на плече важно шествовал, ухмыляясь в усы, будочник.
Негров, как достоверно было известно Званцеву, в Рязани не проживало, и он остановился; остановились передохнуть и тащившие.
— Что такое? — с удивлением спросил Званцев, разглядывая пьяного. — Да ведь он выкрашен?!
— Как есть под арапа! Смехи! — хохоча, ответил будочник.
— Кто же это его так отделал? И руки даже выкрашены!
— Не иначе, как господа гусары! — сказал будочник. — Объявление около ихнего «монастыря» на заборе наклеено: в видах, дескать, уменьшения зловредного пьянства, всякий, который, стало быть, лежащий, будет выкрашен под арапа. А одного как есть всего под зебру разделали: полоска черная, полоска белая. Смехи! Домой-то мы его приволокли, жена с матерью бежать с перепугу бросились; пымали мы их, да как признали кто — жена оземь ударилась, выть давай. Краска-то крепкая, сурьезная… — добавил он. — В неделю не смыть! Ну, берись, чего ждать-то? Близко тут!
Шествие тронулось дальше, а Званцев поглядел ему вслед и поспешил своим путем. Проходя мимо театра, он заметил какое-то свеженаклеенное на дверях его большого закрытого подъезда новое объявление.
Званцев перекатился к нему через улицу и прочитал крупно напечатанное следующее.
Шестого сего августа в здании сего театра представлено будет
«СТРЕЛЫ ЛЮБВИ».
Потрясающая трагедия в пяти действиях, сочинения г. ИКС. Главную роль красавицы Эсмеральды исполнит приглашенная всего на несколько представлений Л. Леонидова.
Слово «Икс» было оттиснуто такими же огромными буквами, как и название пьесы.
Званцев три раза перечитал объявление, и вдруг ему почудился звук поцелуя и шепот за дверью подъезда. Он чуть приоткрыл ее, и рысьи глаза его различили в полусумерках две фигуры. Обе были хорошо известны ему: одна была Тихон Хлебодаров, другая Антуанетина.
Званцев приложил к щелке ухо.
— Так меня публика одобрила, — шептала Антуанетина, и в голосе ее слышались обида и раздражение, — а теперь я нехороша стала! Долой меня с первых ролей сместили, вторые буду играть…
— Что вторые, что первые — для нас это наплевать и размазать-с! — довольно громко ответил, обнимая ее, Тихон. — Главная причина для нас, чтобы губки ваши про нас были! — И он громко чмокнул ее.
— А посмотрел бы ты, кого вместо меня взяли — Леонидову эту самую — кошка драная!
— Кто такая?
— Да Леонидка же, наша девка дворовая: вот что старая барыня при себе воспитывала. Сама теперь с сокровищем этим сюда переехала, одну не отпустила…
— Чхать, эка делов! Пущай ее играет! Мы с вами вдвоем такие первые роли отжарим, что ух… Нонче вечерком приходите к… — нежданно послышался топот, грохот, и Званцев едва успел отскочить в сторону; дверь откинуло, точно ветром, и из нее стремглав вылетел Тихон и бегом пустился по улице.
Званцев заглянул в подъезд и увидал, что на площадке у нижней ступеньки лестницы лежит на животе, вытянув руки, упавший с нее пьяный Бонапарте. Вторая дверь, ведшая в театр, стояла распахнутой: очевидно, он подслушивал и свалился из нее сверху.
— Оченно прекрасно! — едва ворочая языком и приподняв с пола только голову, злобно произнес Бонапарте. — Хорошими делами прынцессы здесь занимаются!
— Я? — удивилась Антуанетина. — С пьяных глаз и не то еще померещится!
— Я пьян? — возопил, пытаясь встать, Бонапарте, но Антуанетиной уже не было: она скрылась в театре.
Званцев, преисполненный удовольствия от столь удачно для него начавшегося дня, закрутил, как колесом, палкой и покатился к Груниным.
Шестого августа театр ломился от нахлынувшей в него публики; не хватило мест для всех желавших и пришлось заполнить все проходы приставными стульями и даже просто положить через них доски.
Немаловажной причиной такого многолюдства было стремление повидать воочию знаменитую «Леньку», о которой ходило по городу необъятное количество слухов, подогретых рассказами Груниной и Званцева.
Лебеди с приветствием публике на этот раз не спускались, и после музыкального отделения, весьма торжественного и даже унылого, поднялся занавес.
Зрители увидали роскошно обставленную комнату во дворце короля Родриго. Король — Сенька Македонский — сидел на троне с короной на голове и слушал герцога Фернандо, который доказывал ему, что полное счастье наступит для него только тогда, когда он повесит или по меньшей мере засадит в тюрьму приехавшего к нему в гости сына соседнего короля — Роланда.
Король отказался нарушить долг гостеприимства, и взбешенный Фернандо отошел в сторону, затаив в душе месть.
Игравший роль герцога Сарданапалов уроки Белявки усвоил в точности: он не ходил, а словно плавал против сильного течения; не смотрел, а оглядывался, как затравленный волк; черные брови его были слиты в одну изломанную линию, и из-под нее сверкали глубоко запавшие в орбиты глаза. Публика сразу раскусила, что перед нею злодей, и из задних рядов у кого-то от души вырвалось восклицание: «Ох ты ж, подлец эдакий!»
Король ушел в короне и со скипетром в руке погулять по саду, а на сцену появились Бонапарте — Иеронимо — шут короля и придворная дама Альмара, и герцог подкупил их: оба обещали помочь устранить соперника и шпионить за ним.
Услыхав звон шпор и чьи-то шаги, герцог и дама исчезли, а Иеронимо спрятался за трон и стал выглядывать из-за него.
Показались Роланд и его оруженосец Альварец; последний спросил своего господина, отчего он так грустен, и тот ответил, что стрела любви пронзила ему сердце и он не может больше жить без Эсмеральды.
Альварец — развязный молодой человек, посоветовал ему плюнуть на такие пустяки и подумать о будущем управлении государством, но Роланд остался непреклонным и ушел мерными, огромными шагами, с низко опущенною головой и положив руку на эфес шпаги, отчего из черного плаща, накинутого на него, образовался как бы петуший хвост.
За ним просеменил Альварец.
Появление этих двух новых актеров вызвало в некоторой части задней публики легкое перешептыванье.
Поповна Липочка нагнулась к уху сидевшей рядом с ней матери и с легким испугом проговорила: «Маменька, да ведь это никак Агафоша?»
Маремьяне Никитичне с первых же слов Родриго почудилось то же самое, но дело это рисовалось ей настолько невероятным, что весь зал явственно услыхал: «Бреши еще!», сказанное густым контральто.
Второй акт перенес зрителей в сад под окна дворца, в котором жила прекрасная Эсмеральда. По аллее гуляли две молодые придворные дамы — белокурая кроткая Агнесса и черноглазая Альмара — Антуанетина и Елизаветина.
Обе они были влюблены в рыцаря Диего, и простодушная Агнесса поверила свою тайну коварной Альмаре; Альмара удалилась, а из-за кустов вырос шут Иеронимо и стал изъясняться в любви оставшейся Агнессе.
Публика слыхала только слова пьесы, громко раздававшиеся на сцене, но не слыхала другой пьесы, шепотом разыгравшейся в то же время между актерами.
— Настасья Митревна, — шептал Бонапарте, крадясь к Агнессе, — вправду я вам сейчас сказывать начну!
— Ах, как вы меня испугали! — вскрикнула Агнесса, схватившись за лоб.
— Неужели я страшен? — спросил, приосанясь, Иеронимо, и театр весь фыркнул: очень уж забавно выглядело необыкновенно белое шило, торчавшее у него на месте носа, которым он словно собирался пырнуть Антуанетину.
— Нет, вы хороши собой! — под общий смех ответила Агнесса. — Пугало огородное!… — добавила она тихо.
Иеронимо упал на колени и протянул вперед заметно дрожавшие красные руки…
— Царица моей души!… — начал он визгливым голосом. — Я у ваших ног, и в ваших руках судьба моя… Безмерно люблю вас!… — Бонапарте неожиданно всхлипнул. — Я все могу!…
Дружный смех зрительного зала заглушил дальнейшие слова его.
— Пьянчужка… трясется весь, а туда же!… — услыхал Бонапарте среди общего шума полные презрения слова Антуанетиной.
— Встаньте, Иеронимо! — громко ответила Агнесса. — Я признаюсь вам: я люблю другого и не могу отвечать вам!
— Кого? — яростно спросил Иеронимо, подымаясь с колен. — Тишку своего беспутного? — прошипел он сквозь зубы.
— Эта тайна умрет со мной! — скромно, но гордо ответила Агнесса. — Прощайте! Да уж, конечно, не ваше пьяное рыло… — шепнула она, поворачиваясь и уходя со сцены.
Иеронимо погрозил ей вслед кулаком.
— Погоди ж ты, паршивая! — полетел ей вдогонку шепот. — Тайн нет для меня! — воскликнул он громко, опять скрываясь в кустах.
Из аллеи показались королевич Роланд и его оруженосец; Роланд шел с гитарой в руках, Альварец с балалайкой; по пьесе ему следовало быть с мандолиной, но таковой в городе не оказалось.
Роланд густо откашлялся в руку, и оба они стали рядом.
Тренькнула балалайка, проплыли мягкие аккорды гитары.
Среди долины ровные
На гладкой высоте… -
запел могучий голос и, что колокольчик, вплелся в него другой — чуть надтреснутый, но звучный и красивый тенор.
Липочка схватила мать за руку.
— Маменька… ей-богу, это Агафоша!… Маменька, это Стратилатка! — добавила она с окончательным испугом минуту спустя.
Маремьяна Никитична молчала, и только молнии, метавшиеся из-под черных бровей ее указывали, что в ней происходит: сомневаться в том, кто были певцы, уже не приходилось.
Серенада, с началом которой в окне дворца показалось лицо Эсмеральды, имела громадный успех, и публика заставила певцов трижды повторить этот мерзляковский романс.
Пентауров вставил его специально для них, а также потому, что как ни бился, но подходящего стихотворения у него не выливалось, да и не было соответственной музыки.
Только что кончились аплодисменты, из дворца появились Эсмеральда.
Белявка, несколько дувшийся на нее из-за смещения на вторые роли весьма нравившейся ему Антуанетиной, не загримировал ее, и Леня сделала это сама, как умела, то есть почти ничего не сделала и только слегка припудрилась, отчего выглядела чрезвычайно бледной. Темные глаза ее казались огромными и загадочными.
Весь театр разом смолк при ее появлении и впился в нее глазами.
Леня, неудостоившаяся наставлений и уроков Белявки, шла своею обычной походкой и с такой же простотой и приветливостью прозвучали ее слова благодарности, обращенные к королевичу.
Роланд предложил ей руку, и оба они ушли гулять, а Альварец пустился ухаживать за появившейся Альмарой, и весь зрительный зал помирал со смеху, глядя, как он дурачился, рассыпался мелким бесом и ухаживал за Альмарой, чтобы только не допустить ее пойти вслед за влюбленными и помешать им.
Второе действие кончилось, благодаря ему, очень живо и весело, и занавес спустился под дружные аплодисменты.
В публике по поводу актеров начались разнообразные толки: новые актеры всем понравились, Леонидова же вызвала горячие споры.
— Так нельзя играть! — говорили многие. — Это что же такое — ведь здесь сцена, театр, а она ходит себе, как дома? И королевской крови совсем не видно в ней!