— Можно. Но если этак на рынке крикнуть — почти всё бабье обернется.
Всё то же движение утвердительное, нижней частью голого торса, весьма доходчиво выраженное. Вот к такому не привыкнешь.
Склонила головку спутанную:
— Ты ровью течешь. Я чую.
— Засохнет. И похуже бывало.
— Ты ечешь, но меня хочешь.
— Ну, если кто-то так голым задом виляет, то мысли являются. Я еще не забыл, что мужчиной числюсь. Ты пить-то будешь?
Лакала из кружки поднесенной мужской рукой. До дна выпила. Облизываясь, проурчала:
— Прирежь. Ну куда ак?
— Надо будет, прирежу. Ты скажи — ты вовсе бесполезная? Или нет? Жаль будет если такие коготки зря пропадут. Редкостная вещь. И мозги у тебя имеются. Тоже никчемная штука?
Обдумала не торопясь. Морверн еще кружку налил.
— Не знаю, — проурчала честно. — Думать огу. Но памяти лишаюсь. И безрукая. И людоедка. Дай опить. Просить позорно, да уж очень ссохлось. Я снег ела, к ручью одила. Как лед в животе. Не привыкла еще. Теплое юблю.
— Оно и понятно. Кому приятно мерзлятину грызть?
Держал кружку. Лакала, в глаза смотрела. Очи, огромные, карие, а зрачок как в янтаре плавает. Прервалась:
— Я оняла или нет? Пробовал?
— Не мерзлое. На юге дело было.
Пила уже не торопясь. Принялась облизываться:
— Поэтому еня жалеешь?
— Нет. Нравишься. Не в смысле — повалять. Честно по долгам платишь. Маловато я баб встречал, что насильникам яйца заодно с ногами отгрызают.
— Ты, видно, оже сполна платить любишь?
— Да не особо. Вечно слишком большой долг на себя вешал. Ну, гейс по-вашему. Хватит с меня.
— Никаких гейсов?
— Точно. Хоть немного свободным походить.
Пыталась кудри с лица стряхнуть. Морверн с трудом удержался, чтобы не помочь. Неуместно.
Справилась. Глянула пристально:
— А мне, начит, жить? Юдоедкой безрукой? Такой поможешь?
— Помогу. А ты мне поможешь, если случай выйдет. Только меня поменьше рви. Там до печени с ноготь мяса и осталось.
Опустила голову:
— Себя не омню.
— Приловчишься. По всему видно, оборотень ты. Только недоделанный. Как оно всё вообще вышло?
Сидели под плащом, потом легли у пламени. Морверн подкармливал огонь, вопросов почти не задавал. Сама говорила. Когтистым, понятно, не с кем разговаривать. Разве что с мертвяками. Но с пищей, вроде, болтать как-то глупо. Тем более, с промерзлой и невкусной.
Морверн слушал, к сглатыванию слов привык, да и вполне понятная история выходила.
— …отъехали, сразу растянули. Можно сказать, на виду Озерной я честь потеряла. Да какая это честь? Обида, слезы глупые, да крови чуть-чуть. Я выносливая…
… он говорит мне, — «становись». Я на мешки заползу, он сзади. Ртом им уже надоело, я неумелая. По-заячьи опять. Остальные шуточки отпускают, специально за повозкой тащатся, чтобы тент не заслонял…
…обещает, если все довольны останутся, то я до Авмора живой доеду, и мне доброго хозяина найдут. Пьют, я стараюсь, да они же бессильные, будто вьюна снулого теребишь. А мне неловко, даже сесть не могу — пятки болят. Дважды удрать пыталась — так по пяткам прутом лупили, чтобы шкурку не портить. Ох и больно. Никак не вытерпеть, рыбья шерсть. Потом еще за зубы неловкие били и просто так. Визжала я забавно…
…до конца я не одурела. Слышу всё. Они-то уж считают, что просто козу для дрючки везут. Понимаю, до Развилки рукой подать, да не довезут меня. Хлопотно со мной. Бежать бы, да я даже на ноги встать не могу. Понимаю — ночь последняя. Они меня, когда плохо старалась, грозили на осину у дороги надеть. Демонское дерево, не хотела я. Тут, думаю, пожалеют. Они и, правда, напоследок добрее стали. Хлеба дали, джином поят. Мне в животе тепло. Ложатся на меня и не больно. Когда третий залез, даже хорошо стало. Так сладко, что думала и не бывает так. И тут я себя потеряла…
…его догоняю. И так мне хорошо, что лапы не болят, что я быстрая такая, что делаю что хочу. И от крика его хорошо. Прыгнула. Затылок, косточки так нежно — хрусть! И сладко, будто снова я на спине пьяная и безмозглая валяюсь. Бедра аж дрожат. Прямо счастье…
…блюю, снова жру. Брюхо болит, а я остановиться не могу. Глотаю, глотаю… Они остывали быстро…
— Ты слишком голодная была. Могла и сдохнуть, — пробормотал Морверн. — Слушай, я пойду сопляка позову. Померзнет твой родич. Или всю провизию изведет. А ты пока вот о чем подумай — ты когда именно себя не держишь? Так вроде всё помнишь и разумно говоришь. Что из головы вываливается, а?
Морверн привел замершего парня. Эри помялся, подсунул в костер веток и сказал:
— Гонорилья, ты меня прости. Глупость про хвост сказал. От волнения думаю плоховато. Дурень я.
— Забудь, — проурчала родственница. — Я ебя не сильно подрала?
— Да что там, — мальчишка в смущении ухватил котелок. — Вот Морверна ты…
— Я озмещу, — девушка взглянула на молчащего Морверна. — Как смогу. Или он еня прирежет. Он обещал.
— Не сегодня. Спать пора. Ты, если что, услышишь? — спросил Морверн.
— Услышу. Учую. С этим, да и с пятками, орошо. Видно, в тешение за руки дадено.
— Ну и ладно. Устал я что-то, — Морверн уже давно боролся с головокружением.
— Ложимся, — когтистая попыталась получше разослать плащ на лапнике.
— Это… — надоедливый мальчишка заерзал. — Гонорилья, тебе одеться не нужно? Я там одежду собрал.
— Завтра, — пробормотал Морверн.
— Да, — проурчала когтистая. — Сытая я не мерзну, а с нарядом овозиться придется. Эри, ты еня Гонорильей не именуй. Я другая. Не леди, не еловек. Да и с детства мне то имя не нравилось. Мерзостное. Да?
Морверн понял, что к нему обращаются и последним усилием пробормотал:
— Не особо красиво.
Болтуны, клыкастые и кухонные, еще о чем-то спорили. Кажется, бывшая Гонорилья удивлялась, отчего родственничек отдельно укладываться собрался. Вместе же уютнее. А если нагота бабья смущает, пусть с другой стороны Морверна ложиться. Морверн теплый. Мальчишка что-то мямлил. Наконец улеглись.
Морверн мог лежать только на животе. В глазах было темно, словно капюшон накинул. И плавали в этой темноте червячки светящиеся. Видно, бесчувствие подходило. Может, и к лучшему. Жрать начнут — не будет сил проснуться.
Пока жрать не собирались. Когтистая слева свернулась странным клубочком. Кухонный лорд улегся справа и старался не сильно жаться замерзшей спиной. Потрескивал костер. Надо бы вскоре сучьев подкинуть.
Червячки в глазах погасли. Понесло моряка-бродягу в сон неудержимый.
4. Люди и нелюди
Тысяча сто восемьдесят «корон» — это вам не мешочек с мукой. Запас муки тоже пополнился, но этот вес отягощал путь, по смутным ощущениям Эри, значительно меньше серебра краденного. Сейчас было еще ничего — шли по дороге. Вот когда обходили Развилку… Снегу местами выше колена, кусты непролазные, ручьи кое-где вообще не успели замерзнуть. А все мучения из-за города, к которому и приближаться нельзя. Понастроили, рыбья шерсть, городов. Без них куда лучше. Эри уже вдоволь намечтался о том, чтоб в мир безденежные времена вернулись. Серебро пусть останется — колечки всякие, подвески, оружие с чеканкой. Серебро — металл частично полезный. Девушки в украшениях совсем иной вид имеют. Не дикий. Беда в том, что последние пять дней о девушках Эри думал весьма редко, а о серебре наоборот. Вот, рыбья шерсть, от этого богатства навсегда мозоли на плечах останутся. А были ведь времена, когда проклятых «корон» вообще не было. Старики те времена еще хорошо помнили. А теперь и «белые короны», и глорские, и еще какие-то приблудные. «Белые» самые полновесные, как объяснил Морверн, и потому цена им выше. Разбойнику, конечно, виднее, но как одна «корона» может стоить больше другой? К тому же, если бы в мешке имелось больше глорских монет, мешок был бы легче, а, следовательно…
Размышления пришлось срочно прервать — спутники, идущие впереди, остановились. Го что-то унюхала. Да, милая дева Гонорилья сгинула, видимо, навсегда. И в родственницах Эри Уогана ныне оказалось существо странное, опасное, внюхливое, но, слава богам, когда попало когти в ход уже не пускающее.
Эри стоял, опираясь на копье, отдувался.
— Едут. Сходим? — проурчала Го, глядя назад.
Морверн кивнул.
Эри сдержал стон. Третий раз с утра! Разъездились…
Старался прыгать след в след, свернули с дороги, Го увела спутников в ельник. Проломились поглубже.
— Привал, — сказал Морверн.
Эри, выпутываясь из лямок мешка, на всякий случай спросил:
— Не остановятся?
Морверн хмыкнул. Го проурчала:
— Обояться. Здесь дарки трашные.
— Ну так, — уныло согласился Эри.
Если по дороге зоркие охотники возвращаются или лорд с воинами, могут и свернуть, поинтересоваться, чьи это следы в чащу ведут? След-то сам по себе не очень-то страшный.
Морверн хлопнул по плечу девушки. Го повернулась, позволяя снять с себя груз. Кисти девчонки были обмотаны лоскутами ткани, но пропороть мешок когтями она могла запросто. Морверн и так каждый вечер латки ставил. Шил разбойник, правду сказать, ловко. Он вообще многое ловко делал. Например, без слов понимал Го. И она его понимала. Тьфу, рыбья шерсть, прямо как приворожил деву.
Эри себя мысленно одернул. Кто здесь дева? Приворожил её кто или нет — не твое дело. Скажешь что — сразу и когтями, и просто по башке отгребешь. С другой стороны, кто здесь родственник этой… этого? Нет, всё-таки, этой. Последние дни она вновь на девушку весьма похожа. Если мелочи отбросить…
Кое о чем, (не о мелочах), Эри накрепко запретил себе вспоминать. Вспомнишь — запросто с ума сойдешь. Или загрызут. Что тоже будет правильно. Если с той стороны посмотреть.
«Та сторона» слаженно освобождалась от повязок на лапах. В смысле, руках. Морверн помог подопечной сбросить здоровенные мужские сапоги. Снова повязки с когтей, потом носки с дырищами. Морверн подсадил, держа за попку — Го заскреблась по сосновому стволу. Посыпалась кора. Лезла даркша быстро и вовсе не по-человечески. Морверн на ту здравую мысль навел — кошачьи повадки он откуда-то знал.
Эри со вздохом отвернулся, чтобы не видеть, как энергично дергается под штанами хвост. Иногда этот проклятый отросток ничем не скрыть. Штаны на Го, полощутся, что тот парус, а всё едино. Вообще, от былой красавицы в родственнице мало что осталось. И не только потому, что голосок изменился и порой тень усов мелькала. Это всё разбойник виноват. Видят боги, иной раз шесть дней срок просто бесконечный.
Началось с того, что Морверн за нож взялся. Еще там, у возов было. Неизвестно, обсуждали ли они раньше, но Го села с готовностью и даже не пискнула. В смысле, не уркнула. Морверн намотал её кудри на ладонь, да ножом полоснул. Эри от неожиданности выругался. Грубо. От разбойника словесной гнусности быстро набираешься.
— Отрастет, — буркнул Морверн. — Мешают. Не всё ж головой как кобыле трясти. Или ты, лорд-кухарь, благородные прически делать умеешь?
— Да на кого же она похожа будет?!
Ответом не удостоили. Эри содрогнулся и к мешкам вернулся. Собирались в путь тщательно, уже второй день возились. Вернее, Эри возился-собирался, а разбойник командовал. Морверн в себя приходил, бока у него здорово пострадали, да и кровью изошел. Родственница, тогда еще Гонорилья, бродила над ручьем и думы думала. Изредка подходила к Морверну, и они о чем-то кратко разговаривали. Эри изумлялся — о чем можно полдня думать, а потом в двух словах решить? Ну, насчет одежды. Насчет пищи. К вечеру выяснилось, что и благородное имя сильно укоротилось. «Хвост вырос — имя отпало. Пропорционально» — кратко пояснила родственница. Эри и не подозревал, что она такие умные слова знает.