Трогательно и нежно выписал тончайшими мазками картину страдания потомка высланных поляков Астафьев. Гордый шляхтич в знак протеста отказывался работать на русских, а жил в сибирской глуши за счёт подаяния от тех же русских. Эдакая мелочная контрибуция мелочной душонки. Знаменитый писатель-деревенщик, похоже, и понятия не имел не только о поляках, но и о русском народе вообще.То есть он был, как и все интеллигенты,страдальцем по Западу, антикоммунистом и антисоветчиком, что и старались привить в русских душах партия и чекисты, которые только для вида казались святее Маркса и Ленина. А в ранней юности писатель-деревенщик Астафьев отраду находил в западных кинолентах, где ему показывали "правильную" жизнь, как он сам исповедовался в своих писаниях. Перед смертью он даже попал на элитный круиз по Средиземному морю для "новых русских". Странно, но его "западенская" мечта не совпадала с теми представлениями из древнего фильма "Большой вальс" о композиторе Штраусе, какие он лелеял всё жизнь, в душе проклиная нелЮбую Россию. На теплоходе Астафьев вместо сказочного дворца Шёнбрунн в Вене с аристократами голубых кровей увидел бомжей на свалке у элитного посёлка охраняемого типа. После этого он уже и носу не казал из-под своего Красноярска, матеря всех и вся до конца жизни.
***
Что-то подобное случилось и со мной, но, слава богу,только в юности, а то помирать в дураках как-то не очень-то пристойно. Мой прадед-поляк тоже был выслан с семьёй в Сибирь из бывших подпольских Барановичей и сгинул для советских властей без вести на необъятных сибирских просторах. То есть сбежал из поселения, бросил семью на произвол судьбы, поменял документы. Я считал себя потомком невинно пострадавшего гордого польского шляхтича. Но когда уже в студенческие годы через друга, студента-историка, подрабатывавшего в архиве, узнал, что мой прадед был многократно осуждён как вор-форточник, я перестал интересоваться своей родословной. Но любви к гордой Польше, нэньке Украине, синеокой Балоруссии и хвойно-янтарной Прибалтике ещё не утратил. Там ведь живут полуевропейцы, которым стоит сделать лишь маленький шажок, чтобы стать полноценными европейцами под стать эталону европеизма -- немцу. Правда, ныне среди них трудно сыскать белокурых бестий, кумиров Ницше. Всё больше чернявые, курчавые, смуглые и горбоносые встречаются.
Немецких школ у нас не было, по крайней мере, на моей памяти. Была школка или классы для изучения корейского языка. Зато уж польских курсов было столько, сколько не было и поляковв городе. Я перебывал почти на всех занятиях. Научился и болтать на фене местных полякующих. Нас коробило крылатое выражение:"Курица -- не птица, Польша -- не заграница". Польша для нас была Европой, а Европа это почти что Америка с трупно-зелёным светочем в руке. Европейская культура манила, как будто рядом не было более культурных Кореи, Китая и Японии. Нарасхват шли в киосках журналы "Шпильки", "Господыня", "Урода" ("Красота") и прочая дешёвая польская периодика с элементами эротики. В России для нас ничего интересного не было. Всё заманчивое пряталось за западным кордоном.
Мы, полонофилы, перебрасывались шуточками типа: "Войско Польске -- вшистке моторове, вшистки на роверах, пан Пилсудский -- на моторуфке" и были столь же гонорливы, как настоящие поляки. "Робота не зайонц, в лес не учекне", "Баба с возу -- коням льжей" и так далее... Возмушались насмешками: "Ещче Польска не згинела, а сгинечь мусе...". Приветствовали себя харцерким: "Чувай!"За точность фонетической передачи не ручаюсь. Слышал это от старого деда-таёжника, который, возможно, "за польским часом" закончил свои доступные ему три класса, а потом в тайге и грамоту забыл.
И это в Восточной Сибири! Повторяю, и это всё в двух шагах от величайших культур Кореи, Китая и Японии. Ну а помимо преклонения перед "польщизной" у нас, естественно, на радио, ТВ, в самодеятельности и повсюду цвёл культ украинской песни и хохмачей вроде стариков Тарапуньки и Штепселя. "Песняры" уральской выделки и "Верасы" польско-белорусской штамповки не выходили из эфира. Это для советской пропаганды было как бог свят. Все старорусское и коренное русское было такое занудное, типа зубной боли под коронкой. А вот украинское -- яркое и "искравое". "Верховына -- маты моя...", "Червона рута", "Знов зозули голос чуты в лиси,
Ласт╕вки гниздечко звылы в стр╕с╕, А виивчар жене отару плаем,
Тёхнув писню соловей за гаем".
А уж "Гандзя-рыбка", "Писня про рушник", "Розпрягайте, хлопци, кони","Чоpниийи бpовы, каpийи очи", "Несе Галя воду", "Стоить гора высокая" казались классикой жанра. Ну уж и непременно "Цвите терен, цвите рясно" ежедневно звучали по радио в почти дальневосточном Прокопьевске. Складывалось впечатление, что Русскую Сибирь поднимали и обживали исключительно поляки, украинцы, белорусы и лабусы. О засилье прибалтов в советской песенной культуре умолчал сознательно. Ребята работали профессионально и на совесть, не претендуя на высокие посты и места в президиуме. Халтурщиков среди них не помню.
Я ничего не имею против белорушчины, польщизны и хохломании. Я даже не возражаю, что 90% советских песен -- музыкальные темы из репертуара хоральной синагоги или поделки в духе клезмера из еврейского местечка-штетля. Они естественно вошли в советскую культуру, это уже на самом деле русская культура. Только из русских почему-то старательно делали нерусских выблядков, которым место в тридцать пятом ряду среди блистательного созвездия советского мультикультурья. А для прибалтов, поляков, белорусов и хохлов были отведены почётные места в президиуме.
Опять-таки меня завертело не туда, в живую действительность, а я ещё не успел рассказать, как я из полонофила стал "свидомым украинцем" и борцом "з москалями" вплоть до лозунга: "Пустим кишки москалям!" Тогда ещё не придумали кричалку: "Москаляку на гиляку!" Учтите только, что я и в упор тогда ещё не видел труды величайших украинских будителей и просветителей. Не читал Сциборского или Донцова, тем более Грушевского, но рисовал в шизофренических бреднях Великую Украину от Бреста до Владивостока, признаюсь честно. Наверное, гены навеяли. А уж про панов Потоцкого и Духинского, узревших через лесковский "мелкоскоп"в русских беспородных дворняжек от скрещивания тюрок с угро-финнами и слышать тогда не мог. Просто культурницкая атмосферка навевала эту придурь. Глюки от той дури, что незаметно подмешивала в культурный корм для советского быдла в стойлах партийная пропаганда, потому что большая часть теоретиков марксизма-ленинизма брежневской эпохи в детстве бегала босиком по украинским, белорусским и прибалтийским хуторам.
2
Моя мать получила должность главврача в таёжном санатории "Горячие ключи". Мы с ней поселились в уютном домике за городом у целебных источников. Я ходил в ближайшую деревенскую школу. Тогда не было разницы между выпускниками из деревни и города. Паренёк из сибирской глуши мог запросто поступить в МГУ, правда, за исключением факультетов философии, психологии, журналистики и ещё нескольких. Разумеется, со свиным рылом нельзя было соваться на учёбу и в дипломаты -- МГИМО. А на физику, математику, авиастроение -- пожалте, вьюноши! Но я убоялся столицы и решил выучиться дома.
Когда поступал в местный политех, я жил в городе у дядя Феликса. Дядя был замдиректора шахты, имел пятикомнатную квартиру и приёмную дочь. Дочка его поначалу казалась мне так себе. Это потом она выросла в раскрасавицу, когда стала киноактрисой и телеведущей.
Япоступил на горный факультет, а общежития мне не дали. Пришлось снова жить у дяди Феликса. Дядей я его называю потому, что он был женат на двоюродной сестре моей матери.
С виду он был из себя настоящий подкарпатский гайдук -- горбоносая бандитская рожа с горящими очами и обвислыми усами. Родом был из Ивано-Франковска, закончил Львовский политех, работал на шахтах Львовско-Волынского каменноугольного бассейна. Потом добровольно перебрался в Прокопьевск.
Его жена, моя двоюродная тётка, очень гордилась своим мужем целиком и полностью -- от его красивой внешности, высокой должности до звучной европейской фамилии. С удовольствием называла себя по телефону:
-- Это я, Нина Ярош.
Дядя Феликс бурчал:
-- Какая ты Ярош? Рыжкова ты.
Это была перевранная писарями девичья фамилия тётки. На самом деле все в нашем роду по матери -- Рыжко, а по отцу -- Гудиновичи.
Вечерами дядя Феликс любил играть со мной в шахматы и хмурился, когда я затягивал свою любимую песню "За Сибиром соньце усходыть", которую любил петь мой погибший в шахтном завале дед.
Зовуть мене Кармелюком.
Кажуть, що вбываю.
Я ж никого не вбываю,
Бо й сам дущу маю...
-- Что ты опять затянул это бандеровщину?
-- Иван Кармелюк боролся за свободу украинского народа от москальского гнёта.
-- Во-первых, не Иван Кармелюк, а Устим Кармалюк. Во-вторых, ни за какую свободу он не боролся, а был изощрённым душегубом. Сейчас такого бы с радостью взяли в спецназ в диверсионно-разведывательную группу. В совершенстве говорил на идиш, молдавском, украинском диалекте и русском литературном языке. Если бы ты интересовался психологией, то понял бы, что перед тобой просто тип лихача-психокинестетика, который не может не бороться за первенство во всём. Кстати, у великороссов был его полный аналог -- народоволец Сергей Желябов, который сам напросился на виселицу после покушение на Александра Второго, лишь бы не отстать от своих подельников и войти в историю.
Гуцул дядя Феликс строил из себя забойного русопята. Все прибалты для него были недоделанными лабусами, украинцы -- дебильными рагулями и жлобами-хохлами, а белорусы -- подополяченными бульбашами. Меня просто выводил из себя его великорусский шовинизм и утверждение, что шаровары, кушак и чоботы запорожских казаков -- повседневный наряд турецкого крестьянина прошлых веков, как и оселедец или чуб -- прически янычар.
-- Как бы ни называлась твоя страна в прошлом, что бы ни случилось в прошлом с ней, никогда не осуждай ни страны, ни народа. Народ всегда прав. Если бурчишь на свою страну, ты работаешь на её врагов. А врагов у нас, русских, всегда хватало.
-- Вы же не русский, -- дядя Феликс.
-- Позволь мне самому определиться. Был бы ты поумней, то понял бы, что русские -- последняя сила, удерживающая человечество.
-- Удерживающая -- от чего?
-- От края бездны, умник.
Мне было вдвойне обидно такое слышать от украинца-западенца, потому что сам тогда я уже перекрасился из сарматствующего полонофила в свидомого бандеровца, как сейчас говорят. Даже жидкие усёнки отпустил. Хотя повторюсь, что никакой "теоретической" подготовки по бандеровщине я не получил. Кстати, даже "Радио Свобода" на украинском не слушал, потому, что у меня не было минского приёмника "Океан". Тогда было царство коротковолнового эфира, как сейчас повсюду властвуют компьютерные сети.
Забыл уточнить, что на излёте советской власти общежитие политеха было под завязку забито торгашами-мешочниками из солнечного Туркестана и неграмотными потомками грамотеев Фирдоуси и Омара Хайяма. Дядя Феликс обещал устроить меня в рабочую общагу своей шахты. Но я учился да учился себе в политехе, перешёл уже на третий курс, играл с дядей Феликсом вечерами в шахматы, а о рабочей общаге дядя ни словом не упоминал.