* * *
Наши дни. Москва. Таня Садовникова
Закладывать маму Валерочке Тане совсем не хотелось. Но только кто, кроме него, мог помочь?..
И на следующий же день по возвращении в Москву Татьяна направилась в гости к отчиму.
О том, что едет, предупредила его всего за час, потому обед ее ждал относительно скромный: отбивная с жареной картошкой и пышущие жаром, только что из духовки хачапури.
– Сплошной холестерин, – пригвоздила Татьяна.
– Но ведь вкусно! – простодушно улыбнулся отчим. – Тем более ты вернулась с вод. Желудок после процедур чувствует себя великолепно, легко перенесет любые излишества.
– Мой-то – да, – улыбнулась она. – А твой?
– А я по новой системе питания живу. На завтрак можно есть все, что хочется. На обед – все то же, но в меньших количествах…
– Ага. А после шести не есть вообще ничего, – с сомнением произнесла она. – Ты именно так и поступаешь.
Валерий Петрович покаянно развел руками:
– Я стараюсь. Не всегда, правда, получается…
И захлопотал: салфеточки, ее любимая корейская морковка в пиалушке, свежий, по струнке нарезанный хлеб…
Уютный. Улыбчивый. Заботливый Валерочка.
«Как мать могла его променять – на того? » – мелькнуло у Татьяны.
Да, Валерочка не богат. Тяжел на подъем. Не слишком презентабелен внешне. Зато надежен и умен – два важнейших качества для мужчины. Впрочем, мама никогда не разбиралась в бриллиантах – предпочитала яркую бижутерию.
Таня с удовольствием прикончила отбивную. Похвалила:
– С карловарскими диетами никакого сравнения. У нас в отеле был этот, как его… пятый стол.
– И ты ела? Кашки, паровые котлетки?
– Я пыталась. Примерно с тем же успехом, как ты соблюдаешь диету, – хихикнула девушка.
Многое нравилось Валерию Петровичу в его падчерице. В том числе – очаровательное чувство юмора, в общем-то, женщинам не свойственное. Да простят меня феминистки, мысленно оговорился он.
Сейчас, когда его друзья-мужчины кто сидел безвылазно по дачам, кто стал предпочитать живому общению интернетную возню, а кто, увы, переместился в области, недоступные для любых, даже сверхсовременных средств двусторонней связи, только и оставалась отдушина, что пообщаться с Танечкой. Знала бы она, насколько он теперь одинок, наверное, чаще бы приезжала. Впрочем, хорошо, что не знает. Иначе чувствовала бы себя обязанной. А потом, глядишь, начала бы отставником тяготиться. Нет, уж лучше пусть все остается, как есть. Пусть Танечка считает, что он по горло загружен своей консультационной работой в конторе, а также просмотром боевиков и чтением детективов, по которым он якобы пишет обзоры, за что ему якобы платят.
…Ходасевич расплылся в улыбке, предположил:
– А мама тебя, конечно, ругала за пренебрежение к собственному здоровью.
Но Таня, вместо того чтоб улыбнуться в ответ, сердито произнесла:
– Ох, мама! Да знал бы ты!..
– О чем? – Валера сразу подобрался, нахмурился.
Татьяна отодвинула тарелку и выложила, наконец, отчиму все, что знала про мамочкиного «принца», ее сумасшедшую любовь, тайный побег из «Империала».
Горячо закончила:
– Я понимаю, конечно: устоять мамуле было сложно! Европеец, богач! Тем более голову ей дурил конкретно: букеты, комплименты, лимузины, скрипач в ресторане ее любимые романсы исполнял. Но чтобы вот так срываться? Даже не предупредить, не сказать куда? Еще и телефон выключила!
Валерий Петрович откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, опустил голову. Таня пыталась понять: заделали его измена жены, пусть и бывшей? Но что прочтешь по лицу сотрудника спецслужб?
Только спросил:
– Когда она уехала?
– Позавчера, – с готовностью откликнулась Татьяна.
– Самолет, поезд, машина?
– Я пыталась узнать, – доложила падчерица. – Похоже, она улетела. Но не из Карловых Вар – из Праги. Я в службе такси выяснила – их именно в Прагу, в аэропорт, отвезли. Хотела проследить, куда дальше направились, не смогла. Авиакомпании такую информацию не дают, а полномочий у меня, как ты понимаешь, никаких нет. Могу только сказать: в тот день, после двух часов, улетало больше двадцати рейсов. В Берлин, Лондон, Милан, Женеву, Лос-Анджелес, Мельбурн, Токио… По всему миру, короче.
– А деньги у нее есть?
– Евро триста было, – отмахнулась Татьяна. – Она все пыталась то в ресторане за меня заплатить, то кофточку мне купить. Я не позволяла, конечно.
– А телефон у нее не отвечает или выключен?
– Выключен. Но я уже вытрясла из сотовиков ее баланс: больше тысячи рублей на счету. Для любого роуминга хватит.
Таня машинально хватанула полную вилку ядреной корейской морковки. Закашлялась. Раздосадованно закончила:
– Вот и думай: то ли в покое голубков оставить, то ли через Интерпол их искать.
– Интерпол-то здесь при чем? – хмыкнул отчим.
– Да при том! – отрезала Татьяна. – Мирослав, говорят, троих женщин уже угробил…
Отчим, конечно, заинтересовался. Попросил подробностей. Однако, когда Таня их выложила, разочарования своего скрыть не смог: «Слишком давняя, Танюшка, история. И раз уж его вины не доказали тогда, сейчас это тем более невозможно».
Хотя пообещал: возлюбленного Юлии Николаевны он, по своим каналам, проверит.
* * *
Наши дни. Москва. Валерий Петрович Ходасевич
Нет, бывшую жену Юлю полковник в отставке больше не любил. Совсем не любил.
Но почему же тогда и на сердце было тяжело, и желчь разлилась, и вдруг захотелось уесть, уязвить дуру-бабу?
Если он самому себе на эти вопросы не ответит – значит, грош цена ему как аналитику. Тоже мне, знаток человеческой психологии – свое собственное внутреннее состояние не может проанализировать! Поэтому пришлось задуматься: почему ему до крайности неприятно поведение бывшей жены, о котором поведала падчерица?
Да все просто, признался отставной разведчик. Не шутка ревновать, когда любишь. Но обратная теорема не верна. Неправда, что раз НЕ любишь – значит, НЕ ревнуешь. За те десятилетия, что он был знаком с Юлией Николаевной: сначала жили вместе, потом раздельно, – привык, что она принадлежит ему – никому другому. А тут, вишь ты, выискался прыщ!..
Кроме того, его задевало, что с гражданином, как его там, бывшая супруга, оказывается, крутила роман еще до того, как в ее жизни появился Валерий Петрович. А она хитра оказалась! Рассталась с принцем своим всего за несколько месяцев до того, как познакомилась с Ходасевичем, но за все десятилетия ни разу о нем не обмолвилась.
Ревность подогревалась тем обстоятельством, что сам полковник, даже если бы очень захотел, не смог бы умчать свою былую благоверную (равно как и другую персону) ни в какие Европы. И дело заключалось не только в финансовом факторе. У пенсионеров российских жизнь, конечно, тяжелая, однако за свою карьеру нелегала Валерию Петровичу удалось кое-что скопить. Да и нынче его услуги аналитика в Ясеневе все ж таки оплачивались. Однако командование, скорее из перестраховки, чем из реальных опасений, все продлевало и продлевало для Ходасевича запрет на загранпоездки. Поэтому даже загранпаспорта нового образца у него, проведшего за кордоном большую (и, кажется, лучшую) половину жизни, попросту не было.
В круиз по Волге он поехать еще мог. Кижи или, допустим, Валаам тоже не возбранялись. А Испания с Португалией или даже милая патриархальная Болгария – никак нет-с, запрещено-с.
Наконец, при мысли о поведении Юлии Николаевны экс-полковник испытывал мучительную неловкость – что-то вроде изжоги. Еще понятна, думал он, та полулюбовь-полупривязанность-полудружба, что испытывают друг к другу двое супругов, кто рука об руку прошел огонь и воду и вместе состарился. А вот вдруг нахлынувшую страсть в то время, когда у девушкиобильный целлюлит, венозные точечки на ногах и пара зубных протезов, наблюдать, право слово, зазорно. Все равно что бывшая супруга вдруг выперлась бы на сцену и начала декламировать детские стишки. Или, к примеру, прилюдно танцует па-де-де с мускулистым танцором в белых лосинах.
А еще… Еще обидней – надо быть честным с самим собой! – что у самого Валерия Петровича ничего подобного – любви, страсти, сильной привязанности и прочих могучих чувств – не имелось и не предвиделось. Они для него теперешнего, совершенно точно можно сказать, попросту невозможны. Не тот возраст. А жена-ровесница душой оказалась моложе.
Что ж! В себе Валерий Петрович, будем считать, разобрался. Первопричинами его дурного настроения и даже гнева были две неразлучные зеленоглазые сестрицы: зависть и ревность.
Однако оставались другие вопросы, лично с Ходасевичем и его чувствами никак не связанные.
Всю молодость Валерия Петровича учили (а в остальное время он сам учил других), что любое событие во внешнем мире надо, прежде всего, рассматривать как возможную угрозу родной стране, ее обороноспособности, ее политике. Вот и теперь: едва Татьяна рассказала душещипательную историю о последней любви Юлии Николаевны, в голове бывшего разведчика тренькнул невидимый звоночек. Нет, разумеется, никаких вызовов российскому государству Валерий Петрович в поведении экс-супруги не видел. Однако… Довольно логично (во всяком случае, для него) задаться вопросами: а случайно ли появился в жизни Юлии Николаевны подозрительный иностранный хмырь? С какой стати вдруг вспыхнуло дремавшее в нем тридцать лет светлое чувство? Не мог ли он нести какую-либо угрозу для Юлии Николаевны, Татьяны, а может, и для него, Валерия Петровича? А если угроза существует, то каков ее характер?
Вот эти вопросы далеко не личное дело Ходасевича. И имеют значение не только для его внутреннего мира и морального самочувствия. Над ними следовало помозговать (как говорил старый советский сатирик) тщательне́е.
Валерий Петрович отправился на кухню, заварил себе чайку покрепче: все эти новомодные пакетики – долой! Даешь старый добрый фарфоровый чайник да заварку, два фунта которой ему привез из Лондона один из учеников. Англичане толк в чае знают – если отбросить, конечно, их идиотскую традицию добавлять в благородный янтарный напиток пошлое молоко.
Пока заваривался чай, Ходасевич достал из кухонного стола лист бумаги и хорошо отточенный простой карандаш. У него всегда под рукой было в каждом жилом помещении, не исключая даже сортира, чемписать и на чемписать. Как он говаривал – слегка, впрочем, кокетничая – своей падчерице: «Я уже настолько стар, что могу умную мыслю́ до другой комнаты не донести, растерять по дороге». Конечно, дело было не в ослабшей памяти – просто еще со времен скучнейших и длиннейших совещаний, которые проводил резидент в Париже, появилась у него, тогдашнего старлея в гражданском, привычка записывать все, что думалось.
Главное только – впоследствии сжечь это все. А то в истории разведки известны случаи, когда уборщицы в конторах, офисах и гостиницах много ценнейшей информации собирали – исходя из спонтанных рисунков и отрывистых замет, что делали важные люди во время тоскливых заседаний или, к примеру, телефонной болтовни.
Итак, проблем на повестке дня у нас есть несколько, подумал Ходасевич. И главный из вопросов таков (когда размышлял, он писал в испанском духе, ставил вопросительный знак не только в конце предложения, но и в его начале):
Случайно ли старая любовь вдруг появилась в жизни Юлии Николаевны именно сейчас?
* * *
Дневник Юлии Николаевны