– Эй, сядьте-ка! – Скульптор почти толкнул ее на стул.
Она вцепилась ногтями в сиденье и, словно сквозь вату, дослушала концовку: убит ударом ножа в грудь, находящийся в доме сейф вскрыт, все его содержимое исчезло. Власти острова продолжают разыскивать госпожу Хэйл, дабы сообщить ей о том, что случилось.
«Да что ее искать-то! – мелькнула истеричная мысль. – Вон она, у меня в номере спит!»
Таня сделала пару глубоких вдохов, постаралась взять себя в руки. Улыбнулась опекавшему ее ваятелю:
– Наверно, на солнце я перегрелась, повело. Но сейчас уже все хорошо. Спасибо за помощь!.. Я пойду.
– Всегда рад! – ухмыльнулся парень. Внимательно взглянул на нее и вдруг заявил: – А вы на нее чем-то похожи.
– На кого?!
– Ну, на эту тетку американскую, которую обокрали! Только гораздо красивей и моложе, конечно.
– По-моему, вы ошибаетесь, – как могла равнодушно ответствовала Татьяна.
И наконец покинула кафе.
* * *
В этот раз мать даже записки не оставила.
Таня растерянно прошлась по бунгало. Машинально отметила: аляповатый пиджак от Маккуина валяется на диване. Зато исчезли ее собственная майка, шорты и шлепки – благо, с мамулей они в одной весовой категории. Не нашла она также отельной зубной щетки и пасты. Легкой дорожной сумки. Двести долларов, что Татьяна беззаботно бросила на тумбочке, Юлия Николаевна гордо не взяла.
Ну, просто затмение на человека нашло! Куда она могла отправиться? Еще несколько часов назад была совсем потерянная, беспомощная, жалкая, никак не могла согреться, дрожала. И вдруг – исчезла.
Тоже увидела новости и решила скрыться? Сама? Вряд ли.
Ее вынудили?Однако слишком рассудочным выглядело бегство: переоделась, прихватила паспорт. Неужели Мирославу достало наглости явиться сюда и, как Крысолову из сказки, вновь увести несчастную маму за собой?
У Татьяны даже злости на мать не было – лишь усталость и досада на собственную непривычную роль. С ума сойти, известная авантюристка Садовникова вдруг обратилась то ли в доброго доктора Айболита, то ли в Дон Кихота. Борется с ветряными мельницами и все время проигрывает.
Может, бог с ней, с мамулей? Женщина она взрослая, но Альцгеймером еще не страдает. Сама наживает себе неприятности – пусть самостоятельно и выпутывается.
Даже попробовала выкинуть мамино бегство из головы. Приняла душ, повалялась в джакузи, открыла бутылочку ледяного сока… Но сердито отставила напиток. Нет, не получается у нее расслабляться. Все время крутится в голове: куда маман отправилась? Что с ней?..
Валерочке, может, позвонить, изложить ситуацию?
Уже потянулась к телефону, но отдернула руку. Отчим мудрый человек, аналитик. Однако, если хочешь получить от него совет, нужно прежде хотя бы минимальную информацию собрать. Самой.
Таня задумалась. Много в этой истории непонятного, удивительного. И больше всего ее занимало просто поразительное сходство матери с таинственной американкой, Глэдис Хэйл. Случайное совпадение? Быть не может. Слишком они похожи. Словно однояйцевые близнецы.
Может, они сестры, разлученные в детстве близняшки?.. Ага, как в индийском кино. Но вряд ли это осуществимо технически.
Родилась мама в махровое советское время в рабочем поселке под городом Горьким. Допустим даже, что младенцев явилось на свет двое, бабуля о втором ребенке не знала, благо УЗИ в те времена не было. Врач-злодей еще одного ребенка скрыл…
Но как вторая девочка могла оказаться в Америке?.. Да вдобавок – стать там миллионершей? Удочерил тот самый врач и продал ее богатеньким бездетным капиталистам? Но возможно ли было американцам в то время взять на воспитание девочку из Страны Советов? Как они ее вывозили-то? В багажнике, словно провалившегося шпиона?
Однако проверить версию все равно надо – и Валерочка здесь ей, наверно, не помощник.
* * *
В девять утра деревня даже в тоскливом феврале все же полна жизни. Мужики тянутся в магазинчик за пивом, бабы – за хлебом. Если надо в райцентр на почту, в больничку или в правление, тоже выбираться приходится как можно раньше.
Но Алевтина Юрьевна деревенский уклад часто игнорировала. Наработалась за свою жизнь, можно теперь делать то, что нравится. Вечерами, когда Козихино вымирало, она смотрела телевизор, читала любовные романы, вязала, шила. Хорошо ей было в одиночестве, тишине, благодати. А по утрам, естественно, отсыпалась.
Потому звонок выдернул ее из постели. Пока выплыла из сладкого сна, кряхтя поднялась, добежала до телефона – аппарат уже умолк. Алевтина Юрьевна чертыхнулась, но снова бухнуться в кровать не успела – вновь затрезвонили.
– Але, – буркнула она.
– Привет, бабуль! – весело отозвался на другом конце линии голос внучки.
– Татьяна? – Пожилая женщина удивилась несказанно.
С внучкой они не то чтоб не ладили – держали абсолютный, глухой нейтралитет. Пока Танюшка девочкой была, Алевтина Юрьевна работала, видела ее редко. А если приходилось пестовать, жертвуя собственным отпуском, была с ней строга. Тем более что ребенок далеко не сахар. К шитью, хозяйству, тихим играм ни малейшей склонности не имела. Дружила с мальчишками, ходила с ними на рыбалку, играла в казаки-разбойники. Постоянно сваливалась то с забора, то с крыши сарая. Бабулиного авторитета не признавала: вместо того чтоб покаяться и ошибки признать, нахально дерзила.
А уже лет в четырнадцать откровенно зубы показала, когда мать попробовала ее на лето в деревню отправить: не поеду, мол, и все. Юлька (тоже дама с характером) все же настояла на своем, привезла дочь в Козихино, но Танька и дня в деревне не прожила. Чемоданчик свой в зубы и рванула в Москву на электричках.
С тех пор они долго не виделись. Лишь когда Таня закончила институт, устроилась на работу, посолиднела, стали общаться. Изредка, сквозь зубы. И вдруг – звонит! Неужели случилось чего?!
Однако голосок веселый:
– Бабуль, я тут ребеночка завести задумала!
Алевтина Юрьевна, конечно, обрадовалась:
– Да ты что? А какой уже срок?
– Никакого пока, – хихикнула Татьяна. – Только планирую, как все современные люди. – И затараторила: – Но ты ж понимаешь, возраст у меня уже старородящий считается. (По их, деревенским, меркам Танька вообще считалась перестарком.) Вот врач и велела: узнать, как у матери беременность протекала? Как у тебя? У мамули-то я все вызнала, вот теперь тебе звоню.
– Как протекала? – несколько растерялась старуха. – Да нормально протекала, как у всех. Сначала на огурцы соленые тянуло, где-то в двадцать недель – жор напал, за десять дней – восемь килограммов набрала.
– А родила в срок?
– А кто ж его знает. Но пузо уже на нос лезло.
– Где рожала?
– Да тут, у нас. В Козихине тогда еще своя больничка была. Ее в перестройку закрыли.
– Сама справилась или кесарили?
– Сама, сама… Я молодая была, здоровая.
– Закричал ребенок сразу?
– Юлька-то? А то. Так заорала, что врач сказал: певицей будет.
– Не обезболивали роды, наркоз не давали?
– Да о чем ты говоришь! Кому тогда в голову приходило обезболивать? Считалось, это естественный процесс.
– То есть ты все время, пока рожала, в сознании была?
– Один раз чуть сомлела… Но врач нашатырь дал понюхать – сразу аж подскочила. Так что не бойся, Танечка. Род у нас крепкий. Мы рожали, и ты деточку произведешь.
– Надеюсь, – усмехнулась Татьяна. И вдруг спросила неожиданное: – А кроме мамы моей, у тебя другие дети были?
– Господи, да с чего ты взяла?.. – опешила старуха.
– Ну, сама ведь говоришь: молодая была. Здоровая. А родила только одного. Да и то девочку.
– А время тогда какое было? – рассердилась Алевтина Юрьевна. – Родить хоть десяток можно – кормить как? Да и не от кого мне было детей плодить. Дед твой, царствие ему, конечно, небесное, разгильдяй был. Никакого толку с него. Только и умел стакан хватить да с газеткой подремывать. Слушай, а ты-то муженька себе хорошего нашла?
– Хорошего, ба, лучше не бывает, – как-то неуверенно ответила Таня и заспешила прощаться: – Ну, ладно, спасибо тебе.
– На свадьбу-то хоть позови!
– Обязательно, бабуля, всенепременно, – заверила лживым голосом.
И отключилась певчая птичка.
* * *
Таня положила трубку. Вздохнула. Проверила баланс – звонок обошелся ей в огромную сумму.
Похоже, нет здесь никакого «индийского кина». Бабка вся простая, как на ладошке. Нужно другое объяснение сходству между мамой и Глэдис искать… Что-то вертелось в голове… очень тривиальное, очевидное…
«Прежде всего надо найти в Интернете фотографии этой Хэйл. Увеличить, рассмотреть повнимательнее…»
Таня включила компьютер, вышла в Сеть, вбила в поисковике: Глэдис Хэйл, корпорация «MFP».
И лэп-топ неожиданно просто взорвался ссылками. Причем последнее обновление появилось всего четыре минуты назад.
«Трагическая гибель американской бизнес-вумен», – прочитала Татьяна первый заголовок. Ахнула, открыла статью, прочитала.
И поняла: тянуть больше нельзя. Связаться с отчимом ей нужно немедленно.
* * *
Юлиной фотографии у Ходасевича не нашлось.
Не в его привычках любоваться портретом жены. Тем более бывшей. Пришлось полагаться на память, тренированную долгими годами аналитической работы.
Он сделал глоток чаю. Закурил. Вновь взглянул в монитор – оттуда ему улыбалась неведомая американка по имени Глэдис Хэйл. Поразительно. Просто поразительно. Совпадало все: овал лица, разрез глаз, форма губ…
Вспомнил строку из Таниного электронного письма:
« И прическа у них с матерью теперь один в один!»
А изменить цвет волос и форму стрижки Юлию заставил Мирослав.
Вот и разгадка его внезапно вспыхнувшей страсти.
Господин Красс, похоже, был (как минимум!) знаком с обеими женщинами. И наверняка задумал извлечь личную выгоду из их поразительного сходства.
Юлия его давняя знакомая.
Как он связан с Глэдис – предстоит выяснить.
И еще.
В чем причина сходства женщин? – заскользил остро отточенный карандаш по бумаге.
Совпадение? В него полковник не верил.
Родственный фактор тоже можно исключить.
Юля – Глэдис – Мирослав —черкнул полковник.
Юля – Мирослав – Глэдис.
Мирослав, очевидно, здесь связующее звено.
Авантюрист. Некогда осужденный за угон рейсового самолета. Человек без родины. По профессии хирург. Хирург. А специализация у него…
Валерий Петрович вздохнул с облегчением. Ну конечно же!.. Как он сразу не догадался?!
* * *
Давно. ФРГ. Мирослав Красс
Мирослав ненавидел брата и презирал себя. И с отвращением смотрел на всех вокруг.
Карл добился своего. Брат испортил Мирославу всю жизнь.
Кем он был допобега? Молодым, но подающим большие надежды хирургом. Его визитную карточку с прямым телефоном больные хранили как зеницу ока и передавали только в надежные руки. Его репутации не повредила даже трагическая, нелепая смерть трех его пациенток.
Он жил пусть в социалистическом государстве, но в хорошей квартире. Ездил на машине. Проводил вечера в ресторанах. Временами погружался в бурные волны страсти с благоговеющими перед ним медсестрами или пациентками.
А еще он находился в начале любви. Мирослав чувствовал это. Любви – к той советской девушке, что встретилась ему столь неожиданно. К Юлии, чье лицо и фигура снились ему чуть не каждую ночь.