– Наш Масиак ассимилировался настолько хорошо, что стал алкоголиком. Он пил как поляк, следовательно, был хорошим французом. Из тех, для кого важна новая национальная идентичность. Он начал свою карьеру посудомойщиком в бистро, потом работал там официантом, потом – помощником шеф‑повара; словом, у нас перед глазами превосходная иллюстрация восхождения по социальной лестнице с одновременным погружением в алкогольные глубины. В такой трудолюбивой стране, как наша, любое усилие рано или поздно вознаграждается. В тридцать два года Масиак стал управляющим кафе в Эпине‑сюр‑Орж, пробыл им восемь лет, после чего – апогей карьеры – приобрел, взяв небольшой кредит, собственное бистро в окрестностях Реймса, где и встретил свою смерть при обстоятельствах, всем нам уже известных. Он никогда не был женат. Возможно, именно этим объясняется любовь с первого взгляда к прекрасной незнакомке. В результате он потерял две тысячи сто сорок три евро восемьдесят семь центов (коммерсанты любят точный счет), а заодно и жизнь. Его карьера была долгой и основательной, а страсть – бурной и быстротечной.
Пауза. Об ощущениях слушателей догадаться несложно: раздражение (судья Видар), недоумение (Ле‑Гуэн), терпение (Луи), ликование (Арман). Тем не менее все молчали.
– Итак, по вашему мнению, у жертв нет ничего общего, и, значит, наша убийца выбирает их случайно, – наконец произнес судья. – Вы полагаете, что она не планирует свои преступления заранее.
– Планирует или нет, об этом я ничего не знаю. Я говорю лишь о том, что жертвы незнакомы друг с другом и искать нужно не здесь.
– Зачем же тогда она каждый раз меняет личность, если не затем, чтобы убивать?
– Не «затем», а «потому что».
Стоит судье выдвинуть гипотезу, как Камилю приходит в голову еще одна идея.
– Она ведь, строго говоря, даже не меняет личность. Она просто каждый раз называет себя новым именем. Это не одно и то же. У нее спрашивают, как ее зовут, она отвечает «Натали» или там «Леа», при этом, разумеется, никто из новых знакомых не требует у нее документы. Каждый раз у нее новое имя, потому что она убивает мужчин – о трех мы уже знаем, но сколько их было всего, пока неизвестно. Она заметает следы как может.
– Достаточно хорошо, надо сказать, – нехотя признал судья.
– Да, пожалуй, – отозвался Камиль.
Он произнес это рассеянным тоном, поскольку его взгляд переместился на окно, как и у всех остальных. Погода изменилась. Конец сентября, девять утра – казалось бы, за окном должно быть сумрачно и серо, но вдруг выглянуло солнце и уже через минуту заливало все вокруг ослепительно‑ярким светом. При этом ливень, хлеставший в стекла дворца правосудия, зарядил с удвоенной силой; он начался еще два часа назад и, судя по всему, даже не думал прекращаться. Камиль смотрел на этот разгул стихий с некоторым беспокойством. Даже если тучи выглядели пока не столь угрожающе, как на картине «Потоп» кисти Жерико, все же в воздухе ощущалась некая угроза. Надо быть начеку, подумал Камиль, ведь конец света не ворвется в наши маленькие жизни мировым потопом – начнется он, скорее всего, примерно вот так, вполне обыденно.
– Мотив? – спросил судья. – Деньги – маловероятно…
– В этом мы с вами согласны. Она действительно забирала очень скромные суммы. Если бы ее интересовали деньги, она бы искала жертв побогаче. А тут она прихватила шестьсот двадцать три евро папаши Трарье, дневную выручку Масиака, у Гаттеньо сняла деньги с кредитных карточек.
– То есть деньги для нее – что‑то вроде бонуса?
– Возможно. Но я скорее склоняюсь к тому, что это фальшивый след. Она хочет затруднить поиски, выдав себя за банальную воровку.
Она хочет затруднить поиски, выдав себя за банальную воровку.
– Тогда что же? Психическое расстройство?
– Может быть. Во всяком случае, какое‑то отклонение сексуального характера.
Слово было произнесено. Теперь можно говорить все что угодно и понимать друг друга с полунамека. Судья тут же ухватился за эту версию. По мнению Камиля, вряд ли у него очень уж богатый сексуальный опыт, но – как человеку образованному – ему близка чисто теоретическая сторона вопроса.
– Она (если это она)…
Да, от такой версии он в восторге, это чувствуется. Глядишь, сделает ее теперь лейтмотивом во всех своих будущих делах – и вместо призывов соблюдать правила, уважать презумпцию невиновности, опираться на твердые факты с восторгом обратится к наставлениям, базирующимся именно на данном аспекте преступной деятельности. Когда он выскажет некий намек таким же многозначительным тоном, как сейчас, то обязательно сделает небольшую и тоже многозначительную паузу, чтобы слушатели успели уловить подтекст. Ле‑Гуэн машинально кивнул. На его лице читалось: «Ну надо же! И ведь это он уже взрослый! Страшно представить его в старших классах – до чего же занудным говнюком он тогда был!»
– Она заливала кислоту в горло своим жертвам, – продолжал судья. – Но если у ее преступлений сексуальный мотив, она должна лить кислоту на какие‑то другие места, не так ли?
Это аллюзия, некое отвлеченное предположение. Теоретизировать – значит отрываться от реальности. Но окончательно оторваться судье не удалось.
– Вы не могли бы уточнить? – напрямую спросил Камиль.
– Ну…
На сей раз пауза вышла слишком длинной. Камиль продолжал наседать:
– Так что же?
– Ну, я хотел сказать, что кислоту она лила бы на…
– На член? – спросил Камиль.
– Э‑э…
– Или, может быть, на яйца? Или туда и туда?
– Мне кажется, такое возможно…
Ле‑Гуэн поднял глаза к потолку. Когда он услышал, как судья Видар снова заговорил, он подумал про себя: «Второй раунд» – и заранее почувствовал усталость.
– Вы полагаете, майор Верховен, что эта девушка подверглась сексуальному насилию, не так ли?
– Да. Я полагаю, она убивает потому, что когда‑то ее изнасиловали. Она мстит мужчинам.
– И если она вливает серную кислоту в горло своим жертвам…
– Я полагаю, что это результат тяжелых воспоминаний о принудительном оральном сексе. Такое случается, знаете ли…
– В самом деле, – подтвердил судья. – И даже чаще, чем принято думать. Но, к счастью, далеко не все женщины, пережившие нечто подобное, становятся серийными убийцами. По крайней мере, они действуют не столь жестокими методами…
Удивительное дело, но судья Видар улыбается. Камиль немного сбит с толку. Такие улыбки не к месту всегда трудно истолковать.
– Так или иначе, – продолжал Камиль, – каковы бы ни были причины, побудившие ее это сделать, – она это сделала. Да‑да, я знаю – «если это она…».
С этими словами он быстро вскинул указательный палец вверх, словно желая удержать остальных от повторения этой назойливой оговорки.
Судья, продолжая улыбаться, кивнул и встал с места.
– Да, в самом деле, как бы то ни было, но что‑то явно встало этой девушке поперек горла.
Никто не ожидал такого каламбура. Все очень удивились, особенно Камиль.
Алекс попыталась прибегнуть к последнему доводу: я не одета, я не могу идти в таком виде, и с собой я ничего не привезла, да нет же, вы прекрасны, – и внезапно (они стояли посреди гостиной лицом друг к другу) Жаклин пристально взглянула в ее зеленые глаза и покачала головой с восхищением, к которому примешивалось сожаление, словно она смотрела на свою жизнь, оставшуюся в прошлом, говоря про себя: ах, какое счастье – быть красивой, быть юной, она сказала: вы прекрасны, она действительно так думала, и Алекс больше не пыталась возражать, они взяли такси, и, едва успев осознать, что происходит, Алекс оказалась в танцевальном зале.