— Товарищ майор, может, я лучше как все? А вечером постреляем…
— А-атставить! — улыбается он в ответ. — Сбор камней не требует специальных навыков. А тебе практика нужна. Давай на рубеж!
Рубеж — это канавка, продолбленная в каменистой земле. Стрелять предстоит по закрепленным между валунами в нескольких сотнях метров дощатым крышкам от снарядных ящиков. Я не очень-то люблю АКМ — он тяжелый, с приличной отдачей, звук выстрела сильно бьет по ушам, а при стрельбе очередями автомат здорово уводит влево. Но выбора у меня нет. Вставляю рожок и начинаю стрелять одиночными. Киверов в бинокль наблюдает. Я, особо не мудрствуя, вгоняю пули точно в центры нарисованных на зеленом фоне белых кружков.
— Вот ты… умелец! Я думал, вас только из винтовок учат… — отняв бинокль от глаз, крутит головой майор. — А ну, давай короткими!
Перевожу флажок регулятора на автоматическую стрельбу и очередями по три патрона размочаливаю деревянные крышки мишеней в щепки.
— Та-ак, — задумчиво произносит Киверов. — Пожалуй, бруствер подождет. Грех не использовать такой случай. Рядовой Новиков!
— Я!
— Будешь ежедневно проводить практически инструктаж по стрельбе с личным составом. Начнем прямо сейчас. Вопросы?
— Есть инструктаж! — радостно ору я. — Вопросов нет, товарищ майор!
До обеда пацаны под моим чутким руководством осваивают азы нелегкой стрелковой науки. Они, конечно, все прошли через ДОСААФовские и армейские стрельбища, но это так, ширпотреб. Я учу их правильно дышать, правильно держать оружие, правильно брать прицел. Меня самого обучали этому десять с лишним лет, пришло время отдавать долги.
Лейтенант Чехов, послушав меня, притащил планшет и усадил Гришку Зайцев конспектировать — пригодится на будущее. Он прав — в военном училище такое не проходят.
Вечером в палатке сержант Пономарев объявляет всем:
— Новик — «золотой дух». Кто тронет — челюсть сломаю. Бляха, тебя особенно касается.
И поворачивает стриженую голову в мою сторону:
— А ты не борзей особо, понял? Я спецов уважаю. А козлов нет. Усек?
— Усек.
«Золотой дух» — это, конечно, здорово. Я, честно говоря, был уверен, что это такой армейский миф. Якобы, бывают в некоторых частях духи, которым старослужащие запрещают работать и вообще всячески опекают и поддерживают.
То, что меня короновали «золотым духом», в общем-то, понятно. Во-первых, я избавил весь взвод от тяжелой работы, во-вторых, моя наука на самом деле помогает выжить. Она нужна в бою. Все это понимают, даже ефрейтор Бляхин.
Проходит еще пара дней. Они похожи друг на друга и на все предыдущие. Небо, горы, камни, одни и те же рожи вокруг. Дважды приезжала водовозка. Водила рассказал: в Бамиане была стрельба. Гарнизон подняли по тревоге, а оказалась — у местных свадьба.
— Новиков! Завтра пойдешь на боевое, — говорит мне после обеда лейтенант Чехов. — Разведка донесла — большой караван идет.
Боевое дежурство совпадает с неприятным для всех событием — у нас на двое суток забирают первое отделение и один из двух БМД. В Бамианской долине проводится масштабная операция по выявлению душманов. Людей в гарнизоне не хватает и со всех точек и постов в округе понемногу берут бойцов для прочесывания близлежащих кишлаков.
Перед выходом меня инструктирует лично Киверов.
— У тебя второй номер должен быть, — говорит майор. — С рацией. Для связи и контроля ситуации. Но сам видишь — людей нет. Поэтому вот…
И он достает из ящика пистолет. Обычный офицерский Макаров.
— На, возьми.
— Зачем?
— Если со спины подкрадываться начнут, ты со своей бандурой развернуться не успеешь.
Против воли передергиваю плечами. Хреновая вырисовывается перспективка…
Инструктаж продолжается.
— Караван обычно состоит из десятка повозок, ишаков с мешками и людей. Человек тридцать, не меньше. По большей части эти люди идут на базар в Бамиан. Но иногда среди них могут быть басмачи.
— Кто? Почему басмачи? — удивляюсь я.
— А кто они, по-твоему? — в свою очередь спрашивает майор. — Басмачи после Гражданской войны за кордон целыми кишлаками уходили. Здесь вот они и осели. Тех, кто с красными воевали, конечно, мало уже осталось, но дети у них такие же. Русских они ненавидят.
— Ясно.
— Ни хрена тебе не ясно! Они через точку напрямую идти не рискуют, стараются обойти и вновь присоединяются к каравану уже в долине. Обойти нас можно только слева. Ты сидишь во-он на том холме с «плеткой» и бдишь. Видишь движение — делаешь предупредительный выстрел!
— Почему предупредительный? Они же духи, басмачи, вы сами говорили! На поражение надо стрелять!
Киверов тяжело смотрит на меня.
— Отставить разговоры! Ишь ты, какой боец выискался! А если это мирные афганцы, которые просто боятся идти через шлагбаум? Нас боятся?
— Если мы будем цацкаться тут со всеми… — возмущенно начинаю я, но майор перебивает. Он хватает меня за грудки, трясет.
— Думать забудь! После убийства местных тут все окрестные кишлаки поднимутся, понял?
— Ну, так и вдарить по этим кишлакам авиацией там, артиллерией, — упорствовал я, вспоминая слова Нефедова. — У нас же сила!
Майор тяжело дыша, отпускает меня и смотрит в сторону.
— Может, ты и прав. Но ты — солдат, и будешь выполнять приказы. Стратег, твою мать! Мы — не американцы во Вьетнаме. Предупредительный выстрел — и точка. Иди, готовься.
Лежу между камней, обозреваю окрестности. Внизу пацаны досматривают караван. Мычат быки, запряженные в телеги с большими колесами, афганцы кричат, размахивают руками. Наши действуют вежливо и корректно. Наконец шлагбаум поднимается, и пестрая змея каравана начинает движение. Тут я и замечаю за соседним холмом людей, человек пять, с навьюченными ослами в поводу. Прижимаясь к скалам, они торопятся обойти наш лагерь. Подтягиваю «плетку», припадаю глазом к прицелу. Точно, пятеро. Халаты, лица замотаны темными платками. Над плечами торчат стволы. Ловлю «на елочку» первого, высокого, худощавого мужчину в зеленой чалме. Я знаю — зеленая чалма говорит о том, что ее обладатель совершил паломничество в Мекку. Стало быть, это не простой афганец, а важная персона.
Палец елозит по спусковому крючку. Мне очень хочется выстрелить. Никаких угрызений совести я не испытываю. Говорят, убить человек трудно. Наверное, накоротке, глядя ему в глаза — да, трудно. Но сейчас этот афганец в зеленой чалме для меня не человек, а цель. Мишень, которую надо поразить. Враг, наконец. Возможно, он — главарь банды, шейх или вообще американский наемник. Надо стрелять. Победителей не судят.
Выравниваю дыхание и нажимаю на спуск…
Сапог Киверова бьет по стволу винтовки за долю секунды до выстрела. Пуля уходит в скалы, эхо от выстрела отражается от горы и скачет по долине.
— Не попал, — спокойно говорит майор. Он подошел ко мне совершенно бесшумно. Если бы на его месте оказался душман, меня бы уже не было в живых.
— Я и не хотел, — повернувшись на бок, говорю ему.
— Это ты бабушке своей расскажешь, — Киверов сплевывает, подносит к глазам бинокль.
Я и без оптики вижу — пятерка кравшихся вдоль скал афганцев развернулась и, торопя ослов, уходит за холмы. Так или иначе, задачу свою я выполнил.
— В Советской армии победителям, бывает, дают больше, чем побежденным. Запомни это. В семнадцать ноль-ноль тебя сменит Егерденов, — говорит майор и уходит к шлагбауму.
Глава восемнадцатая
Бремя белого человека
На следующий день наше отделение во главе с прапорщиком Гаврилюком и сержантом Пономаревым отправляется в горный кишлак неподалеку от Бамиана на очередное патрулирование.
Это мое первое близкое знакомство с Афганистаном. Кишлак поражает убогостью строений и быта его обитателей. Глинобитные лачуги, сложенные из камней и той же глины ограды, одетые в лохмотья люди. Действительно — средневековье.
В пыли возятся дети, на разостланных у стен жилищ циновках сидят старики, возле небольшой мечети на некоем подобии площади идет вялая торговля. Нашу боевую машину десанта встречают настороженные взгляды. Кое-кто спешит убраться с глаз долой под защиту бугристых стен.
Пыльная буря налетает неожиданно. Мы не успеваем ничего понять — вдруг начинают дико реветь ослы, собаки с лаем мчатся по улицам, сбивая с ног детей. А потом над плоскими крышами кишлака поднимается оранжево-бурый непроглядный вал. Миг — и он поглощает кишлак. Люди, дома — все тонет в ревущей мгле. На зубах хрустит, глаза режет, точно бритвой. Афганцы кричат, их неясные силуэты мечутся вокруг нас. Кто-то хватает мой автомат за ствол и тянет к себе. Чьи-то цепкие пальцы рвут с груди «лифчик» с магазинами. Я упираюсь ногой в гусеницу БМД, рывком освобождаю оружие и не глядя, бью прикладом того, кто пытается украсть мои патроны. Удар выходит жесткий, под ноги мешком падает тело — то ли женское, то ли мужское, из-за пыли не разобрать.
Грохочет очередь. С трудом различаю прапорщика Гаврилюка на башне БМД. Он стреляет в воздух и жестами показывает — все сюда!
Собираемся на броне. Разговаривать невозможно, ураганный ветер уносит все звуки. Гаврилюк едва ли не на ощупь проверяет личный состав и стучит каблуком по люку механика-водителя, давая сигнал к началу движения. «Коробочка» дергает и едет по улице, давя гусеницами глиняные горшки, опрокинутые прилавки и всякий мусор.
Буря стихает так же внезапно, как и началась. Воздух очищается. Теперь он снова кристально прозрачен. Кишлак остается позади. Я оглядываюсь, вижу под запыленными касками красные, точно после бани, лица. Наверное, у меня такое же. Очень хочется пить. Еще больше хочется промыть глаза.
— А где Пономарев?! — кричит Гаврилюк, разглядывая нас. — Мать твою! Забыли! Эй!
Он снова стучит ногой по люку. БМД останавливается. После короткого совещания прапорщик решает возвращаться — десант своих не бросает.
— Разбиться на пары! — командует Гаврилюк. Он злой, как черт. Струйки пота промывают на его щеках светлые дорожки, и лицо прапорщика кажется полосатым, как у клоуна. — Прочесать окрестные дворы. Если что — патронов не жалеть! Эти суки… А, ладно. Пошли, пошли, бегом!
Мы вламываемся в кишлак, как лоси в подлесок. Прикладами сбиваем замки, плечами вышибаем хлипкие калитки. Перепуганные афганцы жмутся по углам, женщины визжат, дети плачут.
Я оказываюсь в паре с Колькой Анисимовым. Худой, жилистый, он, страшно оскалясь, пронзительно орет, перекрывая гвалт обитателей кишлака:
— Сержант! Пономарев! Пономарь!!
Грязные комнаты, какие-то клетушки, сарайчики без окон — мы быстро ворошим тряпье, откидываем крышки ларей, тычем стволами в охапки гниловатой соломы. В одном из дворов на нас набрасывается большая черная собака. Колька без сожаления расстреливает ее в упор. Бьющееся в конвульсиях тело тут же облепляют плачущие дети. Хозяин дома, бородатый, смуглый мужик в халате, заправленном в шаровары, смотрит на нас с ненавистью. Я его понимаю — кому понравится, если к тебе вламываются парни с оружием, убивают пса и тычут под ребра ствол, требуя что-то или кого-то на непонятном языке?
Через час мы собираемся у мечети. Большая часть домов проверена. Сержанта нет. Афганцы попрятались, кишлак обезлюдел. Гаврилюк в бешенстве, отчаянно матерится и грозится срыть кишлак до основания. И его я тоже хорошо понимаю. Потерять бойца — это трибунал.
По приказу нашего командира мы снова рассыпаемся по улицам. Гаврилюк, я и Анисимов идем в мечеть. Это старое, а может и древнее здание, совсем небольшое — каменный куб, из которого торчит башенка минарета. В мечети — ни души.
— Анисимов — во двор, Новиков — проверь минарет! — командует Гаврилюк и устало садится на какое-то возвышение у круглого окна.