Так что беспокоиться не о чем. — И я бросил письмо на кухонный стол.
— Ты уверен? — спросила она. Подошла, взяла письмо.
— Да, — кивнул я. — Но я только что говорил Дереку, мы должны рассказать налоговому инспектору о том, что произошло, как можно скорей, до того, как он начнет задавать вопросы, на которые у нас нет ответа.
— Почему это он должен задавать вопросы?
— Да потому, что ты должна была отправить налоговую декларацию до тридцать первого января.
— О, — протянула она. — Но разве это означает, что мы должны говорить ему все? Почему нельзя отправить эту самую декларацию прямо сейчас?
Действительно, почему? Согласно сложившимся обстоятельствам самого меня нельзя было обвинить в уклонении от уплаты налогов. Но мне не отвертеться от наказания, если помогу ей отправить поддельную налоговую декларацию.
Офицеры низшего звена должны были зазубрить от корки до корки содержание буклета под названием: «Стандарты и ценности Британской армии». Параграф под номером 27 гласил:
«Лица, которым доверены общественные и не общественные фонды, должны непоколебимо придерживаться соответствующих финансовых предписаний установленного образца. Нечестность или обман в управлении и контроле над этими фондами нельзя отнести к разряду „преступления без жертв“, они демонстрируют отсутствие прямоты и морального мужества, что, в свою очередь, оказывает разрушительное воздействие на эффективность операций путем подрыва доверия к лицу, в них участвующему».
— Давайте забудем об этом на несколько дней, — предложил я. — На сайте налоговой службы сказано, что до конца этого месяца новые штрафы тебе не грозят. Не считая процентов за неуплату, разумеется.
Мать с Дереком остались на кухне обсуждать положение дел, я же отправился на конюшни, на поиски Яна Норланда.
И застал его в фуражной, где хранились корма.
— Вы все еще здесь? — удивленно спросил он.
— Вроде бы да, — ответил я.
Я молча стоял и смотрел, как он отмеривает овес из бункера и раскладывает его по большим металлическим мискам.
— Я с вами говорить не собираюсь, — сказал Ян. — Прошлый раз едва работы не лишился.
— С тех пор произошли положительные сдвиги.
— Какие еще сдвиги?
— В отношениях между мной и матерью, — ответил я. — Теперь мы по одну сторону баррикады.
— Тогда дождусь ее. Пусть сама скажет, что не против.
— Она сейчас на кухне, — заметил я. — Иди и спроси ее сам.
— Ничего. Дождусь, пока придет.
— Нет, — продолжал настаивать я. — Иди и спроси ее прямо сейчас, пожалуйста. Мне очень нужно с тобой поговорить.
Он нехотя поплелся в сторону дома, пару раз обернулся, словно проверяя, не позову ли я его назад, сказать, что просто пошутил. Я от души надеялся, что мама не оторвет ему голову.
Дожидаясь, когда он вернется, я вышел из фуражной и открыл дверь в помещение, где хранилась упряжь. Все аккуратно разложено, сильно пахнет кожей — прямо как в магазинах на Оксфорд-стрит, где продают сумки и кожгалантерею. По левую сторону тянулись вдоль стены металлические стеллажи для седел, штук двадцать, не меньше, и примерно половина была занята седлами с обернутыми вокруг подпругами. В противоположную стену были вбиты крючки, на них висели уздечки, а в дальнем конце между седлами и уздечками виднелись полки, на которых были сложены попоны и прочие принадлежности, в том числе пара шлемов для верховой езды и коробка с инструментами.
Меня больше всего интересовали уздечки.
Пока я рассматривал их, в комнату зашел один из конюхов, снял со стеллажа седло, с крючка — уздечку.
Пока я рассматривал их, в комнату зашел один из конюхов, снял со стеллажа седло, с крючка — уздечку.
— Для каждой лошади своя уздечка? — спросил его я.
— Да нет, приятель, не обязательно, — ответил он. — У каждого из наших ребят есть своя уздечка, ну и еще несколько запасных. Вот эта вот моя. — Он приподнял руку с зажатой в ней уздечкой. — И седло тоже мое.
— И вы сами их покупаете? — спросил я.
— Ни в коем разе, — усмехнулся он в ответ. — Эту дала мне хозяйка, на то время, пока я здесь вкалываю.
— А эти седла используют на скачках?
— Не-а, — протянул он в ответ. — У жокеев свои седла.
— И свои уздечки?
— Не-а, — снова сказал он. — Но у нас есть особые, только для скачек. И Джек держит их в отдельной кладовой, скачечной. Вместе со всем остальным барахлом.
— Кто такой Джек? — осведомился я.
— Возит лошадок на скачки. — Он на секунду умолк. — А ты кто такой, а?
— Я сын миссис Каури.
— А, да. — Он покосился на мою правую ногу. — Слышал, что вы приехали.
— А где находится эта особая скачечная комната? — спросил его я.
— Да вон там, по ту сторону, — и он указал рукой на дальнюю стену с полками.
— Спасибо, Деклан, — властно заметила мать, входя в помещение. — А теперь иди отсюда.
Деклан покраснел, как свекла, и поспешил выйти, унося с собой седло и уздечку.
— Буду признательна тебе, если ты не станешь допрашивать моих сотрудников, — сухо сказала она.
Я обошел ее и плотно притворил дверь.
— Вот что, мама, — официальным тоном начал я. — Если хочешь, чтоб я уехал прямо сейчас, я уеду. Я также обещаю, что буду навещать тебя в тюрьме Холловей, — добавил я после паузы.
Она приоткрыла рот, собравшись что-то сказать, но я перебил ее:
— Или же позволь мне помочь, и тогда дело до тюрьмы не дойдет.
В глубине души я уже начал подумывать о том, что шансы избавить ее от наказания невелики.
Она стояла прямо передо мной, плотно сжав губы. Потом вдруг показалось, что она расплачется, но в этот момент дверь отворилась, и вошел Ян Норланд.
— Ян, — не оборачиваясь, произнесла мать, — разрешаю тебе говорить с моим сыном о чем угодно. Прошу отвечать на все вопросы, которые он тебе задаст. Показывать все, что он захочет видеть. Оказывать ему любую необходимую помощь.
С этими словами она развернулась и вышла, захлопнув за собой дверь.
— На прошлой неделе я говорил вам, что здесь творится что-то странное, — начал Ян. — Так оно и есть. — Он на секунду умолк. — Я буду отвечать на все ваши вопросы, покажу все, что захотите видеть, но только не просите меня помочь, если это… незаконно.
— Не буду, — обещал я.
— Или против правил скачек.
— И этого тоже не будет, — сказал я. — Обещаю.
И от души понадеялся, что мне удастся сдержать обещание.
На мой взгляд, уздечки для скачек, хранившиеся в кладовой, ничем не отличались от остальных. Однако Ян заверил меня, что они более новые и лучшего качества.
— Все поводья прошиты двойным швом, до самого кольца мундштука, — пояснил он и показал мне. — Чтоб было меньше шансов порваться во время скачек.
И уздечки, и поводья были сделаны из кожи, хотя металла и резины здесь тоже хватало.
— И что же, у каждой лошади своя уздечка? — спросил я.