– Я не верю, – Мезенцев ударил ногой в край топчана, тот вздрогнул, и дамская сумочка, вместо того, чтобы оказаться в руке Инги, полетела в песок.
– Что это значит? – Она продолжала прикидываться, но попыток поднять сумочку не предпринимала.
– Это значит, что, если ты не скажешь мне правду, я тебя убью.
– Что?!
– И его тоже, – добавил Мезенцев, имея в виду вышедшего из кабинки для переодевания парня лет двадцати пяти. Увидев Мезенцева рядом с Ингой, тот напрягся и замер, потом дернулся было назад, но Мезенцев похлопал себя по карману спортивных шорт, и парень перестал дергаться.
– У вас же там ничего нет, – уже без акцента проговорила Инга, досадливо морщась. – У вас в штанах ничего нет.
– Это слишком деликатный вопрос, чтобы обсуждать его на людях, – усмехнулся Мезенцев, будто бы все у него находилось под контролем, будто он был во всем уверен.
Но это было не так, и Мезенцев волновался. Это было какое‑то странное волнение: словно Мезенцев встречался со старой любовницей, с которой расстался не лучшим образом, но тем не менее продолжал вспоминать все эти годы...
И еще странная вещь – когда Мезенцев подошел вплотную, то вдруг понял, что очень хочет увидеть ее зубы.
Глава 5
Чистый страх
1
Сутки спустя после общения с Дюком в Комнате с окном Алексей Белов был уже далеко от Москвы.
– Выходим, – сказал ему Бондарев.
Алексей подхватил сумку и вышел из купе в коридор. За окном было пасмурно, и в данном случае картина совпадала с реальностью: выбравшись из вагона, Алексей получил настоящий моросящий дождь, не менее настоящие втоптанные в грязь рыжие листья и реалистичный холодный ветер.
К этой тоскливой обстановке внезапно добавилось нечто совсем уж дикое.
Алексей услышал за спиной металлический скрежет, потом удар, потом нечеловеческий рев, снова скрежет, снова удар...
Он сначала отпрыгнул, а уже потом обернулся.
– Ну надо же, – сказал Бондарев. – Как мило...
На долю последних вагонов, где ехали Бондарев и Белов, не хватило пассажирской платформы, люди спрыгивали прямо на землю, а в десяти метрах начиналась огороженная высокой металлической сеткой автостоянка. Сейчас в эту сетку бились мордами, лаяли и рычали абсолютно зверского вида псы, встревоженные таким количеством людей вблизи своих владений.
– Это, должно быть, переводится как «Добро пожаловать, дорогие гости!», – предположил Бондарев. – Пошли отсюда, пока они не перегрызли решетку. Эти морды на все способны...
Они вышли к платформе, а потом через здание вокзала выбрались на площадь, где мокли под дождем машины, автобусы и несколько рекламных щитов. Алексей задрал голову, изучил небо, но просветов не обнаружил.
– Это надолго, – сказан он.
– Естественно, – ответил Бондарев. – Когда информации по человеку с гулькин нос, да и этой информации сто лет в обед... Черт, да тут можно надолго застрять. Недели на две.
– Я про дождь.
– А я не про дождь, я про наше задание.
– Кстати, про задание...
– Ну, – Бондарев подозрительно посмотрел на напарника.
– Если я правильно понял, нам нужно просто найти человека.
– Или его самого, или информацию о нем. Или могильный холмик. С девяносто второго года тут все, что угодно, могло случиться.
– Это же не очень сложное задание... Просто времени много уйдет, а вообще...
– В чем твой вопрос?
– Зачем Директор послал сюда сразу двоих?
– Потому что для одного меня это слишком просто, для одного тебя слишком сложно.
.. Просто времени много уйдет, а вообще...
– В чем твой вопрос?
– Зачем Директор послал сюда сразу двоих?
– Потому что для одного меня это слишком просто, для одного тебя слишком сложно. Вот он и выбрал компромиссный вариант.
– А не потому, что есть какие‑то обстоятельства, делающие задание сложным или... опасным?
– Дождя и злых собак тебе мало?
Бондарев наконец привлек внимание одного из таксистов, и тот подогнал машину к выходу из вокзала.
– Хотел бы я сам знать про такие обстоятельства, – пробормотал Бондарев. – Но, как подсказывает мне опыт, эти чертовы обстоятельства всегда выскакивают неожиданно, без заблаговременного оповещения.
2
То, что рассказал Бондареву Черный Малик, потом было пересказано Директору, а Директор пересказал это людям на Чердаке, а те, возможно, поделились информацией с кем‑то еще... Этот рассказ, наверное, был зафиксирован на бумаге или набит в компьютерный файл, иначе говоря, он продолжил свое движение.
Но с каждым таким пересказом, с каждой очередной фиксацией эта история теряла свой запах и колорит, теряла эмоции и какие‑то детали. Она превратилась просто в набор фактов. Очень небольшой набор неподтвержденных фактов. И теперь, после проведенной стерилизации, в ней не было ничего особо страшного или отвратительного.
Однако в голове Бондарева эта история осталась в изначальном виде – в виде неторопливых слов усталого чеченца, потерявшего интерес к окружающему миру. Бондарев мог снова и снова прокручивать этот монолог как запись на видеокассете, но не мог никуда ее скопировать в полном объеме – что‑то неизбежно пропадало, пропадали детали, настроение и что‑то еще, что‑то очень важное... Сам же Бондарев мог повторно смотреть рассказ Черного Малика сколько угодно.
Он мог испытывать это нашествие темных эмоций сколько ему вздумается.
Он мог пропускать через себя когда‑то совершенное и потому неисправимое зло сколько ему вздумается.
Это происходило нечасто. Но это случалось.
– Что тебе надо? – равнодушно сказан Малик, и Бондарев подумал, что у него не просто усталые глаза, у него больные глаза. Впрочем, на определенной стадии усталость становится болезнью.
– Расскажи мне о Химике.
Малик изменился в лице.
– Расскажи, как вы встретились в девяносто втором году.
Малик хотел что‑то сказать, но поморщился, как от физической боли. Бондарев смотрел на него и не верил своим глазам – легендарный полевой командир, который воевал с федеральными войсками десять лет кряду, который похищал людей и устраивал диверсии, убивал, убивал и снова убивал... Вот он сидит напротив Бондарева, и хотя руки его лежат на автомате, еще теплом автомате, но Черный Малик совершенно непохож на свирепого непримиримого воина. Он похож на усталого и больного мужчину сорока с чем‑то лет, которому сейчас напомнили не самый красивый эпизод его жизни. И оттого мужчина еще больше устал и еще больше разочаровался в себе. В себе и в окружающем мире.
– Расскажи, что он тебе поручил. И как ты справился с этим поручением.
Малик посмотрел на часы. Потом на Бондарева. Провел пальцем по непривычно гладкому подбородку и медленно проговорил:
– Наверное, мне надо это рассказать. Легче мне будет уходить. Я однажды уже рассказывал эту историю, но я рассказал ее Крестинскому, а это то же самое, что исповедаться дьяволу.
Малик замолчал и задумался. Нехорошая усмешка на миг исказила его лицо, но потом исчезла. Малик что‑то вспомнил, но потом решил, что сейчас любые воспоминания лишены значения. Все это было и навсегда ушло.
– Он вытягивает из людей их преступления, чтобы потом пустить в дело, – продолжил Малик. – Теперь я расскажу тебе...